Год обезьяны, или Клад купца Трофимова - Маркер Женя

Во главе стола сидели Маэстро и Жора. Первый был утвердившийся лидер компании, а второй – известный тамада. К тому же он был местным, самым старшим по возрасту и с замечательной способностью все подмечать, придумывать неординарные тосты-притчи, веселить компанию.

На противоположном от них конце стола сидели незнакомые ребята – наверное, это те, что приехали с Урала. А рядом с ними было несколько свободных мест, к которым устремились опоздавшие.

– А вот и мы! – Лева в силу своего великанского роста и неумеренной активности сразу завладел всеобщим вниманием. – Не дождались москвичей, выпили уже по первой?

Он водрузил на стол три двухлитровых банки с вином и подвинул ящик Свете.

– Присаживайтесь, – он сел сам и уместил на коленях Ингу. – Маркер, не стой столбом. Стульев здесь все равно не найдешь. Размещайся, как тебе удобно.

– Ты не против такого пассажа? – добавил он чуть тише, чтобы слышал его один только Олег. – Я же помню «твой размерчик», поэтому выбрал себе пухленькую, а тебе Шехерезаду…

Давным—давно в каком—то московском баре, они делились своими предпочтениями в выборе модели для ваяния. Надо же Лёва помнил, как Маркер ему показывал на проходящих девушек и говорил: «Видишь, это – мой размерчик. Максимум 44—ый, карманная девочка. Ножки, как у куколки. А грудь – „троечка“. Одевается в Детском мире, но не ребенок…»

Пока Маркер со Светой усаживались, все заполнили пластиковые стаканы. Маэстро представил вновь прибывших, а Жора принялся говорить очередной тост. Из витиеватых фраз лица кавказкой национальности сложилось замечательное: «Выпьем за наших друзей». Художники чокнулись пластиком (вот почему со стороны было все тихо и степенно) и выпили.

Завязалась беседа, которая постепенно становилась все оживлённее. Южные вина некоторым развязывают язык и связывают ноги. Другим навевают сон. Но сегодня сонных лиц не было. В работе на пленэре народ соскучился по дружескому общению, одним хотелось проявить себя, другим предстать с неизвестной товарищам стороны. Тем более, что художниками многие из них были по призванию. А в будничной жизни занимались совсем иным делом. Среди тружеников кисти и карандаша встречались школьные учителя, военные, чиновники, журналисты, компьютерщики, музыканты и все, все, все. Но жизнь свободных художников была у них в крови, свои отпуска они с радостью проводили в этой тусовке. Находили новых друзей, кто-то влюблялся и женился, а некоторые колесили по всем городам юга, и знали практически весь «свет» уличных художников.

С Маркером заговорил один из парней с Урала. Зеленоволосый сосед напротив обращался к нему не иначе как к Мастеру. А самого его звали все Рыжим за яркий окрас на голове, который он умудрялся создавать каждый год по-новому. Мужики эти были веселые, жизнерадостные и с уральским чувством юмора: с прибаутками, приколами под дурачка, естественным громким смехом и оканьем.

Они обменялись визитками с номерами телефонов. Оказалось, что эти парни знают и помнят многих арбатских ребят по Крыму и Анапе. Рыжий проработал как—то на Арбате целое лето. Мастер постоянно гастролировал по черноморскому побережью и средиземноморью. Как-то сразу тема разговора перешла в воспоминания, и они мигом нашли общих друзей. И пожалели, что не все уже могут быть рядом. Кто спился. Кого убили. Кто уехал в никуда.

– Друзья! Я вам сейчас расскажу, как нас в Америку блатовали ехать. – Рыжий захотел поговорить. Свой природный артистизм он живо нёс друзьям.

– На Бродвей что ли?

– Не знаю. Я туда не попал. Но суть вот в чем. Стоим мы у стены Цоя. Вдруг подходит мужик—иностранец с переводчиком. И они предлагают все желающим ехать по контракту в США. Но при условии прохождения конкурса.

– Что за конкурс?

– Мы за пять минут должны нарисовать этого американца. Он потом отсылает наши шаржи своему брату в штаты и те, чьи работы брательнику понравятся, будут приглашены за океан на полгода.

– Так вот откуда мне твоя рыжая голова знакома! Я в том же кругу стоял и рисовал этого американца.– Маркер вспомнил тот конкурс.

– Я—то уехал через месяц. А чем все закончилось? Вызовы пришли кому—нибудь?

– Кидалова не было. Из полусотни желающих в том кругу вызов в США пришел пятерым.

– И они ездили?

– Да. Суриков—младший, Дега, Влад и Саня.

– Четверо. Ты тоже пролетел, как и я?

– Получается, что пролетел. Только я был пятым в том списке. А шестым – мой брат. Я тогда за пять минут два шаржа нарисовал. Цветной за брата и черно—белый за себя. Но мне визу не дали, так как я служил в те годы офицером. А брат с ребятами в Индию, уехал, в монахи. Да так там и остался. Ты Панаму помнишь? – спросил Мастер

– А как же! Он меня так классно развел однажды.

– Расскажи.

– Мы с Михалычем и Суриковым—младшим стояли у Праги. Подваливает Кент в европейском прикиде и кивает нам. Плиз, мол, рисуйте! Мы отпахали его все трое. Три шаржа вручаем, чтобы выбрал тот, что понравится. А он позировал молча, только улыбался. А в конце по—русски: «Привет арбатским художникам от Магаданских мастеров кисти и карандаша! Героев панели надо знать в лицо!»

– Что, не заплатил никому? – удивился Лёва.

– Это бы был не он, если б так поступил. Всем понемногу, но дал.

– Судьбу Ешкиного Кота кто—то знает? Я с ним в Крыму работал, – спросил ребят Жора.

– Погиб Гарик пару лет назад, – отозвался Лёва.

В среде художников хватает разного люда. И профессионалы, и халявщики, и алкоголики, и трезвенники, и порядочные, и сволочи – всякие рисуют. Но среди этой братии всегда находятся такие люди, кто завоевывает симпатии своим внутренним огоньком, обаянием, неординарным рисунком, особой харизмой. И в первую очередь у своих собратьев по перу.

Таким был Гарик – Ешкин Кот. В Афганистане он служил военным переводчиком, получил контузию и приехал в Москву лечиться после увольнения из армии. Да так и осел на Арбате. Его знали все продавцы в ларьках, новые русские кооператоры, уличные музыканты и даже центровые московские бомжи. Гарик был всегда в хорошем настроении, с неизменной щербатой улыбкой и под шафе с утра. Доброта и веселый нрав Игорька не знали границ и практически всё, что он зарабатывал, в тот же день пропивалось в компании новых и старых друзей. Главным ругательством этого знатока английского языка было выражение «Ешкин Кот». Под таким погонялом его знала не только вся Москва, но и страна. Умер он по пьяному делу. Водка… А собутыльник Эдик, который был с ним в ту роковую ночь, попросту пропал. И о нем никто ничего не слышал до сего дня. Гарика любил мастеровой народ, и потерю его переживали всем Арбатом. Поговаривали, что один из московских баров в честь него так и назвали «Ешкин Кот».

Была в арбатской тусовке еще одна неординарная фигура, о которой вспоминали хорошим словом. Толя Будилов – Будилыч, как его уважительно называли соратники по цеху. Профессиональный художник, автор многочисленных выставок и одновременно член союза журналистов, Будилыч был способен нарисовать авторучкой классный шарж даже на полях четверной банкноты, которую он тут же продавал за полтинник. Именно он показал Маркеру ту технику рисунка фломастером, которая потом легла в основу новых арбатских линейных шаржей. Будилыч дружил с архитекторами, поэтами, скульпторами. Но он же ни дня не мог прожить без посещения ресторана в Домжуре [дом журналистов], где его так хорошо все знали и постоянно… наливали. В силу своего богатырского здоровья он никогда не отказывался и уходил в многодневные запои. Потом возвращался, рисовал, хорошо зарабатывал и… встречал очередного друга, с которым не виделся со времен физиков и лириков. Но однажды всё это затянулось так, что его перестали пускать в рестораны, у художника стали трястись руки, не стало денег. Будилыч пообносился, развелся с женой, продал квартиру, забомжевал. Он стал не похож на себя. И когда однажды Маркер, который считал себя Толиным учеником, встретил того на Арбате, Будилов его попросту не узнал. Лишь попросил закурить. Маркер дал ему пачку. Попытался напомнить о себе. Но в пустых глазах, пораженных беспробудным пьянством, ничего не отразилось. А через год Будилыча не стало. Его зверски забили насмерть у Киевского вокзала. Кто – неизвестно. Преступников так и не нашли.

Многие сегодняшние соседи по столу помнили и о Великом хироманте. Для них он был Алексей Иванович, а для Маркера – просто Лёхой, старым закадычным товарищем. Они проработали рядом в переходе под Арбатом у кинотеатра «Художественный» не один год. Этюдник к этюднику. Бывали друг у друга в гостях. Обсуждали научные статьи, делились идеями. Алексей считался по праву самым лучшим арбатским специалистом. Со своей аудиторией, почитателями, постоянными клиентами, учениками. К нему приходили за помощью богатые москвичи, которые ему хорошо платили. Обращались друзья, многим из которых он помогал бескорыстно. Не взяв ни копейки. Он предсказал друзьям Маркера, отчаявшимся иметь детей, что через год у них будет ребенок. Он уговорил их попробовать на себе еще одну методику, и все получилось. Правда, предсказал двух детей, а появился только мальчик. Но какая это была для бездетной семьи радость!