Стужа - Василий Быков

В хвойной чаще было еще светло, но чертовски холодно. И Егор опять стал дышать себе под шинель, греть за пазухой вконец озябшие руки. Привидевшийся во сне Заруба навел его на мысль о Войтешонке, с которым они вместе работали в районе, и Азевич вспомнил, что тот родом из здешних мест. Из деревни Завишье, которая где-то здесь, неподалеку. Хромого Войтешонка в армию наверняка не взяли, живет себе в отцовском доме, и война ему – не война. Войтешонок должен отнестись к нему дружески, обижаться на него у Войтешонка вроде причин не было. Когда-то, старший по возрасту, Войтешонок кое в чем помогал молодому Азевичу. Накануне войны их дружба прервалась по причине ареста Войтешонка, которому, однако, повезло: после полугодовой отсидки его освободили. В райком он, разумеется, не вернулся, перебрался из местечка в родное Завишье и продолжал прерванное комсомольской и партийной работой учительство в школе. Правда, ему не повезло с семьей: вскоре после его ареста жена отреклась от него как от врага народа. Но, как говорили люди, Войтешонок зла на нее не держал. Может, женился снова или живет с родителями, этого Азевич не знал и думал теперь: надо идти в Завишье.

Он выбрался из сосняка в поле и огляделся. Дорога была рядом – старый, разъезженный большак, обсаженный березами. Эту дорогу он узнал сразу – когда-то поездил по ней от деревни к деревне, особенно в годы коллективизации, да и после, до самой войны. Дорога спустится в ложбинку, там будет мостик, а потом, через каких-нибудь пару километров, и Завишье – большая деревня над озером. Правда, в Завишье он давно уже не был, но, где живет Войтешонок, хорошо помнил – в начале тридцатых годов нередко там ночевали – вместе с Евгеном, один или с кем-нибудь из районного начальства. Родители у Войтешонка были неплохие люди, мягкие и обходительные, отец любил поговорить о жизни и политике, мать, помнил, работала уборщицей в школе.

Теперь Азевич не пошел по дороге – перескочил через канаву и пошагал придорожной стежкой за рядом старых берез. Так ему была видна вся дорога – впереди и сзади, его же можно было увидеть только вблизи. Мелкий снежок то мелькал на ветру, то переставал, исчезая где-то в облачной выси; дорога поблизости и тропинка возле берез, в общем, были сухие. Навстречу ему никто не попался. Когда дошел до околицы, начало быстро темнеть. Чтобы не идти улицей, Азевич свернул за изгородь на огороды. Пока брел возле пруда да перебирался через ограды и межи, и совсем смерклось; уже почти в темноте он перешел мокрую околицу с болотцем и приблизился к усадьбе Войтешонка. В огороде возле погребца остановился, перевел дыхание, все-таки немного опасаясь, как его примет Войтешонок. Во дворе за изгородью, кажется, никого не было. В двух окнах, выходивших на огород, было темно, может, и в избе никого не было. Азевич помнил, что у Войтешонка были две сестры, но где они жили теперь, Азевич не знал. Какое-то время он не выходил из-за погребца: стоял, приседал, вслушивался. Где-то в другом конце деревни лениво лаяла собака, а так все было тихо и безлюдно. И он решился: тихо пошел к избе. Не сразу нашел калитку из огорода, которая была плотно притворена и взята на крючок со двора. Перегнувшись, он с трудом отворил ее и, не прикрыв, шагнул во двор. Крыльцо, как он помнил, было с другой стороны, за углом. Скоба на двери не поддавалась, наверное, дверь была закрыта изнутри. Выждав, он тихонько постучал три раза, подождал, уловив какое-то движение в избе. И в самом деле, дверь скоро раскрылась, на пороге в сумраке стоял старый отец Евгена, Азевич его сразу узнал и поздоровался. Однако тот промолчал, не сходя с места и, наверно, не узнавая гостя.

– Евген дома?

Старик все молчал, и Азевич напомнил:

– Азевич я. Когда-то с Евгеном вместе работали. В райкоме, – напомнил он...

Старик шире раскрыл дверь, и он ступил через порог в глухую темень сеней, растопырив руки, прошел за хозяином в избу. Здесь было почти так же темно, как и в сенях. Старик пододвинул ему какой-то стул, и он сразу сел, чтобы в темноте на что-нибудь не наткнуться.

– А где же Евген?

– Должен приехать. Как съехал поутру... – сказал старик, взглянув в светловатое, без занавесок окно.

– И далеко?

– Да в местечко. Зерно повез...

– Вот как! Налог или на продажу?

– На сдачу. Немцы обложили. Как и советы, бывало. Надо сдавать.

Наверно, надо, подумал Азевич. То, что он не застал Войтешонка, немного огорчило его, но он утешился мыслью, что тот, возможно, скоро появится. В избе было тепло и покойно, больше нигде никого не было слышно, и он хотел спросить старика про его дочерей. Но тот перебил его собственным вопросом:

– А вы теперь из местечка или как?

– Нет, не из местечка, – сказал Азевич. – Из местечка уже давно.

Пожалуй, надо было сообщить о себе и еще что-то, но Азевич пока воздержался. Непростое это дело – рассказывать о себе. Да в такое время. Кто знает, какие у этих Войтешонков отношения с немцами. Об их отношениях с советами Азевич знал хорошо, и это также вынуждало его к осторожности.

– А Евген что – все дома? По хозяйству? – помолчав, спросил он.

– По хозяйству, а где же. Школа закрылась, нету школы. Так огород убрал, лошадь вон заимел. Колхозную. Разобрали колхозники, осталась последняя. Военная, обозники бросили. Без лошади, известно, – нельзя в хозяйстве.

– Без лошади невозможно, – согласился Азевич.

– Так он возле лошади, словно возле ребенка. Оно, конечно, в парнях не натешился, все на казенной работе. А потом – в школе.

– Тогда не до лошадей было – служили.

– Служили. Советской власти служили. Что заслужили только? – закончил старик вопросом.

Заслужили немного, согласился мысленно Азевич. И еще что заслужат, неизвестно. Кто – лошадь, а кто, может, пулю. Как многие. Может, некстати, но теперь и он вспомнил своего Белолобика, с которого начиналась его служба в районе. Тоже любил лошадь, ухаживал, старался. Лошадь и вывела его в люди. В добрый ли час только?

Евген приехал нескоро, уже совсем ночью. Старик не зажигал лампу (может, не было чем). Они все сидели в темноте, изредка переговариваясь – чтобы не молчать, когда во дворе застучали колеса и раздалось знакомое «тпру-у-у». Послышался и женский голос, – наверно, Евгенова сестра. Старик поспешил во двор, Азевич выглянул в окошко, возле которого уже стояла повозка. Хромой Евген вылез из нее и, топая возле лошади, слушал рассказ отца; младшая сестра Евгена Зоська снимала с воза какие-то узлы. Потом они вошли в сени, а старик принялся распрягать лошадь.

Азевич отошел от окна.

– Ну, привет, – негромко сказал Евген, переступая через порог.

– Здоров, браток, – откликнулся Азевич.

Поздоровалась и Зоська, сразу же подавшаяся куда-то в другую половину избы.

– Как и откуда? Какими судьбами? – спросил Евген, судя по всему, несколько удивленный этой неожиданной встречей.

– Да вот завернул по дороге...

– По дороге? Ну что ж... Это хорошо, если по дороге. А я из местечка. Как поехал с утра, так вот на весь день. Ячмень возил.

– На сдачу?

– На сдачу. За три хозяйства шесть пудов. Немцы наложили такой налог. Что поделаешь, надо отдавать.

– Если есть чем.

– Да нашлось. Все-таки колхозный ячмень сами убрали. И разделили. Запаслись. Не то что в колхозные годы.

Евген опустился на скамью, подвинул стул Азевичу.

– Садись. Может, не очень спешишь?

– Да как тебе сказать, – смешался Азевич.

– Так хоть поужинаем. Все-таки друзья были. Сколько не виделись? Года четыре?

– Четыре, да.

– Ну. Я же в этой школе три зимы проработал. Значит, четыре, как из райкома.

Как из райкома – четыре, посчитал и Азевич. Да месяцев восемь побыл под арестом. Пока не выпустили. Азевич все дрожал, чтобы не взяли его самого – за связь.

– Ну так как живется? Под новой властью? – немного освоясь в чужой избе, спросил Азевич.

Евген, не ответив, поднялся, негромко окликнул сестру:

– Нам в боковушку чего перекусить...

– Туда? Хорошо...

Сестра зажгла под потолком лампу с закоптелым стеклом, убавила огонь, чтобы меньше выгорало керосина, и принялась собирать ужин. Евген повесил на гвоздь телогрейку, помыл в углу руки, предложил помыть и Азевичу. Тот, однако, мыть руки не стал, не стал и раздеваться. Он только начал согреваться в шинели после недавней стужи и не хотел растратить уже накопленное в избе тепло. И все внимательно следил за движениями, жестами, словами и даже оттенками голоса своего недавнего друга, стараясь определить его отношение к себе. Наверно же, Евген знал или хотя бы догадывался, откуда появился Азевич в этот вечер. Но ничего подозрительного в его поведении Азевич заметить не мог. Было похоже, что тот мало интересовался гостем. Или полагал, что тот сам о себе расскажет.

Прошло немного времени, и они уже сидели в темноватой боковушке с диваном и небольшим при нем столиком. Лампа из соседней комнаты тускло светила через открытую дверь. Стол был в тени, на нем белели пустые две тарелки, тарелка с салом и хлебом. Перед тем как сесть к столу, Евген куда-то исчез и, привычно прихрамывая на левую ногу, вернулся с бутылкой и двумя стаканами.