Круговорот лжи - Нина Бодэн

Мод лежала без сна до рассвета, страдая и злясь на себя. Весь уик-энд ее не оставляло желание загладить свою вину перед Дженни. Она ходила в перестроенную конюшню навещать отца Неда, калеку. Притворилась, что ей нужно закончить срочную работу, и рано ушла в свою ледяную спальню. Сказала, что хочет «надышаться морским воздухом», и уехала в бухту Холкхэм, и там долго бродила и плакала по песчаному берегу на холодном сыром ветру. В субботу вечером играла с Недом в «скрэббл», а утром в воскресенье уехала, заявив, что дни становятся короче, а поскольку Алиса не слишком надежна, хотела бы вернуться домой до темноты. Дженни начала умолять ее приехать снова «как можно скорее», и Мод ответила:

— С удовольствием, но не раньше чем через месяц. Издатель предложил мне написать книгу о Джомо Кениате[5]. Я еще ничего не решила, но, возможно, мне придется провести несколько недель в Африке.

— Счастливая ты, Мод, — сказала Дженни. — Как хорошо быть деловой и востребованной… — Она вспыхнула (словно испугавшись, что ее могут упрекнуть в зависти), крепко обняла Мод и поцеловала ее.

Мод продала Алису через «Обмен и аукцион» любителю старинных автомобилей, учителю математики, который заверил ее, что разбирается в электрической коробке передач «Котал», любовно погладил побитые сварные бока Алисы и спросил, когда она «родилась». Мод не хватило духу заменить Алису чем-нибудь другим, не говоря о большем; она принялась за книгу о Кениате.

Однажды позвонила Дженни, и они мило поболтали, как будто ничего особенного не случилось. Дженни собиралась в Лондон на консультацию: «ничего страшного, обычный осмотр», и поинтересовалась, можно ли им с Недом переночевать в Челси, у Мод.

На радостях Мод купила свой первый «порше». После своего визита Дженни стала уговаривать ее приехать в Норфолк. Третье приглашение Мод приняла. Казалось, все пошло по-прежнему; Мод почти успокоилась. Возможно, она просто чересчур чувствительна. Все это причуды старой девы, а на самом деле никто не хотел ее обидеть. Но прежнего доверия уже не было; искренность в отношениях исчезла. Когда Нед предложил Мод стать членом совета Королевского общества британской литературы и искусства, основанного его дедом, она заподозрила, что это всего лишь красивый жест, но согласилась, рассудив, что «снявши голову, по волосам не плачут». Кроме того, она была искренне польщена.

Работа была не пыльная. На заседаниях совета, которые происходили в Лондоне шесть раз в год, утверждались программы лекториев и проведение художественных выставок, принимались решения о распределении средств благотворительных фондов (один из которых был создан семьей Неда для неимущих престарелых деятелей искусства) и выделении грантов начинающим художникам и писателям.

Теперь Мод чаще виделась не с Дженни, которая редко приезжала в Лондон, а с Недом. Перед заседанием совета они обычно обедали вместе; иногда после вечерней лекции он оставался ночевать у нее в Челси. Когда Мод писала биографию прадеда Неда, друга Дизраэли, который прославился внедрением новейших изобретений в сельском хозяйстве, Нед помогал ей разбирать семейные бумаги, письма и дневники. Он отвез Мод к своей престарелой двоюродной бабке, впавшей в глубокий маразм, но сохранившей отличную память; ее пряные рассказы о сексуальных аппетитах старика оживили добросовестное, но скучное (несмотря на знакомство героя книги с Дизраэли[6]) повествование о дождевальных установках и севооборотах.

На портрете работы Дэниела Маклайза, украшающем суперобложку, первый лорд Оруэлл больше похож на фермера, чем на аристократа. Скромный сельский джентри с грубым бугристым лицом, слегка напоминающим артишок, и маленькими, глубоко посаженными глазками человекообразной обезьяны.

Нед кажется ожившим портретом своего прадеда; его глаза искрятся умом и добротой, а речь нетороплива и точна. Когда мы встретились с ним впервые (это случилось на презентации книги Мод), его привязанность к моей тетушке была очевидна.

— Надеюсь, книга будет иметь успех. Разумеется, идея принадлежит Мод. Если она что-то решила, то свернет горы. И все же я немного волнуюсь. Старик был туп как бревно.

Я сказал, что он не может отвечать за тупость своего предка; кроме того, Мод достаточно искусна, чтобы сделать этого типа интересным; она в совершенстве владеет своим ремеслом. Несмотря на мой комплимент, Нед нахмурился; видимо, он считал, что этого будет недостаточно.

— Мод замечательная женщина. Она всего добивается сама, без посторонней помощи. Успех не испортил ее. Она осталась прежней доброй и отзывчивой девушкой. Знаете, это довольно редко встречается.

Я ответил, что знаю это и восхищаюсь тетушкой. Нед немного смягчился и сказал:

— Не могу видеть, как обижают людей, которые трудятся в поте лица. Критики — настоящие подонки. Написать книгу очень трудно. Кстати, как и картину. — Он улыбнулся мне, обнажив удивительно неухоженные зубы. — Знаете, Мод подарила Дженни одну из ваших картин. «Видение Лондона».

Я не знал этого. Речь шла о самой большой (а потому самой дорогой) картине с моей последней выставки; первом из серии постиндустриальных пейзажей с допотопными викторианскими фабриками на берегах Гранд-Юнион-канала.

— Я думал, она ушла к торговцу картинами. Жаль, что Мод ничего мне не сказала. — Разумеется, она никогда бы не призналась в этом. Заплатить полную цену было для нее делом чести. — Видение мрачноватое, — добавил я.

— Нам картина очень нравится. Мне хочется показать вам, как мы ее повесили. Сейчас моя бедная Дженни немного хандрит, но когда ей станет полегче, приезжайте вместе с Мод навестить нас. Конечно, если отважитесь сесть с ней в одну машину. Я на такое не способен. Наверное, слишком стар. Впрочем, не думаю, что у меня и в молодости хватило бы духу стать пассажиром Мод… Но это неважно. Приезжайте. Дженни вас помнит. Как только она поправится, мы договоримся точнее.

Они повесили мое «Видение» рядом с картиной Стаббса того же размера: сцена уборки урожая, масло, холст, дата написания неизвестна. Скорее всего, Стаббс закончил ее еще до начала работы над своими романтическими эмалями, выставлявшимися в Королевской Академии в 1780-х годах. Англия до и после Грехопадения. Идея принадлежала Дженни. Во всяком случае, так сказал мне Нед. Но к тому времени ее уже не было в живых.

Дженни так и не оправилась от «хвори». Она сражалась отчаянно, и ей было уже за пятьдесят, когда рак все-таки победил ее. Она умерла дома, и в последние месяцы Мод помогала Неду ухаживать за ней. Вполне естественно, когда все закончилось, Нед обратился за утешением именно к Мод; их объединяла общая скорбь. Во всяком случае, так казалось Мод. Она «посвятила» себя Неду. Когда через несколько месяцев после Дженни скончался его старик отец и Нед унаследовал титул, она решила, что если Нед займет место в Палате лордов, это отвлечет его и облегчит двойную утрату. То, что у Неда полностью отсутствовал интерес к политике, ее не останавливало. Мод энергично взялась за дело, уверенная, что знает его вкусы так же хорошо, как свои собственные. Она устраивала обеды, на которых тщательно подобранные гости — члены парламента, журналисты и ученые — должны были возбудить в Неде интерес к тому или иному «предмету»: экономике, расовому равноправию, жилищному вопросу, реформе пенитенциарной системы. Мысль о том, что Нед уже выполняет свой общественный долг, возглавляя Королевское общество британской литературы и искусства (обязанность, которую он, судя по всему, выполнял только из уважения к семейной традиции), просто не приходила ей в голову. А Нед был слишком вежлив, слишком добр и, возможно, слишком искренне оплакивал Дженни, чтобы просветить мою тетушку.