Другой России не будет - Сергей Беляков

Но беда не только в дурных законах и безграмотных работниках. В гитлеровской Германии уничтожение книг было идеологически оправданно. Сжигали сочинения коммунистов, евреев и прочих врагов режима. Как ни парадоксально, но и уничтожение книг в современной России тоже идеологически обоснованно.

Публичная библиотека ― детище эпохи просвещения. Собственно, именно тогда и родилась мысль, что знание рассеет тьму невежества, сделает людей добрее и лучше, а потому их надо просвещать, а разве есть лучший вид просвещения, чем бесплатная общедоступная библиотека, где любой сведущий в грамоте сможет приобщиться к культурной сокровищнице человечества?

Советская власть оставалась в рамках просвещенческого проекта, поэтому советские радиостанции, помимо партийных песен и сводок с полей, транслировали превосходные радиоспектакли и оперную музыку.

В каждой богом забытой дыре появлялась библиотека, где можно было рядом с марксистскими брошюрами найти Сервантеса и Свифта, Флобера и Дюма.

Между тем просвещение и в самом деле обанкротилось. Мало кто станет спорить, что знание не делает людей ни добрее, ни мудрее. Достижения науки принесли оружие массового уничтожения, а поголовная грамотность не помогла исправить нравы.

Институты просвещения никуда не исчезли, но они начали мутировать, перерождаться. Вот и публичные библиотеки в современной России стали одна за другой превращаться в «информационно-досуговые центры», где библиотекари не помогают читателю, но оказывают услуги пользователю. Библиотекарь становится чем-то вроде продавца, а заведующая всё больше смахивает на менеджера по продажам.

Правда, библиотека осталась заведением некоммерческим, но общество потребления добралось и до неё. Казалось бы, какая разница библиотеке, много ли у неё читателей?

Можно ли судить о её работе исключительно по количеству посещений? Быть может, один читатель Флобера стоит сотни любителей «иронического детектива». Кто знает, возможно, Сервантес и Достоевский на запылённых книжных полках ждут нового Шукшина?

Каждый год библиотеки скрупулёзно подсчитывают количество посещений, начальство делает выводы, распекает нерадивых сотрудников, ставит новые задачи: повысить посещаемость, иначе урежем финансирование! И библиотекарям ничего иного не остаётся, как заказывать те книги, что пользуются спросом. Донцова, Дашкова, Устинова вытесняют бесполезных классиков с полок. Выживают счастливчики, включённые в школьную программу, остальных ждёт контейнер на помойке.

Год назад молодой критик Сергей Сиротин заметил, что, вопреки распространённому стереотипу, чтение Донцовой вовсе не безобидно: «Подземная вода литературы в лице Донцовой однажды может выйти наружу и затопить то, что построено на поверхности… В случае с Донцовой «ничего не читать» впервые становится намного полезнее, чем читать» (Сергей Сиротин. Картина мира по Донцовой // Континент. 2008. № 137).

Увы, эти слова относятся не к будущему, а к нашему настоящему. «Подземные воды» уже затопили наши библиотеки, погубив тысячи хороших книг.

Библиотекари, несогласные с этой системой, всё чаще покидают «информационно-досуговые центры», остаются библиотекари новой формации, которых не коробит требование оценивать книги, как коллекции нижнего белья, по году выпуска.

Кажется, ещё немного, и книги начнут расставлять не по тематике или алфавиту, а по цвету обложек: синенькие к синеньким, жёлтенькие к жёлтеньким.

А что же нам делать? Ведь помимо глупости начальства, неграмотности сотрудников есть и объективные обстоятельства: помещений-то не хватает, а новые книги надо где-то размещать.

Выскажу крамольную мысль: иногда лучше отказаться от пополнения фондов, чем выбрасывать на помойку хорошие книги. Библиотекари повсюду воюют за пространство.

Даже Британская библиотека как-то распродала бесценную коллекцию американской прессы, за что удостоилась сокрушительной критики Николсона Бейкера.

Последний обвинил и американских библиотекарей в преступлении: они микрофильмировали старые газеты, а сами подшивки потом выбросили. Но после нескольких громких скандалов варварство прекратилось.

Газеты продолжали переснимать на плёнку, но уже не выбрасывали, а подыскивали для них новые помещения. Какими же дикарями рядом с этими американцами выглядим мы, ведь в наших библиотеках подшивка газет или комплект литературных журналов первыми идут на свалку, только в лучших библиотеках их переводят на электронные носители, да и то выборочно. Наследие просвещения мы промотали раньше европейцев и американцев.

Но, может быть, попробуем сохранить то, что осталось?

На строительство новых книгохранилищ требуются большие деньги, на воспитание грамотных и ответственных библиотекарей ― много времени и сил. Но ведь есть простое решение, которое не требует особенных затрат. Не оценивать работу библиотекарей по «книговыдаче» и количеству посещений, а придумать другой критерий.

Например, богатство и разнообразие книжного фонда.

Впервые опубликовано на сайте Частный корреспондент (www.chaskor.ru)

Всё позволено

Классики и Уголовный кодекс

Любого русского классика в наши дни посадят в тюрьму. По 282-й статье. Первым сядет Николай Васильевич Гоголь. Ему компанию составят Достоевский, Пушкин, Лесков. Ни современная русская, ни современная западная литературы не подарят человечеству новых гениев.

Месяц назад Кирилл Анкудинов решил разобрать, чем настоящая русофобия Марины Палей отличается от мнимой русофобии Всеволода Бенигсена.

Я первым обвинил Марину в русофобии, но я же регулярно печатал в журнале «Урал» её эссе, рассказы и даже два романа, один из них, «Жора Жирняго», откровенно русофобский. Потому что художнику всё позволено. Если думаете иначе, вам вообще не следует читать хорошие книги.

282-я для Пушкина и Достоевского

Любого русского классика в наши дни посадят в тюрьму. По 282-й статье. От двух до четырёх лет. В лучшем случае он отделается приличным штрафом.

Не верите? Почитайте сами:

«Действия, направленные на возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды, унижение национального достоинства, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, национальной или расовой принадлежности, если эти деяния совершены публично или с использованием средств массовой информации».

Первым сел бы Николай Васильевич Гоголь за гениального «Тараса Бульбу». Штрафом бы не отделался. Там ведь полный набор, что ни страница — то материал для уголовного преследования.

«Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей».

Разве перед нами не пропаганда национальной исключительности?

«Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печках и даже заползывали под юбки своих жидовок…»

Что это, как не унижение национального достоинства и «пропаганда неполноценности граждан»? А ведь это ещё из самых безобидных фраз повести, напитанной самым яростным антисемитизмом.

А что же говорить о полонофобии? Если бы Гоголь жил в наши дни и смог каким-то чудом напечатать своего «Бульбу» хоть сколько-нибудь значительным тиражом, то не избежать нам международного скандала.

Не меньший скандал вызовет и «Бородинская годовщина» Александра Сергеевича Пушкина. Здесь, впрочем, поляки не успеют, свои же, отечественные, либералы заклюют.

Компанию в тюремной камере Николаю Васильевичу и Александру Сергеевичу составит Фёдор Михайлович Достоевский. Не только за «Дневник писателя».

Впрочем, где бы ему этот «Дневник» напечатать? Разве что в газете «Завтра». «Братьев Карамазовых», если повезёт, возьмёт «Наш современник».

Если спросить филолога об антисемитизме Достоевского, филолог наверняка сморщится, будто наберёт полный рот клюквы, и ответит как-то неопределённо, но в том духе, что мы зря считаем гуманиста Достоевского антисемитом. А кем же его ещё считать?

Разве случайно именно омерзительный Фёдор Павлович Карамазов сошёлся «со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами, а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но и у евреев был принят».

Но дело далеко не ограничивается антисемитизмом. Григорий Померанц однажды заметил, что герои Достоевского делятся на мужчин, женщин и иностранцев.

Что заставило весьма начитанного в европейской классике Фёдора Михайловича выбрать для самого отвратительного героя «Игрока» имя бескорыстного и благородного кавалера де Грие из повести аббата Прево?