Алкоголик - Андрей Воронин

- Ешкин кот! - вскричал Чиж, и его голос прозвучал в пустой квартире одиноко и неуместно.

Он подошел к шкафу и немного помедлил, разглядывая свое отражение в зеркальных створках. Вид его зеркального двойника оставлял желать лучшего во всех отношениях. Остатки волос вокруг обширной лысины торчали во все стороны, как солома на разворошенной ураганом кровле, лицо выглядело помятым и имело нездоровый сероватый оттенок, а под глазами набрякли предательские мешки. Из-под растянутой майки выглядывала покрытая курчавым рыжеватым с проседью волосом жирная грудь, сильно выдающийся вперед животик напоминал кое-как прикрытое майкой ядро от старинной пушки большого калибра, а торчавшие из мятых сатиновых трусов ноги смахивали на две волосатые макаронины. Правда, покатые округлые плечи все еще были достаточно мощными, а бицепсы казались едва ли не толще бедер, но Чиж вынужден был признать, что он уже далеко не тот, каким был раньше.

Он поскреб ногтями ставшие за ночь колючими и шершавыми щеки и со вздохом открыл шкаф. После ухода жены в шкафу стало совсем просторно, но, несмотря на это, найти здесь искомое было так же трудно, как и в те дни, когда Чиж делил шкаф с супругой. Скомканные как попало вещи валялись здесь беспорядочными грудами, из которых там и сям выглядывали разрозненные и зачастую остро нуждавшиеся в штопке носки. Чиж заглянул на верхнюю полку, где сохранялась видимость порядка, но джинсов там не было. Копаясь в футболках и свитерах, он совершенно неожиданно обнаружил коробку пистолетных патронов, которую считал безнадежно потерянной, однако это открытие оставило его равнодушным. Если бы в данный момент вместо картонки с "маслятами" Чиж обнаружил у себя в шкафу золотой слиток или инопланетянина с тремя головами, он отреагировал бы точно так же.

- Хе, - равнодушно произнес Чиж, взвесив коробку с патронами на ладони. Он небрежно засунул ее на прежнее место, вернувшись к поискам джинсов.

Он опустился на корточки и стал рыться в тряпках, большинство которых не вынимал из шкафа уже по несколько лет. Все эти когда-то модные рубашки, джемпера и летние полотняные брюки с накладными карманами в свое время были приобретены по настоянию жены, которая тщилась привести равнодушного к одежде Чижа хотя бы в приблизительное соответствие со своим идеалом мужчины. Со временем она оставила эти бесплодные попытки. Несколько позже очередь быть оставленным дошла и до самого Чижа, и он до сих пор не мог решить, хорошо это было или плохо. С одной стороны, теперь ему было как-то неуютно - скорее непривычно, чем одиноко, а с другой - жена, наверное, все-таки была права, устроив хотя бы свою собственную судьбу. "Дай ей Бог всего хорошего с ее генералом", - подумал Чиж, и в то же мгновение, словно в награду за смирение и любовь к ближнему, джинсы отыскались.

Он вытащил их из груды перепутанного тряпья за штанину, положил рядом с собой на пол и еще некоторое время сидел на корточках, задумчиво глядя внутрь распахнутого настежь шкафа. Там, в сумрачной глубине, в самом дальнем углу, среди беспорядочно переплетенных между собой рукавов и штанин тускло и таинственно поблескивало стекло. Продолговатый блик отраженного света неподвижно лежал на узком горлышке, закупоренном пластмассовой пробкой. Этот неяркий отблеск притягивал взгляд Чижа, как мощный магнит притягивает стальную иголку. Казалось, он обладал таинственной гипнотической силой. "Все будет хорошо, - вслух сказало Чижу блестящее пятнышко света из темной глубины захламленного шкафа. - Ну пусть не совсем хорошо, но в пределах нормы. Главное, не брать в голову. Брать надо в руку и сразу же лить в горло, пока не нагрелось... И вот тогда все станет путем."

Сидя на корточках, Чиж прислушался к своим ощущениям. Ему было муторно после вчерашнего, и вдобавок он не видел ни малейшего смысла в том, чтобы истязать себя воздержанием. Зачем, собственно? Чего ради?

Тут он некстати вспомнил про Лаптева, и настроение у него окончательно испортилось. Подполковник Лаптев, которого подчиненные за глаза, не мудрствуя лукаво, именовали попросту Лаптем, являлся непосредственным начальником майора Чижа и, что было во сто крат хуже, его соседом по дому. Правда, дом, огромная железобетонная пластина, протянувшаяся вдоль улицы на целый квартал, вмещал в себя население небольшого райцентра, но Лаптев и Чиж, как на грех, проживали в соседних подъездах, что доставляло Чижу массу неприятностей.

Призрак стоящего на пороге подполковника разрушил исходившие из глубины шкафа колдовские чары, и Чиж тяжело встал с корточек, испытав новый приступ головокружения и поморщившись от неприятного хруста в затекших суставах. Он натянул на тощие ноги жесткие после недавней стирки линялые джинсы, сдернул с плечиков клетчатую рубашку и с некоторым трудом протолкнул в рукава похожие на окорока руки. Отыскав на дне шкафа два парных носка, Чиж захлопнул зеркальные створки и направился в ванную. По дороге он подобрал валявшиеся посреди прихожей брюки и проверил входную дверь. Как ни странно, на сей раз она была заперта, причем на оба замка и даже на цепочку. Цепочка не лезла вообще ни в какие ворота, и Чиж с неприятным чувством понял, что накануне снова чудил.

Чудачества майора Чижа носили, как правило, мирный и даже веселый характер. Несколько лет назад Чиж был душой любой компании, в которой находилось достаточно горячительных напитков, чтобы пробудить в нем дремлющее под свинцовым грузом ментовских будней чувство юмора. Постепенно, однако же, майор перестал участвовать в шумных застольях, поскольку по утрам начал ловить себя на том, что не помнил, каким образом чудил накануне. Это происходило всегда одинаково: пара рюмок для разгону, витиеватый тост за прекрасных дам, старый фокус с двумя вилками, балансирующими на торце спички, которая под совершенно немыслимым углом опирается на горлышко бутылки, шумные восторги присутствующих, умело и к месту рассказанный анекдот про мента и золотую рыбку, еще пара рюмок и зияющий черный провал в памяти, не заполненный ничем, кроме мучительной неловкости. Наутро Чижу всякий раз приходилось осторожно выведывать у распространяющей вокруг себя космический холод супруги, не натворил ли он чего-нибудь "этакого". Неизменно выяснялось, что он ничего не натворил и никто из окружающих не заметил его состояния, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: когда-нибудь это кончится плачевно.

Теперь, когда рядом не было жены, считавшей своим долгом подробно информировать Чижа о его пьяных выходках, эти провалы в памяти пугали его сильнее, чем прежде. Он размышлял об этом, бреясь перед зеркалом в своей отделанной импортным кафелем ванной комнате. Как всегда после попойки, щетина казалась непривычно жесткой, словно алкоголь способствовал более активному росту бороды. Разглядывая в зеркале свое покрытое мыльной пеной лицо, Чиж снова вздохнул - тоскливо и протяжно.

Он замочил в тазу брюки и вчерашние носки. Стиральный порошок опять кончился - как всегда, в самый неподходящий момент. Чиж всегда забывал вовремя покупать всякие хозяйственные мелочи наподобие стирального порошка или туалетной бумаги. Он поискал хозяйственное мыло, но оно, как назло, куда-то запропастилось. Потом он вспомнил, что мыло он израсходовал во время предыдущей стирки. Чиж плюнул и обильно полил плававшие в тазу брюки импортным шампунем против перхоти.

Покончив с утренним туалетом, Чиж двинулся на кухню. Ему по-прежнему становилось муторно при одной мысли о том, чтобы что-нибудь съесть. Организм принимался бурно протестовать, но нужно было хотя бы выпить кофе. Он слишком хорошо себя знал, чтобы пустить борьбу с похмельем на самотек: стоило дать организму волю, и все закончилось бы очередным провалом в памяти. Тем более что на дворе стояло воскресное утро. Воскресений Чиж не любил, особенно с тех пор, как его жена стала генеральшей не то в Ростове, не то в Нижнем, - где именно, он точно не помнил.

На кухонном столе красовался совсем неаппетитный натюрморт, который состоял из нескольких кусков запачканной маслом и черным нагаром ветоши, скомканной, насквозь пропитанной все тем же оружейным маслом газеты и опрокинутой жестянки, в которой это масло хранилось. Содержимое жестянки, не попавшее ни на ветошь, ни на газету, ни на брюки Чижа, которые плавали сейчас в тазу, буквально купаясь в экстрактах шалфея и ромашки, было неаккуратно размазано по крышке стола.

"Чудил, - снова подумал Чиж, - ой чудил!" Под ложечкой возникло неприятное ощущение, кончики пальцев на руках и ногах сделались холодными и влажными. Он услышал какое-то отдаленное глухое буханье и удивился тому, что кто-то рвет пупок, забивая сваи в воскресный день, но тут до него дошло, что это стучит его собственный пульс. "Ну дела! - подумал он. - Это как же надо было чудить, чтобы, придя домой, запереться на все замки и вместо того, чтобы завалиться в кровать, сразу же, даже не переодевшись, сесть за стол и чистить пистолет? Что же это я сотворил, граждане? С кем воевал? Ох, не к добру это... Надо бы на рынок выйти, что ли... Я ведь, помнится, Рафке-Татарину обещал когда-нибудь башку отстрелить. Неужто и вправду отстрелил? Допрыгался, Чиж. Вот уж действительно: чижик-пыжик, где ты был? По Москве татар мочил..."