Книга о бесценной субстанции - Сара Грэн

самого утра. Люсьен – совершенно непостижимый и очаровательный – чем-то напоминал эльфа или проказливого бесенка. В Техасе я купила Эйбелу картину, а он мне – ковбойские сапоги. В Новом Орлеане мы арендовали машину и поехали к океану, где встретили рассвет, занимаясь любовью на мокром пляже. В Лос-Анджелесе поссорились на бульваре Сансет из-за одного моего друга, которого Эйбел терпеть не мог. И помирились на пляже Венис-Бич.

Решили обосноваться в Окленде. У меня были деньги. А теперь и Эйбел. Я начала писать новый роман, «Лабиринт». Он работал над своей третьей книгой – о влиянии ЦРУ на сферу развлечений в двадцатом веке. Ему так и не довелось ее закончить. Жизнь казалась до невозможности прекрасной. Мы оба ожидали, что со временем страсть угаснет, начнутся ссоры и наши отношения станут обыденными. Однако этого не случилось. Конечно, появились бытовые привычки и рутинные дела, но мы не переставали любить и удивлять друг друга. Раньше нам казалось невероятным, что любовь бывает такой пылкой, лишенной сложностей и безусловной. Мы имели всё, что нужно для счастья. И чувствовали, что можем всё: писать, рисовать, создавать произведения искусства, превращать свинец в золото. Любить вечно.

Пока однажды, через пять лет отношений, Эйбел вдруг не перепутал кофе с чаем.

Это случилось днем. Когда мы оба оказывались дома, то всегда пили кофе после обеда. У нас была итальянская кофемашина и хороший забористый эспрессо из Норт-Бич.

Я как раз закончила интервью по телефону для одной французской радиостанции и собиралась вновь сесть за «Лабиринт». Эйбел проверял контрольные работы студентов. Затем приготовил кофе и принес мне. Напиток выглядел подозрительно светлым. Я понюхала чашку.

– Это что, чай?

Казалось бы – с кем не бывает? Но меня испугала его реакция: выражение полного ужаса на лице, которое исказило родные черты. Даже не представляю, что он тогда почувствовал. Через пару секунд его лицо стало прежним. Эйбел подошел к кофеварке и вытащил фильтр: вместо кофе внутри обнаружились чайные листья. Он недоуменно уставился на кофейную машину; в глазах его вновь мелькнул испуг. Мне сделалось не по себе.

Мы решили забыть об этом эпизоде. Эйбел снова сделал эспрессо – на этот раз правильно.

Через некоторое время он забыл выключить духовку и спалил курицу. Потом устроил в ванной потоп, залив соседей этажом ниже. Пропустил урок. Не оплатил счета. Это казалось немыслимым, нереальным! Поначалу мы продолжали делать вид, что всё в порядке. Пока в один прекрасный день Эйбел не заблудился.

Это произошло в конце весеннего семестра. Последний урок закончился в три тридцать. Обычно к четырем или пяти он уже был дома. Наша жизнь не подчинялась строгому распорядку: мы уходили и возвращались, когда хотели. Так что поначалу я не стала бить тревогу: Эйбел вполне мог зайти куда-нибудь перекусить, отправиться на прогулку или за покупками. Но вот наступило пять часов. Потом шесть. И семь.

Конечно, мы делали, что хотели. Но всегда звонили друг другу. Разговаривали. Не давали поводов для беспокойства.

Эйбел появился в восемь. Его лицо меня испугало. Снова эта отрешенность. Пустота. Только теперь к ним добавился страх.

Я не рассердилась. Я пришла в ужас. И спросила, где он пропадал.

– Поезда… – пробормотал он. – В расписании черт ногу сломит! Полная бессмыслица…

Вот тогда мне стало ясно, что это не просто плохой день. А начало новой, плохой жизни. Сердце сжалось от предчувствия беды.

Отбросив тревогу, я попыталась убедить себя, что все наладится. Все будет хорошо… Но с тех пор все становилось хуже и хуже.

Эйбел казался рассерженным. Я успокоила его и сделала вид, что разделяю негодование по поводу изменений в расписании поездов. Просто идиотизм! Совсем о людях не думают… Наконец он утихомирился и согласился поужинать. После чего сразу пошел спать.

Я еще долго не ложилась: искала в интернете хорошего невролога.

Первый специалист ничего не знал. Как и второй. «Будем наблюдать» – вот и все, что мы услышали. Третий назначил кучу анализов крови и мочи, а затем выписал курс витаминов и минералов. Они не помогли. Ухудшения происходили постепенно. Поначалу он в основном был прежним Эйбелом – блестящим, остроумным, энергичным. Однако со временем плохие дни случались все чаще и превращались в ужасные. Причем сам он не замечал, как сильно меняется.

Я сообщила его родителям. «Как жаль… Будем за него молиться». С тех пор они звонили раз в полгода, повторяя, что молятся за сына. Но никогда не предлагали приехать, или выслать денег, или хоть чем-то помочь.

Я не теряла надежды. Часто мечтала, что когда-нибудь кошмарный год станет лишь дурным воспоминанием. «Это было ужасно! Никто не знал, чем все закончится», – говорила бы я гостям на вечеринке. А Эйбел – живой и здоровый – сидел бы рядом, кивая с благодарностью и сочувствием. Я снова и снова проигрывала в голове эту сцену: сидя в приемной очередного врача, лежа рядом с Эйбелом (он начал ворочаться в кровати и порой издавать во сне странные звуки), глядя на его растерянное лицо, когда он сидел на стуле, ничем больше не занимаясь. «Надо потерпеть, – уговаривала я себя. – Это скоро закончится».

Но ничего не закончилось. И уже не закончится никогда. Мы всё падали, падали и падали – как Алиса в кроличью нору. С каждым месяцем Эйбелу становилось хуже. Друзья постепенно испарились, один за другим. Каждый день я жила как в аду. Страховка, которую муж получил благодаря университету, не помогала: в системе здравоохранения царил полный бардак. Всем было наплевать. Лекарства и анализы выписывались как попало, диагнозы постоянно менялись. Я все ждала, что кто-то наконец поймет, в чем дело, и возьмет лечение под свой контроль. Словно в сериале про гениального доктора со сволочным характером, который не отступался, пока не находил ответ. Нас отфутболивали от одного специалиста к другому, равнодушно пожимая плечами и с важным видом отчитывая за неправильный курс лечения, назначенный предыдущим светилом.

Мне никто не помогал. Я постоянно перебирала в памяти события прошлых лет, пытаясь понять, за что мне выпало такое испытание. Пришлось взять ответственность за жизнь и здоровье Эйбела в свои руки. Целиком и полностью. А ведь до этого мне ни о ком не приходилось заботиться – комнатные цветы не в счет. Теперь я знала все о глотательных пробах, периоде полувыведения лекарств, профилактике пролежней и инфекций мочевыводящих путей. Все, кого я встречала на этом ужасном пути, не разделяли моего удивления.

– Такое случается, – пожал плечами один психиатр, явно подразумевая, что я должна была это знать. Такое случается!