Дражайший плут - Элизабет Хойт

угодно, ласкать взглядом нежный изгиб шеи, упрямый разлет бровей, влажные, полураскрытые губы.

Капитан отвел взгляд, язвительно усмехнувшись собственной слабости. Девушка была прямой ему противоположностью: молода, невинна, полна жизни. В ее жилах текла голубая кровь, наследие многих поколений аристократов. А он далеко не молод, бывший солдат, циник и скептик, и кровь у него самая обычная, красная.

— Кто он? — ворвался в его мысли ее голос.

Ему пришлось прочистить горло, прежде чем ответить.

— Вы о чем, миледи?

— Как вы недогадливы! Разумеется, о том, кто за мной охотится. — Ее выразительное лицо сложилось в гримасу. — Кто он?

— А-а… — Под ногами хрустнул гравий — они ступили на садовую дорожку. — Очевидно, это был сосед вашего брата из Ланкашира, некто Мейвуд.

При этих словах она остановилась, обернулась к нему и сделала большие глаза.

— Лорд Мейвуд? Правда? Но он же старый — лет шестьдесят, не меньше. Что ему от меня могло понадобиться?

— Его светлость не знает наверняка, — задумчиво ответил Тревельон. После сегодняшнего разговора с герцогом многие вопросы так и остались без ответа, и ему было тревожно. — Возможно, лорд Мейвуд хотел заставить вас выйти за его сына.

Феба задумалась, нахмурившись, и ему показалось, что ее глаза прикованы к пистолетам, притороченным к ремням на его теле.

— Но лорд Мейвуд виновен? Нашли доказательства его преступления?

— Не совсем. — Тревельон помолчал. — На прошлой неделе лорд Мейвуд прислал вашему брату письмо с угрозами, а один из тех, кого я застрелил, оказался уроженцем Ланкашира.

Ее темные брови сошлись на переносице.

— Что сказал лорд Мейвуд, когда его призвали к ответу?

— Ничего, миледи, — признался капитан. — Он неожиданно умер сегодня утром от апоплексического удара.

— Ох… — Феба растерянно заморгала, осторожно перебирая в пальцах лепестки розы, словно это могло ее успокоить. — Мне так жаль.

— А мне нет, — жестко сказал Тревельон. — Если это означает, что вы теперь в безопасности.

Она ничего не ответила, и они продолжили прогулку.

— Итак, Максимус полагает, что с этим делом покончено.

— Да, миледи.

Герцог, казалось, обрадовался, что дело уладилось столь простым образом, но Тревельон радовался бы куда больше, если бы лорд Мейвуд признал свою причастность к преступлению. Он пытался убедить хозяина, что расследование следует продолжить, дабы выявить, не стоит ли за этим кто-то другой, но Уэйкфилд был убежден, что дело можно закрыть.

В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.

— Ага, а вот здесь образовалась завязь, — пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. — Нет ли у вас корзинки?

Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?

— Нет, миледи.

— Как недальновидно с вашей стороны, капитан, — все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. — Держите.

Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.

— Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? — спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.

— Есть еще один. — Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.

— Ах, благодарю вас.

Он наклонил руку.

— Разве у вас нет садовника для подобной работы?

— Есть. — Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. — Но зачем дожидаться?

Ее рука деловито принялась ощупывать розы.

— Ведь это нелегко, миледи.

Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.

— Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.

Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.

— Жаль, что сегодня пасмурно, — рассеянно проговорила Феба.

Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо — такое юное! — сжимая в руке ножницы.

— Капитан?

Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.

Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.

— Сегодня солнечно.

Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.

Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.

Вот только… одно дело — понимать это умом, и совсем другое — принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.

От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.

И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.

— Миледи? — Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.

И было отчего.

— Как глупо, — сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. — Развела сырость.

— Идемте. Вам нужно сесть.

Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.

— Простите.

— Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.

Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.

— Хотите знать, почему у меня только белые цветы?

Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:

— Да.

— Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, — сказала Феба. — И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.

Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, — и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию — страданию из-за ее потери, — а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.

И это было по меньшей мере приятно.

— Это глупо, — продолжала Феба, — оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…

Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.

Он погладил ее по волосам, привлек голову к