Кондотьер - Макс Мах

«Наверняка ведь уверены, что красавица… И про то, что шлюха, подумали, а вот ствола не заметили». — Наталья Генриха не разочаровала, скорее заинтриговала. Для террористки она оказалась несколько более ироничной, чем можно было ожидать от этих жестких угрюмых людей, и еще этот шарм, неизвестно откуда вдруг возникший, и элегантность незаемная, и свобода в поведении…

— Прошу вас!

— Благодарю!

— Вас не затруднит снять очки, или это слишком личная просьба?

— Наслаждайтесь, Генрих! — Она сняла очки и, сложив, сунула в боковой карман жакета. Синие глаза казались сейчас более темными. Смотрели спокойно, но скорее отражали чужой взгляд, чем являлись зеркалом души.

«Нет, не красавица. И сама об этом знает, но ее это не волнует. Вот в чем секрет. Она самодостаточна».

— Вы плохо выглядите, — голос Натальи звучал ровно, но легкую нотку тревоги Генрих все-таки уловил.

«Или захотел услышать… Как там у поэта? Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман… Так, кажется?»

— Возраст, — кисло усмехнулся Генрих, — немочи и утомление, да еще вы постарались.

— Так, может быть, отмените встречу в галерее?

— Нельзя, — почти искренне вздохнул Генрих. — Знаете, как говорится, болезнь — не повод, смерть — не причина.

— Так вы, полковник, служили в Первом Шляхетском полку? — Удивление — слишком сильная эмоция. Вопреки желанию Натальи, отзвук чувства проник и в ее низкий с хрипотцой голос и во взгляд сапфирово-синих глаз. — Как же вас занесло в Вюртемберг?

— Превратности судьбы, — сухо ответил Генрих, отметив между делом, что не ошибся в своих предположениях, и начал обстоятельно допрашивать подошедшего официанта по поводу закусок, супов и основных блюд, не забыв, разумеется, спросить сомелье про рекомендуемые вина и десерт.

Встречу в Колокольном переулке организовывали люди опытные и осторожные. На улице под мокрым дождем — никого: ни городового, ни праздношатающихся половозрелых граждан призывного возраста. Несколько припаркованных вдоль тротуара автомашин, редкие проезжающие через переулок авто. Тихо, сумрачно. Горят, растрачивая впустую электрическую энергию, уличные фонари, клубится голубая неоновая дымка в широких окнах кофейни «Полпути», отсвечивает алым витрина галереи. Внутри — гулкое фойе и одинокий мужчина, читающий газету на банкетке у противоположной от входа стены. Прямо около двери на черную лестницу.

— Вам сюда. Оружие?

— Мне уйти? — Голос у полковника холодный, от его звука бросает в дрожь даже пообвыкшую уже Натали. Охранника же пробил пот.

— Извините! — по-видимому, приглашающая сторона встречей дорожила никак не менее Генриха, пришедшего в Колокольный переулок несмотря даже на нездоровье, а как бы и более. Во всяком случае, распоряжения охране, как и полагается, сделаны на все случаи жизни и, скорее всего, недвусмысленные. — Вас ждут. Третий этаж, большой выставочный зал.

— Спасибо.

На третьем этаже, дверь с лестницы, охраняемая еще одним молчаливым господином в неприметном сером плаще, открылась прямо в просторный зал, плохо освещенный дневным светом, проникающим через усиливающийся снегопад и остекление потолочного «фонаря». По углам клубились тени, на высоких стенах темными пятнами — полотна коллекции. В противоположном конце зала, у другой плотно затворенной двери, их ждал высокий полноватый господин в длинном пальто с меховым воротником и велюровой шляпе. Он пошел навстречу, едва Генрих переступил порог.

— Мы договаривались о встрече тет-а-тет, — голос у мужчины красивый, завораживающий. Бархатный баритон. Глаза темные, внимательные.

— Наташа, — повернулся к ней Генрих, — будь любезна…

— Разумеется, — она улыбнулась полковнику, бесстрастно кивнула «Кошмарскому», повернулась и пошла, гулко постукивая высокими каблуками, к дальней стене.

«Твою мать!» — Оказывается, полковник, прибыл не просто на конспиративную встречу. Его визави — не к ночи помянутый товарищ министра внутренних дел Леопольд Игнатьевич Карварский. И взгляд его опасных глаз Натали ощущала у себя между лопаток всю дорогу до стены, до средних размеров полотна Михаила Шемякина. Посмотрела, не видя, оглянулась через плечо — мужчины, не торопясь прогуливались в центре зала — и снова уперлась взглядом в цветные блики шемякинских видений.

«А полковник-то у нас непростой! Второй день в городе, а уже встречается с Карварским. Может быть, грохнуть обоих и идти на прорыв?»

Шансов уйти отсюда живой у нее, разумеется, не будет, но и случай редкий. За то, чтобы всадить пулю в эту поганую рожу, многие отдали бы все, что имеют. И жизнь — не самая высокая цена. Однако вот что любопытно: мысль — вполне ожидаемая, следует заметить, и своевременная — мысль эта мелькнула, осветив сознание Натали вспышкой метеора, и исчезла, словно не было. И как только «погас свет», сразу же выяснилось, что ни в кого она стрелять не станет. И не потому, что стыдно или слово дала. Став революционеркой, Натали отреклась не только от бога, но и от всей той надстроечной шелухи, что именуется буржуазно-помещичьей моралью. Впрочем, Генрих клятв никаких с нее и не брал. На доверии пригласил идти за собой, с собой, одним словом, вместе. И вот это доверие…

«С этого поводка не сорваться даже мне…»

Получалось, что, начни она теперь палить из Стечкина, разрушит нечто странное, но важное, что возникло между ней и Генрихом в момент покушения на Тюремном мосту. А то, что там, прошлой ночью на Крюковом канале произошло нечто невероятное, Натали уже не сомневалась.

«Как вышло, что я целилась в грудь, а не в голову? С пятнадцати метров его лицо прекрасная мишень!»

Перед глазами на фоне шемякинской сказочно-гротесковой фантазии возникло лицо полковника. Простые черты, непростой рисунок. Глаза. Ум, воля, жесткость, способная перейти в жестокость, и еще что-то, неуловимое, почти эфемерное, но самое важное. Значительность? Пожалуй, что так.

«Но ведь я ничего этого не видела? Он был просто целью. И я выстрелила… Ну, пусть не в лицо, не в лоб, но все-таки выстрелила. Так почему же не стала стрелять во второй раз? И, Господи прости, что я делаю здесь, в этой сраной галерее, со снаряженным Стечкиным под мышкой и лучшей в городе мишенью, вальяжно расхаживающей в центре зала, в десяти-пятнадцати метрах от меня?»

Замечательный вопрос, однако ответа на него у Натали не оказалось. Она лишь знала, что, если однажды все-таки убьет Кошмарского, случится это не здесь, не сейчас, и не при Генрихе.

Вечер оказался насыщенным. Прежде всего, Генриха ожидали две запланированные встречи — легальная, то есть такая, которую он готов был показать и Наталье, и «всем остальным», и еще одна — не для посторонних глаз. Однако чтобы попасть в нужное время в нужное место, пришлось немало поколесить по городу, появившись между делом в трех-четырех совершенно не относящихся к делу местах. И вот в одном из таких мест, в серебряной лавке на Зверинской улице — близ Татарской слободы — случилась еще одна, третья, никоим образом не запланированная встреча, неоднозначная сама по себе и имевшая к тому же весьма неожиданное продолжение.

В шестом часу вечера Генрих и Наталья вошли в серебряную лавку Ройзмана. Несколько посетителей рассматривали выставленные в витринах часы и украшения, столовое серебро, подсвечники и портсигары, но Генриха заинтересовали фляжки, великое разнообразие которых обнаружилось в пирамидальной витрине слева от входа. Там были представлены практически все основные размеры, принятые в мире для подобного рода вещиц, и все основные производители. Впрочем, Генриху достаточно оказалось и одной. Он сразу заметил голландской работы фляжку на одиннадцать с половиной унций, обшитую мягкой коричневой кожей и имеющую удобную крышечку — колпачок на один глоток.

— Покажите, пожалуйста, вон ту фляжку! — попросил он приказчика.

— Сию минуту! Между прочим, весьма удачный выбор, сударь! Весьма! Фирма «Ди Хессе и сыновья», девятьсот шестидесятая проба, вместимость — триста пятьдесят граммов…

— Генрих?!

— Мне сказать, что ты обозналась? — спросил он, увидев перед собой Елизавету. Время всегда возьмет свое, взяло и на этот раз. Уже не девочка, разумеется, но узнать все еще можно.

— Зачем? — грустно улыбнулась Елизавета. — Ты же знаешь, я на тебя доносить не стану.

— Та Елизавета, которую я помню, не стала бы.

— Нынешняя — тем более. Но ты не один, представишь?

— Прошу прощения! Познакомься, Лиза, это Наташа моя… — Он не успел закончить фразу, его опередила Наталья.

— Подруга, — уточнила она, отметив интонацией подтекст.

— Вот именно! Наталья Викторовна Цельге — моя подруга. — Генрих решил не реагировать на «мелкие безобразия» и продолжал говорить, как ни в чем не бывало. — Наташа, разреши представить тебе мою кузину Елизавету Дмитриевну…