Черная-черная простыня - Дмитрий Емец

– Вот она, простыня! – воскликнул Филька. – Вот она! Ты видел?

– А то как же... Удивил негра жареным бананом! – снисходительно хмыкнул Петька. Еще бы – ведь это был его трофей.

– А вторая заметка? Что в ней? – вспомнил Хитров.

Мокренко, мигом став серьезным, сунул ему второй ксерокс.

«Пару дней уж тому, как со мной произошло презабавное событие, которое я не могу не поведать почтенным читателям.Начну обо всем по порядку, ибо лучше порядка может быть только дисциплина, как говаривал некогда покойный исправник Подковырлов. Итак, во втором часу ночи я возвращался с поминок по купцу Ятрилову, скончавшемуся девять дней назад то ли от неумеренного поглощения<MU!^!X!O!A!> блинов, то ли от апоплексического удара. Путь мой пролегал мимо кладбища. Неожиданно из ворот выскочил сторож, отставной унтер Бубнов, и бросился ко мне, крича, что только что видел мертвеца.<W0>

«Ты пьян, братец! – отвечал я. – Разве дело кладбищенскому сторожу бояться мертвецов?»

<MI>«Ах, ваше благородие, – отвечал сторож, крепко держа меня за рукав. – Вы не сумлевайтесь: я на трех войнах был, всякого перевидал. Тех мертвецов, что в земле лежат, правильных то бишь, я нисколько не боюсь. Мне другие мертвецы страшны, непутевые, те, что из могил своих выходят».<W0>

«Разве такое может быть?» – удивился я.

«Еще как может!» – отвечал сторож.

<MI>Около получаса назад он, как и полагается ему по должности, обходил кладбище, проверяя, нет ли где какого непорядка. Внезапно в дальней части кладбища он заметил слабый отблеск огня и, сжимая палку, храбро бросился туда, решив, что это бродяги воруют с могил венки. Подбежав, унтер увидел, что свечение – ровное, зеленоватое – исходит от могилы недавно похороненного палача. Потом, по словам сторожа, могила разверзлась и из нее поднялась голова покойного, а следом за ней выбрался и весь мертвец, не имевший на своем раздавшемся вширь и даже пополневшем лице никаких следов тления.<W0>

Сторож в испуге закричал и осенил себя крестным знамением. Едва он завершил крест, как мертвец, направившийся было к нему, заслонил рукой глаза и словно перестал его видеть, а только вслепую шарил руками совсем близко от замершего в ужасе унтера.

Наконец мертвец прекратил свои поиски и, извергая проклятия, громко возгласил четырежды:

«Ржавая кровь! Сто раз пожалеет тот, кто возьмет у меня черную простыню, а после вернет мне ее! Пусть же ведает неразумный, что ничто на свете меня не остановит: ни кол, ни трясина, ни железный гроб – кроме одного, чего никто не ведает!»

Вслед за тем мертвец набросил себе на плечи простыню, дважды провернулся на одном месте и исчез. Сторож же без памяти бросился бежать и бежал, пока не налетел на меня.

Успокоив сторожа, я расспросил его, как ближе пройти к могиле. Унтер наотрез отказался сопровождать меня и лишь после пошел, держась на почтительном отдалении. Могилу палача я нашел зарытой и совершенно в том же состоянии, в котором она была в день похорон. Унтер клялся и божился, что видел ее разрытой, после же признался, что был в тот час немного навеселе, так как погулял пред тем на именинах у кума.

Sic! Так и распространяются в народе глупые предрассудки!»

Филька долго не мог опомниться. Раз за разом он перечитывал обе заметки, но все равно ему продолжало казаться, что было нечто такое, что он пропустил. Нечто очень важное, промелькнувшее где-то в тексте.

– Ты читал? Там что-то было... Что-то... – Филька не смог выразить это словами и лишь зашевелил пальцами в неопределенном, но мучительном усилии.

– А, знаю! «Сто раз пожалеет тот, кто возьмет у меня черную простыню, а после вернет мне ее», – сказал Мокренко. – Но ты же не вернул ему простыню? Она же у тебя?<MI>

Хитров медленно поднял на него глаза. Все, что произошло ночью, успело уже изгладиться из его памяти, а теперь вдруг вспыхнуло, и он осознал весь ужас их положения. По его изменившемуся лицу Петька понял, что произошло нечто, чего изменить уже нельзя, но что ему, Петьке, пока неизвестно.

– Отдал? Отдал? – повторил он пугливым полушепотом.

– Сегодня ночью. Думаешь, отчего я так долго спал? – сказал Филька.

– Но зачем?

– Зачем, зачем... Откуда я знал? На простыне буквы всякие появлялись. Вода в тазике в кровь превратилась, и потом – эти статуэтки... Мы с Анькой подумали: отдадим – и все закончится. Он упрется к себе в могилу – и конец.

– И вы поверили мертвецу?

– А что нам оставалось делать? Поверили. Даже пожалели его: мол, в гробу ему лежать зябко. Теперь простыня у него.

Петька вскочил и в волнении забегал по комнате.

– Чайники! Ах вы, чайники лопоухие, вареники всмятку! Что же вы меня не спросили? – восклицал он.

– Можно подумать, ты вчера знал!

– Не знал, – согласился Петька. – Но я по натуре прижимистый. Если ко мне что в руки попадает, я уже не отдаю. Ко мне мертвец хоть сколько подкатывай – ничего бы я ему не отдал! Говорил бы, типа, потерял или завтра отдам. Ну а «завтра», как известно, никогда не наступает, потому что, когда оно наступит, это будет уже не «завтра», а «сегодня».

– Да уж знаю за тобой такую привычку. Ты все, что должен, прощаешь, – буркнул Филька, вспоминая, сколько его книг, кассет и вообще всякого барахла навечно кануло в бездонном столе у его прижимистого приятеля.

– И что теперь? Что сказал вам палач? – спросил вдруг Мокренко.

– Ничего хорошего. Намекнул довольно прозрачно, что припрется к нам этой ночью.

Губы у Петьки запрыгали.

– Зачем припрется?

– Да уж не на компьютере играть... Ах я, мусорный контейнер, тухлая яичница!

Филька снова начал было изобретать для себя подходящие наименования, но вовремя спохватился. Причем спохватился сразу по двум причинам: во-первых, от этого все равно не было бы толку, во-вторых, болтливый Мокренко мог кому-нибудь ляпнуть, что, мол, Хитров сам признавался, что он тухлая яичница, мусорный контейнер или шнурок от ботинка...

– Шнурок... – зачем-то повторил Филька это внезапно пришедшее ему в голову слово. – Шнурок!

– Ты чего? Какой шнурок? У тебя температуры нет?

– Может, и есть, а то чего бы этот шнурок у меня в голове все время вертелся? – сказал Филька.

– Да ладно тебе. Забудь ты об этом шнурке. Лучше давай думать, что мы сегодня ночью будем делать, когда этот мертвец за нами явится? Ты же слышал: ему ничего не страшно – ни кол, ни железный гроб – вообще ничего.

– Такого не может быть, чтобы ничего... Чего-то он все-таки боится. Есть нечто, от чего не спасет его даже черная простыня! – серьезно сказал Филька.

Он еще раз взглянул на смятые ксероксы, потом случайно скользнул взглядом по электрическому шнуру лампы и вдруг – все великие прозрения всегда случаются вдруг – закричал:

– Я понял! Понял! Веревка палача! Его веревка – та, что была у него на шее, когда он погиб! Если бы мы могли ее найти!

– Но почему веревка?

– Как ты не понимаешь, темный ты человек! На этой веревке был удавлен безвинный!

Глава 6

ВЕРЕВКА ПАЛАЧА

Девочка Зиночка пошла собирать грибы, но грибов ей почему-то не попадалось. Тогда она набрала полную корзину камней и стала швырять их в бо-лото.

Внезапно со дна поднялся и лопнул большой пузырь воздуха. За ним еще один, еще. Бурление усилилось. Раздвигая ряску, на поверхность вынырнул черный угол полированного гроба с прилипшей к нему тиной и улитками.

Из гроба выскочил Желтый скелет.

– Ты меня разбудила! За это полезай в мой гроб и лежи тут вместо меня. Я же пойду бродить по свету и убивать людей! – сказал он.

– Хорошо, – сказала Зиночка. – Только выпей, пожалуйста, вначале болото, а то я лягушек боюсь.

– Глупая девчонка! Ладно, будь по-твоему!

Скелет расхохотался и стал пить воду из болота. Он пил, пил, а вода тут же вытекала у него из глазниц и из ребер. Скелет снова глотал ее, а она снова вытекала.

– А ты снизу пей! – посоветовала Зиночка. – Ляг на дно болота – вода сама тебе в рот и затечет! Только камней в гроб набери – потом все равно посуху выберешься.

Скелет набрал в гроб камней и пошел ко дну – пить болото, да только и остался навечно на дне. Зиночка же пошла домой, размышляя о лягушках, превратностях судьбы и туповатом скелете.

– Ну вы и суслики! И где нам отыскивать эту веревку? Сто лет уж прошло! – выпалила Анька. Едва она приехала, как ее мигом ввели в курс дела.

Видимо, Иванова проснулась не так давно, еще позже Фильки, потому как и теперь еще продолжала то и дело зевать. Зевки ее были столь заразительны, что Мокренко с Хитровым зевали вслед за ней. «И почему когда кто-то зевает – все зевают; а когда кто-то чихает – все чихают?» – думал Филька, давно уже сделавший это поразившее его открытие.