Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны - Леонид Млечин

Евгений Карлович Миллер, выпускник Николаевской академии Генерального штаба, накануне Первой мировой был начальником штаба Московского военного округа. В войну начальником штаба 12-й армии, 5-й армии, командовал 26-м армейским корпусом. Он управлял краем твердой рукой.

На Севере России противники советской власти совершили те же ошибки, что и Белое движение в целом. Они пытались противопоставить диктатуре большевиков свою диктатуру и переусердствовали по части жестокости, оттолкнув от себя население.

Офицеры контрразведки арестовывали крестьян, избивали, издевались над арестованными. Возмущенный происходящим председатель Архангельской губернской земской управы описывал генералу Миллеру, как действуют его подчиненные: «Помещение военного контроля. Допрос нескольких солдат, допрашивают офицеры военно-регистрационной службы. Требуют назвать определенные фамилии. Солдаты не знают. Ругань. Беспощадное битье… Окровавленных и истерзанных, одних выводят, других вытаскивают».

Уже после окончания Гражданской войны, в Париже, Владимир Иванович Игнатьев, тоже народный социалист и управлявший отделом внутренних дел в правительстве Чайковского, писал бывшему премьеру:

«Вспомните, Николай Васильевич, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были противниками казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома на фронтах (например, на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было, и не падает ли на нас, как на членов правительства, тень за эти злодеяния?

Вспомните тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, основанную союзниками, где содержались «военнопленные», то есть все, кто подозревался союзной военной властью в сочувствии большевикам. В этой тюрьме начальство — комендант и его помощник — были офицеры французского командования, и что там, оказывается, творилось? Тридцать процентов смертей арестованных за пять месяцев от цинги и тифа. Держали арестованных впроголодь, избиения, холодный карцер в погребе и мерзлой земле…»

Такая власть не могла пользоваться народной поддержкой. 20 июля 1919 года взбунтовался 5-й пехотный полк белой армии в Чекуеве. Это помогло красным взять город Онега. Архангельск оказался под угрозой. Начали бунтовать 6-й и 7-й пехотные полки. Осенью 1919 года союзники приступили к эвакуации. Первыми уехали французы, итальянцы, сербы и американцы (их потери на Севере России составили пятьсот человек). В октябре 1919 года ушли англичане — последними.

Капитан Х. С. Мартин писал главе военной миссии США полковнику Дж. Раглсу: «Я верил тогда и верю сейчас, что мощное содействие союзников Северной России могло спасти ситуацию. Люди на Русском Севере ожидали от союзников спасения и в то же время ждали помощи в создании ядра боеспособной армии для борьбы с большевизмом».

Почему же не получилось? Экспедиционный корпус был слишком маленьким. Союзники плохо сотрудничали между собой и с Белым движением: «Правда состояла в том, что мы вели войну с большевизмом. Все это знали. Тем не менее ни одно правительство союзной страны не обозначило такой цели интервенции».

Офицеры Антанты рассматривали высадку как операцию против главного врага — Германии, поэтому и руководили военными операциями. Но белые офицеры обижались, не желали подчиняться иностранцам. Еще больше они боялись предстать перед местным населением в роли марионеток. Поговаривали, что англичане намерены превратить Русский Север в колонию.

Участники и историки войны на Севере сильно преувеличивали роль интервенции, считает Людмила Геннадьевна Новикова (см. «Отечественная история», № 4/2007):

«Идеология Белого движения, консолидировавшегося на основе патриотических лозунгов освобождения страны от «позорного Брестского мира и предателей Родины — большевиков», включала в себя значительную дозу российского имперского национализма. Белые испытывали панический страх перед перспективой оказаться такими марионетками. Они пытались всемерно ограничить союзное вмешательство во внутрироссийский конфликт и противопоставить себя интервентам. Это внутреннее противодействие интервенции со стороны белой политической и военной элиты отчасти способствовало прекращению союзной помощи Белому движению…

Союзная военная помощь и материальные поставки были существенны, но они оказались недостаточны, чтобы решающим образом изменить положение на фронте. В то же время интервенция внесла смятение в ряды белого руководства и породила многие внутренние конфликты, которые способствовали ослаблению белых сил».

Примерно те же самые настроения подметил писатель Всеволод Николаевич Иванов, служивший в Омске в пресс-службе адмирала Колчака: «Все чаще и чаще стали подходить эшелоны с английским типичным серо-зеленым обмундированием с широкими фуражками штатского образца, с лямками через плечо, поддерживавшими подсумки с патронами, с короткими шинелями, с ботинками либо с гетрами, либо с обмотками… И эти с чужого плеча обноски так намозолили глаза, что сибиряки стали колчаковцев принимать за иностранцев. И какая агитация могла бы заставить замолчать Москву, что Англия посылает в Сибирь свои войска, пытаясь захватить «богатства Сибири и Урала»?»

Осенью 1918 года во Владивостоке разместилось одиннадцать генеральных консульств и семь иностранных военных представительств. Иностранные офицеры находились при штабе адмирала Колчака. Многим сибирякам и дальневосточникам не нравилось тесное сотрудничество белых с иностранцами.

На Севере после отъезда англичан белые офицеры, которым надоело подчиненное положение при союзниках, поздравляли друг друга. Но уход иностранных войск стал губительным для Белого движения. Северный фронт белой армии продержался всего пять месяцев. Белые пытались мобилизовать крестьян для борьбы с красными. Крестьяне готовы были защищать свои деревни, но не желали воевать далеко от родных мест. 19 февраля 1920 года Красная армия взяла Архангельск. Генерал Миллер эмигрировал в Норвегию, потом перебрался во Францию. Его имя еще возникнет на страницах этой книги…

4 декабря 1918 года «Джордж Вашингтон» (бывший немецкий пассажирский лайнер) вышел из нью-йоркской гавани. На борту находилась американская делегация во главе с президентом Соединенных Штатов Вудро Вильсоном, отправлявшаяся на Парижскую мирную конференцию. Первая мировая война завершилась, и державы-победительницы решали судьбу проигравших. Из обломков Германской, Австро-Венгерской, Оттоманской империй рождались новые государства.

Президента Вильсона сопровождали лучшие эксперты страны, а также французский и итальянский послы в США. Вильсон был первым американским президентом, который поехал в Европу. Противники упрекали его в том, что он нарушает конституцию. Даже его сторонники полагали, что он поступает неразумно: президент не должен сам заниматься текущими переговорами.

Один британский дипломат ехидно заметил: Вильсона влекло в Париж, как дебютантку на первый бал. На мирной конференции американский президент предстал перед человечеством в роли главного миротворца, к которому все прислушиваются.

Его друг и советник по внешнеполитическим делам Эдвард Мэнделл Хауз уже находился в Европе. Звание полковника полиции он получил от губернатора штата Техас, где владел хлопковой плантацией и банком и занимался политикой. Помог избранию Вильсона на президентских выборах 1912 года и стал его ближайшим помощником по международным делам. Эдвард Хауз не получил никаких должностей в администрации, но в Белом доме в его распоряжение выделили две комнаты (см. «Вопросы истории», № 7/2005).

Президент ему очень доверял:

— Нет никого кроме вас, кто так хорошо знаком с моей точкой зрения, и я не желаю, чтобы кто-нибудь другой пытался ее интерпретировать.

Полковник Хауз исходил из того, что Соединенным Штатам необходимо участвовать в решении болезненных европейских проблем, иначе опять возникнет всеобщая война, которая ударит по американским интересам.

У Вильсона был свой круг советчиков. В группу входили больше сотни ученых, преподавателей, литераторов, включая известного историка Элиота Морисона и знаменитого журналиста Уолтера Липмана. Они готовили для президента предложения относительно условий заключения мира и рисовали карты будущей Европы.

«Во время Первой мировой войны, — писал профессор Сэмюэль Харпер, американский русист, — многие американцы начали понимать, что события, происходящие в далекой России, касаются их и даже оказывают влияние на их жизнь. Интерес общественности к этой неизвестной стране то усиливался, то падал в годы войны, но мне кажется, что среди вдумчивых людей подлинный интерес к России возрастал все время».