Семь змей и мертвец - Дара Богинска

Да уж. Лучше бороться с клятвопреступниками и чернокнижниками, чем с теми, кто не виноват в собственной участи.

От постоялого дома до пустыря у въезда в Эмнод — с десять минут шагом, а казалось, что полночи прошло, прежде чем по кивку Данте Йоль тяжелым кулаком коснулся двери в дом старухи Вильмы. То был когда-то богатый, с двумя этажами и чердаком, дом. Сейчас же крыша просела, торчало подгнивающее стропило, и строение перекосилось. Старые узловатые корни растущей рядом ели подняли крепкий сруб, толстая ветвь легла на крышу и, видимо, однажды скатившаяся под сырой мох шишка дала жизнь маленькой ёлке, зелёной, гибкой, очень странно смотрящейся на обитаемом, вроде бы, жилище. Однако, не скажи Линдур о том, что место это принадлежит старухе Вильме, церковник бы посчитал, что здесь не живут уже не первый год. Даже собаки не было в пустой будке, лежала только сложенная кругами цепь. И пахло здесь затхлостью и запустением.

Под ударом Йоля дверь будто прогнулась, но не отворилась.

— А вдруг хозяева спят?

— Скорее всего, так и есть. Стучи громче.

В доме послышался странный шорох и шелест. Кто-то что-то уронил. Раздалось чье-то бормотание и глухой, долгий стон.

Щеколда откинулась и дверь распахнулась. Отравляющая дыхание вонь гниения и отходов так резко ввинтилась в свежий ночной воздух, что троица отпрыгнула назад.

— Какого...

Йоль выхватил меч быстрым, коротким движением. На церковников, пошатываясь, смотрел мертвец. Его глаза стали гниющими ранами, в синем мясе лица копошились мухи, он источал немыслимое зловоние... и был одет в чистейшую, будто новую рубаху и хорошего кроя штаны. Его морщинистую коричнево-серую кожу покрывали струпья и чёрные волдыри, местами прорвавшиеся — а голову венчала аккуратно расчесанная шапка седых волос. Труп скалился жёлтым ртом, лишенным губ, и не выказывал ни капли агрессии. Он вообще ничего не делал. Он просто открыл дверь.

Труп отошел в сторону, освобождая проход. Йоль вполголоса помянул Ключника, осенил воздух перед собой охраняющим знаком и просунулся мимо него, стараясь держаться как можно дальше от беспокойника. Его можно было понять — смердело всё-таки невыносимо.

Вильма лежала на лавке, повернувшись спиной к вошедшим. Она часто и прерывисто дышала, время от времени испуская долгий пронзительный выдох и затихая. Данте шагнул к ней. Очевидно, старуха умирала. Малефик не хотел касаться всего этого. Он с сочувствием оглянулся на покачивающегося мертвеца. В его лице, озаренном лунным светом, он видел другие черты, простые и знакомые медленно угасающей Вильме и этому дому. Старушка сама впустила к себе своего покойного мужа, и, не понимая, что явился ей он в виде ходячего мертвеца, одевала его, причесывала, говорила, как могла, своим окостеневшим языком.

Как знать, какие демоны сейчас терзали её несчастный разум? Сердце у Данте защемило, он отвел руку от костлявого плеча Вильмы и вздохнул. Страшно так жить, а умирать ещё страшнее — забытой всеми, кроме мертвых.

Где твои дети, старая Вильма? Где твои внуки? Как могли они оставить тебя совсем одну, и так давно?

Мертвец пошатывался, внимательно следя своим безглазым лицом за Данте. Он поворачивался следом за малефиком, пока тот ходил по дому, разглядывая стены, украшенные вязанками трав и полками с посудой. Спутники наблюдали так же настороженно, пару раз неловко переглянувшись — может, им следует уйти? Может, они, как всегда, будут мешать в делах, касающихся мертвых вещей и их странной памяти? Но Данте жестом остановил их, замер, будто прислушиваясь, и сделал шаг к беспокойному.

— Где... — голос у малефика странно исказился, стал выше, лицо состарилось на глазах, и веки раскрылись широко, словно их оттянули вверх и вниз. — Где он? Ты накормил его, как я просила? Ты дал ему, что он хочет? Наш сын так долго шел домой, Келен, так долго...

Йоль чувствовал, как вздрогнул Аларик, сжимая кулаки в надежде обрести бесстрашие. К этому невозможно было привыкнуть. Их Дани двигался так, будто его дергали за нити, привязанные к плечам. Словно это было не его тело, и не его уста говорили слова, которые никогда ему не принадлежали.

В такие моменты каждый ключник понимал, что однажды он будет тем, кто впустит сталь меж ребер малефика, и тем самым прервет его безрадостное существование, полное вещей страшных и необъяснимых.

Данте пошатнулся назад, затем вперед, и неожиданно едва слышно застонал в резонанс со старухой.

— Сядь со мной. Посиди ещё чуть-чуть... Тополя... отцвели. Скоро надо в город идти... Мелкую с собой возьми... И удочку... Рыбки, рыбки на мелководье...

— У него бред, — Йоль дернул за рукав своего брата. Он была бледен, напуган, как мальчишка. — Его надо разбудить!

— Не у него. Не надо. Он знает, что делает...

Голова Данте дергалась, а одну руку била сильная, постоянная дрожь. Его лицо кривилось, губы вытянулись в трубочку. Взгляд был устремлен в пол.

— Не ходи к нему, и за лес не ходи, там ходят мертвые... Говорю тебе, зря всё это...

— Нашел, — одними губами проговорил Аларик.

— Огонь, огонь, огонь... Спасите! Ты что, оглох, тупица? Дети, дети... Рыбки на мелководье...

— Мам?.. Кто...

Йоль резко повернул голову на голос. Заметить можно было только удивленное выражение, в которое сложились черты лица — незнакомец развернулся и дал деру наверх. Раздался сокрушающий, громкий хруст, грянул гром. Разбилось окно. Брошенный нож гудел в косяке, прибив к нему обрывок ткани штанов — Аларик не успел.

— За ним! Это он!

Близнецы нырнули в дверной проем до того, как малефик закончил говорить. Выбежав за порог, они будто тут же растворились в сплошной стене всё усиливающегося дождя. Вспышка молнии легла яркими отблесками на их рыжие головы, озарила голые плечи быстро удаляющегося мужчины. Кто он? Почему — за ним?

Как бы то ни было, просто так от церковников никто не убегает. Тем более через окно.

Колдун задержался всего на мгновение: коснулся ладонью взмокшего лба, мазнул плечом по стене в поисках опоры, сделал шаг к двери.

Выйти ему не дал беспокойный — неожиданно издал шипящий выдох, раззявив пасть, и качнулся,