Ричард Длинные Руки – монарх - Гай Орловский

Он сказал с одобрением:

— Король не дурак. Спешит подписать, чтобы не остаться за его пределами. Для него это может быть опасно.

— Принять со всеми почестями, — распорядился я. — Это достойный король и мудрый человек.

— Ну да, — согласился он. — Если делает то, чего вы от него хотите.

Я посмотрел на него волком.

— А как иначе?

Вскоре мы увидели достаточно крупный отряд ры­царей, все одеты богато, кони под цветными попона­ми да еще и укрыты кольчугами, на главном знамени в самом деле большой черный ворон на красном по­лотнище, что означает, отряд возглавляет сам король.

Впереди могучий рыцарь в полных доспехах, но за­брало поднято, вижу крупное загорелое лицо с корот­кой черной бородкой, а когда он обеими руками снял шлем и передал оруженосцу, на плечи упали густые смолянисто-черные волосы.

Я пошел навстречу, раскидывая руки в дружелюб­ном жесте. Он величаво покинул седло, чисто по- королевски неспешно и с достоинством.

Его коня тут же перехватили, рыцари спешивались, Рафнсварт шагнул ко мне, я сказал приветливо:

— Ваше Величество, всегда рад вас видеть!

Норберт поклонился, король Эдвин Рафнсварт

выглядит настоящим королем, крупный и сильный, от него распространяется ощущение силы и власти,а это немаловажно для того, кто намерен удержаться на троне.

Мы обнялись в одно короткое касание, Рафнсварт поглядывает на меня испытующе. В прошлый раз, когда я как бы по дороге заскочил к нему, я держался весело и беспечно, как гуляка праздный. Сейчас он видит перед собой сильного и властного лорда, что правит уверенно и наверняка без оглядки на недо­вольных.

— Прошу в мой шатер, — пригласил я. — Как ви­жу, вы прибыли посмотреть на маяк?

Он кивнул.

— Этот маяк близ границ моего королевства, — сказал он озабоченно, — потому пошлю в ваше рас­поряжение всех рыцарей Бурнандии на смертный бой с угрожающей всем нам напастью.

— Уже можете собирать отряды, — сказал я твер­до. — Маркус опустится вот-вот. Мы не знаем точный день, но видим, как он растет в небе.

— Буду присылать, — пообещал он, — по мере формирования. Думаю, через неделю прибудут пер­вые герои, готовые на смертный бой и вечную славу.

— Отлично, — сказал я. Мы вошли в шатер, я ука­зал на кресла, поинтересовался вежливо: — Кстати, как там барон Джильберт?

Он сел, взглянул на меня с некоторым удивлением.

— Вы его помните, Ваше Величество?..

— Да, — ответил я скромно. — Я же спас его шкуру от разбойников. Он, может, и забудет, но как я могу забыть о своей доблести, благородстве, великодушии, чувству локтя и геройстве...

— Ненадолго, — ответил он мрачно. — В смысле, ненадолго спасли.

Я насторожился.

— Что так? Вы же помиловали?

Он поморщился, кивнул.

— Да. Но когда его отвели в тюрьму и объявили приговор, он начал протестовать, буянить и требовать соблюдения его прав.

Я вскинул брови, поинтересовался:

— Это каких?

— Именно, — сказал он в раздражении. — Вы не поверите, но даже от его семьи пришло грозное тре­бование не унижать их род оскорбительным помило­ванием!..

— И вы...

Он пожал плечами.

— А что мне оставалось? Я милостиво пошел на­встречу требованиям гордого рода. По их настоянию барон Джильберт Шервин, мятежник, был обезглав­лен на городской площади при некотором стечении народа. Много не было, мятеж начали забывать.

Я сосредоточился, создал две большие чаши с ви­ном.

— Угощайтесь, кузен, с дороги. Жаль, то была та­кая чистая душа! Надеюсь, их гордый род не прервет­ся?.. Ах да, у него двое малолетних сыновей...

Он взял чашу, хмуро усмехнулся.

— Хрутеры благоразумно женят своих еще в юно­сти. И хотя в их роду мало кто умирает в постели, но род все разрастается, сколько ни руби его ветви.

— К счастью, — сказал я, — сейчас рождаемость по десять-двенадцать детей на семью. Потому преступни­ков экономически целесообразнее просто казнить, а не чикаться с определением степени вины. Другое дело, когда рождаемость упадет до одного-двух на семью...

Он сделал большой глоток, на мгновение прикрыл глаза от удовольствия, глотнул еще, потом спросил в непонимании:

— До одного-двух на семью? С чего вдруг такое случится?

— Да так, — ответил я уклончиво, — вдруг да прои­зойдет нечто невероятное! Ну, это я провожу умствен­ный эксперимент. Дикую догадку, в смысле.

Он пробурчал:

— Слишком дикую, чтобы даже высказывать вслух. Значит, советуете казнить чаще?.. Я тоже как-то так подумываю, но церковь смотрит косо...

— Да, — сказал я, — казнить. Новые вырастут.

— Тех тоже казнить?

Я уточнил:

— Если преступники. Господь целые города унич­тожал, не особенно вдаваясь, кто больше виноват, а кто меньше!.. Вот у кого размах и решительность, которых так недостает нам, постоянно смягчающим требования к человеку!

Он проговорил в нерешительности:

— Когда народ плодится так живо, то в самом деле чего его жалеть... С другой стороны, заповеди... ми­лосердие...

— Заповеди нам даны на вырост, — пояснил я ав­торитетно. — Когда-нибудь дорастем и до милосер­дия. Либо по склонностям своей взрослеющей души, либо по чисто экономическим причинам, что, конеч­но, вероятнее.

Вошел сэр Норберт, с поклоном, подал два экзем­пляра договора на плотной веленевой бумаге. Все рас­писано, осталось только поставить подписи.

— Главное, — сказал я, заканчивая разговор о ры­царственном молодом бароне Джильберте, — род... это как бы один человек.

Рафнсварт и даже Норберт взглянули с некоторым удивлением, это же так понятно, род — это все, пока он живет, живут и все предки, давшие ему начало.

Норберт капнул сургучом, мы с Рафнсвартом за­крепили свои подписи личными печатями, и тем са­мым договор вступил в силу именно с этого момента.

Я пожал руку Рафнсварту.

— Ваше Величество, поздравляю. Теперь все силы нашего Содружества в вашем распоряжении. Ни один враг не посмеет напасть на вас! А если посмеет...

Он улыбнулся.

— Ваше Величество, я думаю больше о выгоде вза­имной торговли.

— Это несомненно, — подтвердил я и тоже по­улыбался, мы же короли, к тому же кузены, все ко­роли — кузены, хотя это и формальное обращение, но все же заставляет чувствовать нечто родственное и требующее приходить друг другу на помощь, когда взбунтовавшаяся чернь всяких там графов и баронов попытается требовать уступок.

Отец Дитрих, как сообщили священники, сейчас в Штайнфурте, но когда я прибыл туда и сразу же помчался в городской собор, там с удивлением со­общили, что великий инквизитор не появлялся. Еще кто-то подсказал насчет замка графа Робера де Флера, видели, как отец Дитрих подъезжал к воротам.

Арбогастр пронес меня через городские районы легко и красиво, замок графа де Флера, как понимаю, тот краеугольный камень, вокруг которого наросли сперва вспомогательные постройки, а затем начали появляться дома ремесленников, торговцев. А даль­ше пошло по обычному пути, как возникают даже гигантские города, при виде которого потом никогда не подумаешь, что вот такая величественная столица огромного и могущественного государства началась с одинокого замка рыцаря-разбойника.

Рва и вала нет, как и стены вокруг замка, просто окружающие строения как бы почтительно отступили, давая простор и выказывая уважение. Мощное камен­ное здание высится посреди небольшой площади, где раньше были укрепления, теперь снесенные и засы­панные, все выглядит красиво и строго.

От массивной двери вниз идут две широкие сту­пеньки, по обе стороны по стражу. Над входом камен­ная голова ужасающего льва, но время стерло резкие черты, и теперь это просто старый спокойный зверь. Думаю, и сам хозяин этого замка такой же немолодой...

Стражи вытаращили на меня глаза. Я сказал ласково:

— Узнали, соколики?.. Отец Дитрих здесь?

Оба кивнули, один выпалил:

— Да, Ваше Величество!.. Конечно, Ваше Величе­ство!.. Великий инквизитор изволил прибыть в поме­щение... там, внизу. Позвольте взять вашего коня?

— Да, — ответил я и, соскочив на землю, поднялся по ступенькам, а второй страж распахнул передо мной дверь, но первым вскочил вовнутрь, конечно, Бобик.

Для инквизиции, понятно, требуется помещение, а лучше всего — хорошо оборудованное для проведения следствия. Вся деятельность инквизиции овеяна жут­кой славой. Однако инквизиторы, даже в отдельных и достаточно редких случаях прибегая к пыткам, кото­рые называют не иначе, как зверскими, изуверскими и бесчеловечными, тем не менее практически никогда не калечат допрашиваемого. И когда тот выходит из этих так называемых застенков, он быстро восстанав­ливает здоровье и ведет обычную жизнь.

Самая стандартная пытка — растягивание на дыбе, что та же самая растяжка для застывших мышц, по­сле нее не бывает дурных последствий. Точно так же от якобы ужасающих прижиганий каленым железом, это прежде всего страшно, так как угли раздувают перед самим допрашиваемым, затем на этих углях накаляют щипцы, крючки, спицы, и только при виде этого зре­лища и благодаря нашему богатому воображению мож­но отречься даже от Бога, не то что от заговорщиков.