Кресло русалки - Сью Кид

– Лучше всего расходятся желтые значки с надписью «Царица русалок», – рассказывала Кэт. – Плюс наши русалочьи буклеты. Помнишь отца Доминика? Он написал для нас историю святой Сенары, и мы выпустили ее в маленьких буклетах под названием «Русалочья сказка», как у лавки. На складе уже почти ничего не осталось. Отец Доминик все время заявляется сюда в своей дурацкой чертовой шляпе – подписывать экземпляры. Я ему даже сказала: «Ради бога, отец Доминик, вы же не автор "Пэта Конроя"».

Я рассмеялась. В детстве я часто сталкивалась с отцом Домиником, когда играла на монастырской площадке, ожидая, пока мать управится на кухне, и он всегда отпускал какие-нибудь язвительные шуточки. Но была в его характере и другая сторона, что-то мрачное, что я никак не могла точно определить. Он был одним из монахов, которые в тот день принесли нам обломки отцовской лодки, кто стоял там, пока мать сжигала доски в очаге.

– Он все еще носит соломенную шляпу?

– Вроде того. Только солома уже крошиться начала, – ответила Кэт.

Мы замолчали, огибая заднюю оконечность острова, по большей части незастроенную, буйно заросшую деревьями, которые ветер упрямо пригибал к земле. На повороте деревья расступились, открыв участок, покрытый травой цвета жженого сахара, за ним начинался океан. Вода темнела, становясь пурпурной, и это вернуло меня к мыслям о причине моего приезда, к тому, что сделала мать. В ее жизни все так перепуталось.

Я задумалась, случилось ли бы что-нибудь, окажись я лучшей дочерью? Разве не следовало мне все предвидеть? Я понимала, что даже в данный момент она вполне может оказаться дома и отрубать себе остальные пальцы.

При чем тут ее палец? При чем?

На заднем сиденье Бенни что-то негромко напевала. Я наклонилась к Кэт.

– Что с ее пальцем? Тем, который она отрубила?

– Держит рядом с кроватью в майонезной банке, – сухо ответила она.

Шпиль церкви аббатства показался одновременно с тем, как кончилась мощеная дорога. Кэт не стала сбавлять скорость, и нас подбросило примерно на фут, когда мы наехали на ком затвердевшей грязи. В воздух взвились клубы пыли.

– Держись! – крикнула Кэт Бенни.

Волосы Кэт окончательно растрепались и развевались за спиной, когда мы медленно и плавно проезжали мимо монастырских ворот. Сразу за ними находилась Звезда Морской Часовни, крытая дранкой белая приходская церковь, в которой монахи служили обедню для островитян и куда все дети с острова Белой Цапли, включая меня, ходили на занятия начальной школы. Все классы одновременно вела Анна Легар, которая, когда мне было десять, откровенно заявила, что я прирожденный художник. Когда мне исполнилось одиннадцать, она развесила мои бесконечные наброски обломков кораблекрушения на стене часовни и пригласила весь остров на «шоу». Кэт купила один набросок за четвертной.

– А что с моей картинкой, которую ты купила и повесила на кухне?

– Она у меня. Только теперь висит в «Русалочьей сказке».

Когда мы проезжали мимо ее подъездной дорожки, я заметила значок «Царица русалок», приколоченный к столбу рядом с почтовым ящиком.

Через несколько секунд мы притормозили перед домом матери, построенным, подобно большинству островных домов, в стиле 1820-х, то есть коттеджем, рассчитанным на то, что он расположен в зоне, подверженной действию приливов. Он стоял на сваях в зарослях пальметто, со слуховыми окнами, черными ставнями и просторной верандой, протянувшейся вдоль фасада.

Дом, когда-то бывший сочно-зеленым, теперь поблек до цвета морской волны. Двор ощетинился ростками юкки и сорняками, посреди возвышался устрашающего вида «грот» матери.

Лет десять тому назад она подбила Шема зарыть поставленную «на попа» ванну наполовину в землю, а поскольку Шем был порядочный тугодум, то оставил конец, где краны, торчать наружу. Мать, однако, пошла еще дальше и поставила в эмалевую нишу керамическую статуэтку Девы Марии. Теперь ванну покрывали пятна ржавчины, и какой-то пластмассовый цветок был прикручен проволокой к месту выпуска.

Впервые увидев ванну, я сказала матери, что все слезы, которые, по слухам, проливают статуи Девы Марии, можно отнести исключительно на счет дремучей косности истово верующих. Ди, естественно, решила, что Мадонна Ванна внушает благоговейный трепет.

Когда мы подкатили к дому и Бенни спрыгнула с заднего сиденья, я увидела стоявшую на крыльце Хэлзибу. Она была в одном из своих африканских нарядов, выдержанном в шафрановых и ярко-красных цветах балахоне, доходившем до щиколоток, и, в тон ему, закрученном на голове тюрбане. Она выглядела высокой и блистательной.

– Никак это наша готтентотская королева? – помахала ей рукой Кэн. Потом накрыла мою руку ладонью. – Джесси, если твоя мать скажет, что рыбы летают, просто кивни и скажи: «Да, мэм, рыбы летают». Не спорь с ней ни о чем, ладно?

– Некоторые рыбы могут летать, – возразила Бенни. – Я сама видела картинку в книжке.

Кэт проигнорировала ее слова. Она пристально смотрела мне в лицо.

– Не расстраивай ее.

– Никого я не собираюсь расстраивать, – обиделась я и отодвинулась.

Хэпзиба встретила меня на ступенях крыльца, за ней шлейфом тянулся запах окры, и я поняла, что она приготовила нам ужин.

– Мы рад встречать твоя, – сказала она, мешая галла с английским, как делала всегда, приветствуя меня.

Я улыбнулась и посмотрела ей через плечо на освещенное изнутри окно. При виде деревянной, местами потрескавшейся рамы и светлого пятнышка за оконным стеклом на глаза мои навернулись слезы, которые я не могла скрыть.

– Ну, что это с нами такое? – спросила Хэпзиба и прижала меня к своему платью головокружительной расцветки.

Я отступила на шаг назад. Вопрос показался мне до смешного нелепым. Я могла бы ответить: «Ну, для начала, в доме стоит майонезная банка с пальцем моей матери», но это было бы незаслуженно грубо, и, кроме того, я думала не о матери. Я думала об отце.

Последний раз я видела Джозефа Дюбуа, когда он сидел у этого самого окна и счищал с яблока кожицу целиком – не самый главный трюк в широко известном репертуаре его штучек. Он делал серпантин. В тот вечер я сидела на полу в пятне растекшегося от лампы света, следила за тем, как лезвие его ножа неумолимо, безостановочно счищает кожуру, и нервничала из-за того, удастся ли ему снять ее до конца, не разорвав. Когда он уже заканчивал, я привстала на колени. Если он сделает это, я повешу на нитку красную спираль на окно своей спальни вместе с другими произведениями, вышедшими из-под его рук и шлепавшимися на подоконник в разных стадиях сморщенности.

«Серпантин для моей Юлы», – сказал он, называя меня детским прозвищем и бросая кожуру в мои подставленные ладони.

Это были его последние обращенные ко мне слова.

Я, не оглядываясь, бросилась к себе в комнату, чтобы он не узнал, что больше всего в этом ритуале мне нравится, когда он называет меня Юлой, как я представляю себя одним из его совершенных творений, а яблочные шкурки на моем окне превращаются в странный ряд автопортретов.

Кэт, увидев, что я плачу, стуча каблуками, взбежала по ступенькам и наклонилась надо мной, размахивая руками, как крыльями. Она напомнила мне одну из самых громкоголосых птиц на болотах, этакую большую курицу, и я почувствовала, как во мне закипает злость, прежде чем она успела сказать:

– Джесси, прости, я все сегодня болтаю и никак не могу остановиться. Конечно, тебе нельзя показываться матери в таком виде и расстраивать ее. Я…

– Ладно, – сказала я. – Не в том дело. Правда.

Бенни с трудом затащила мой чемодан на крыльцо и поставила перед дверью. Я поблагодарила всех и сказала, что они могут идти, со мной все в порядке. Сказала, что плачу просто потому, что устала, и все.

Они отъехали на тележке, громыхая по древесным корням, скоростным ограничителям», как называла их Кэт. Я сказала себе, что надо зайти в дом, но еще несколько минут простояла на крыльце, вдыхая темнеющий прохладный болотистый воздух и чувствуя, как все, что было со мной раньше – крещение печалью, – покидает меня.

Глава шестая

Брат Томас

Он лежал ничком, распростершись на полу церкви и раскинув руки, образуя крест, – наказание за пометки в маленькой, переплетенной в кожу записной книжке. Приор монастыря, отец Себастьян, нашел ее на прилавке принадлежавшего аббатству сувенирного магазинчика, где он на минутку оставил ее, пока показывал какому-то туристу, как пройти в расположенные за магазинчиком комнаты отдыха, а затем отвечал на вопросы другого насчет продававшихся в магазине рыболовных снастей. Как давно монахи их делают? Научились ли они этому ремеслу от островитян или привезли с собой из Корнуолла? Достаточно ли средств от продажи, чтобы обеспечить монастырь? Теперь он жалел, что потратил столько времени на этого человека.