Колдун - Кай Вэрди

была красная от крови, на холке шерстка вообще превратилась в сплошное кровавое месиво. Под тушкой расплывалось свежее кровавое пятно, впитываясь в еще серый мягкий, невесомый мех, превращая его в темные слипшиеся сосульки.

Алексея замутило. Сомнений, кто отловил и принес зайца, у него не возникало, но почему? И почему Серый оставил зайца у деда на крыльце, а не отнес его волчице? Пока мужчина пытался заставить себя дотронуться до окровавленной тушки, чтобы отнести его Айре, на крыльцо вышел дед Михей.

— Ааа… Серый гостинчик принес, — улыбаясь, проговорил старик. — Заботливый… С добрым утром, Алеша.

Алексей взглянул на старика. Сейчас он выглядел гораздо лучше, но все равно был каким-то уставшим и сильно постаревшим.

— Гостинчик? — переспросил мужчина хриплым голосом, тяжело сглотнув. — Вы хотите сказать, что волк принес зайца вам?

— А то ж… Конечно мне. Я вчерась сказал ему, что мясо у меня негодящее, мороженое, и человеком пахнет, вот он и озаботился… Кормилец, — усмехнулся дед. — Будет у нас нынче суп из зайчатины, — кряхтя, старик подобрал зайца. — Пойду освежую. Хорошего зайца отловил, жирного…

Дед, довольно улыбаясь, направился к сараю, свежевать зайца. Алексей, постояв еще немного, вздохнул и пошел за водой — замыть кровавое пятно с порога.

Вечером, после баньки, они с дедом Михеем по обычаю сели пить чай. То и дело поглядывая из-под бровей на слишком задумчивого Алексея, уже минут пять с остановившимся взглядом болтавшего ложкой в чашке, дед Михей хмыкнул.

— О чем задумался так крепко, Алеша?

— Дед Михей, я не понимаю… — начал Алексей.

— Чего ты не понимаешь, Алеша? — отхлебывая чай, спросил дед, расслабленно откидываясь на спинку стула.

— Вы серьезно разговариваете с животными? — выпалил мужчина мучивший его вопрос. — Но как? Почему? И… вчера вечером… Что это было?

— Вон оно что… — усмехнулся старик. — Понять, значит, хочешь… А вот объяснить я тебе и не смогу. Нечто не знаешь ты, что я колдун?

— То есть — колдун? — опешил Алексей.

— Ну, то и есть. Люди иначе и не кличут. Да и то верно — нешто не колдун? — вперился старик взглядом в Алексея. — Ну сам суди: со зверьем любым говорить могу, будущее, прошлое вижу, сказать могу, кто жив, а кто уж помер, где и когда, болезнь любую могу уговорить уйти, с травой, с деревьями в ладах, снег, ветер, аль дождь могу угомонить, хоть и тяжко то сильно, но да ладно, аль наоборот, позвать их, коль засуха или мороз сильный. Ну и так по мелочи кой-чего… — улыбнулся загадочно дед Михей. — Вот и суди таперя: колдун я али хто?

— Но как?.. — растерянно спросил Алексей.

— Что как? Как со зверьем говорю? — по-доброму улыбаясь, переспросил старик. — Да я и сам не знаю, как. Я-то с ими обычно говорю, словами, а они со мной… не знаю. Словно голос и не голос их в голове… Не знаю, не могу объяснить. Просто понимаю их. Вот как будто мысль ты думаешь, вот так и они со мной говорят… — задумчиво пытался подобрать слова дед. — Это не объяснить, Алеша, это чувствовать надо.

— Дед Михей… А вот к примеру… Подслушал я тогда, когда болел. К тебе женщина пришла, а ты ее лечить не стал. Сказал, что она сама себя ест. И желудок ей отрежут… — медленно, задумчиво хмуря лоб, проговорил Алексей. — Но, если ты говоришь, что любую болезнь можешь прогнать, отчего ей тогда не помог?

— Ааа… вот ты о чем… С язвой она тогда пришла. Да тока не было у ей болезни, лечить было нечего. Так ей и сказал, ибо лгать в таких делах нельзя, и надежду ложную тоже давать нельзя, — серьезно ответил старик.

— Не понимаю я, дед Михей… Как же болезни не было, если ты сам говоришь, что язва у нее. Разве язва — это не болезнь? — силился понять мужчина.

— Неправильно ты понимаешь, мальчик, — снова откинулся старик на спинку стула. — Вот гляди. Вот ежели у человека, к примеру, кожная болячка. Болезнь ли это?

— Ну… Смотря какая… Если дерматит или язва — да, болезнь. А если человек поранился — тогда рана. Назвать ее болезнью вряд ли можно… Но лечить-то ее все равно надо! — принялся рассуждать Алексей.

— Хм… Вона ты как понимаешь… Хорошо. А вот ежели человек сам себе кожу колупает и колупает, колупает и колупает, и затянуться той ране не дает, тока все глубже и глубже ее расколупывает безостановочно… — неотрывно глядя на мужчину, спросил дед.

— Наверное, это тоже болезнь, только психическая. Психику человеку лечить надо, — уверенно ответил Алексей.

— Ну… Пусть так. То есть понимаешь, да? Чтобы вылечить такую рану на теле, человеку прежде всего следует внушить, что ее колупать не надо, верно? — уже с интересом смотрел на него дед Михей.

— Ну… Да, верно, — кивнул головой мужчина.

— Воот, — довольно сложил руки на животе дед. — Также и с той женщиной. Покуда она сама себя есть не перестанет, язва у ней не пройдет, хоть облечись. Понял ли?

— Понял, кажется… — снова кивнул Алексей. — Только откуда ты знаешь, болезнь это или нет? Как ты отличаешь, когда человек действительно болен, а когда вот так?

— Подь-ка сюды, — поманил он пальцем Алексея, приблизившись к нему через стол. — Ну! Не бойся, иди, — усмехнулся старик.

Алексей опасливо потянулся к нему через стол. Крепко ухватив мужчину за голову, дед Михей сильно сжал руки у него на висках.

— Не бойся, Алеша. Гляди, — мягко проговорил дед, впиваясь в него взглядом.

И вдруг у Алексея закружилась голова, и он куда-то начал падать, кувыркаясь… Он в ужасе зажмурился, и вдруг понял, что сидит… в песочнице, ковыряясь лопаткой в песке, а рядом с ним маленькая девочка. Девочка усадила двух кукол на край песочницы, на широком бортике расставила красивую фарфоровую кукольную посуду, и, налепив из песка пирожков, наложила их куклам в тарелочки. Что-то щебеча, она уговаривала кукол поесть, поднося каждой ко рту то расписную тарелочку с пирожком, то крошечную чашечку — запить.

Внезапно Алексей с отчетливостью понял, что он страшно хочет иметь такую же вот посуду, и таких же красивых кукол… Хочет настолько сильно, что ему аж дышать тяжело стало. Он с жадностью следил за каждым движением каждого игрушечного предмета, не в силах оторвать от них глаз, с каждой секундой наливаясь лютой злостью на счастливую обладательницу столь желанных предметов.

Бросив свое ведерко, он весь подался к той девочке, страстно желая ударить, обидеть ее. Ему безумно хотелось сделать что-то, чтобы она заплакала, а еще лучше — убежала, исчезла, оставив ему вожделенные игрушки. Не