Восемь дней Мюллера - Вадим Проскурин

А потом зарядил дождь. Не обычный летний ливень с грозой, когда псы прячутся по кустам и скулят, а храбрые мужи веселятся и молятся Тору, чтобы не залепил огненной стрелой по неосторожности. Нет, то был другой дождь, мелкий, моросящий, и конца-краю ему не было. Холодно стало, как осенью, и грязища разлилась, точь-в-точь как в распутицу. Всадникам-то еще терпимо, а пехоте хоть вешайся, с каждым шагом на сапоге пуд грязи поднимаешь, и это только те, у кого сапоги пока не развалились, а у кого развалились, те босиком по лужам скачут, ноги в цыпках, ужас! За два дня каждый десятый простудился, а простуда — дело такое, что сегодня ты перхаешь, завтра в груди забулькало, а послезавтра добро пожаловать в братскую могилу. Сколько таких случаев Барт в те дни пронаблюдал — ужас! А потом армию настиг кровавый понос, и засранцы стали завидовать простуженным.

Степной король, носящий имя Никодим и прозвище Тушканчик, славился не полководческим талантом, а только лишь интриганским умением. Никто не ожидал, что он одержит верх в прямом столкновении броня на броню, но вышло так. Победа упала в руки Тушканчику, как яблоко с яблони. Имперское войско пришло на расправу, как бараны на бойню, и если бы кто в начале войны предсказал, как все обернется, то повесили бы дурня немедленно, чтобы не предвещал ерунды.

Барту доводилось слышать разговоры, что во всем, дескать, виноваты боги. Недостаточно почитали, неправильно почитали, не тех почитали, хер разберет, короче, в чем промашка, но что-то не заладилось между богами и императором, вот они и подкузьмили. Тушканчиковы кешики проскакали по бранному полю как витязи по ристалищу, кони сытые, всадники румяные, а имперское войско — как парад живых мертвецов, кто водой не срет, тот кашлем заходится. Чем не божья немилость? Отец, правда, сказал, что боги тут ни при чем, что Птаагу Милосердному, дескать, и сам император в хер не уперся, а о простых воинах тем более говорить нечего. Барт тогда остолбенел, впервые услышав, как отец сквернословит, да еще с богохульством, а потом подумал, чего уж теперь…

Он стал чувствовать себя как мифический Андроид Автомат, про которого рассказывала сказки Янка-кормилица, и мама тоже что-то рассказывала, хотя до Янки ей, далеко было в сказительном умении. Мозг Барта как бы отключился, все, что он делал, делалось само собой, и иногда Барту казалось, что его душа высунулась из тела через невидимый третий глаз на темечке и теперь телепается на ветру, как невидимая хоругвь, и с любопытством озирает доверенное богами тело. А телу повезло, ни желудочная хворь не задела, ни легочная, ни стрела, ни сабля. Ну и толку с того… Война не турнир, на войне победы раздают не каждому бойцу отдельно, а всем сразу, и будь ты хоть трижды героем в побежденной армии, все равно горе побежденным.

Нелепое оцепенение отпустило Барта в тот момент, когда отец сказал старухе-монашке, дескать, все сложим головы во славу богов и императора. И тогда Барт понял: да, они сложат головы на стенах этой забытой богами крепости, облезлой и уродливой, ничуть не соответствующей собственной славе. Не самый достойный конец для храброго воина, не о таком он мечтал, когда муштровался в училище и потом, когда терпел отцовские придирки.

Барт ничем не показал своего разочарования. Он с головой погрузился в обычную расквартировочную суету: распределить нужники и умывальники, составить списки дежурств, графики приема пищи и уборки помещений, перечень постов и порядок смены караулов, определить запретные зоны, организовать пропускной режим… Организацию обороны отец взял на себя, а тыл полностью поручил Барту. И уже не в первый раз. Ветераны говорят, это хороший признак, в капитаны готовит. Точнее, раньше готовил, а теперь действует по инерции, не осознал еще сердцем, что послезавтра все умрут и все бессмысленно. И не только он, никто этого не осознал, ни солдаты, ни офицеры, совсем никто. Ходят, говорят, шутят, покрикивают, все как обычно, будто этот день не предпоследний в жизни каждого, а потом только финальная битва и конец. Как будто все не бессмысленно.

Ближе к вечеру суета утихла и стало совсем тяжело. Когда делаешь тысячу мелких дел, легко отвлечься от грустных мыслей, а когда все дела сделаны, это намного труднее. Вроде все хорошо, впервые за три недели сытно поел, да не какую-нибудь похлебку, а жареную свинину с заморскими пряностями (чего их теперь беречь), выпил два стакана вина один за другим (тоже незачем беречь), в другой день Барт был бы счастлив, но не сегодня. Он знал, что послезавтра умрет, и от этого хотелось выть.

Он вышел за пропускной пункт и поплелся по гулкому сырому коридору куда ноги ведут. Ноги привели его в крыло, отведенное малолетним бастардам. Прямо в коридоре по охапке соломы ползали штук десять голожопых малышей в одинаковых застиранных рубашонках, сразу не разберешь, где девочки, а где мальчики. Хотя нет, вот девочки, играют в куклы, а вон мальчики солдатиков по полу расставили. А воспитательница какая страшная на рожу!

— Здравствуйте, благородный господин, — почтительно произнесла воспитательница, поднялась с карачек и сделала неловкий книксен. — Дети, поприветствуйте благородного господина.

— Заасси бааоный гаадин, — нестройно пропищали дети.

А один пацан, белобрысый и не по возрасту серьезный, спросил воспитательницу:

— Ассоль, а он воин?

— Да, конечно, — ответила страшная Ассоль. — Почему ты спрашиваешь, Мюллер?

— Ты говорила, воины бесстрашные, — сказал серьезный мальчик Мюллер. — А он вот-вот усрется от страха.

Дети захихикали. Барт почувствовал, что краснеет.

— Мюллер, не говори плохих слов! — воскликнула Ассоль. Повернулась к Барту и добавила: — Простите его, благородный господин, он еще маленький, не понимает, что говорит.

По ее лицу было видно, как трудно ей не рассмеяться.

— Мюллер — странный мальчик, — продолжала Ассоль. — Мы к нему привыкли, не обижаемся, слышали бы вы, какие он сказки придумывает…

— Господин наклюкался, — заявил Мюллер. — Вона рожа раскраснелась.

— Мюллер! — прикрикнула на него воспитательница.

Какой-то ребенок произнес, прикольно растягивая гласные:

— Надо говорить не «вона», а «глядите», и не «рожа», а «лицо». Ты бы еще «хавальник» сказал.

— Луи! — снова прикрикнула воспитательница. — Мне стыдно за тебя! И за тебя, Мюллер, тоже стыдно. Разве я вас не учила, как говоривать с благородными господами?

— Да какой он благородный, он не представился, — сказал Мюллер и скорчил брезгливую гримасу.

— Он степнячий шпион! — внезапно завопил Луи.

Какая-то девочка заплакала.