Мастер Масок 3 - Оливер Ло

Наконец, усилиями Морейн рана была очищена. Я с содроганием взглянул на изуродованную плоть ноги, пусть больше и не кровоточащую, но все еще воспаленную.

— У нас нет бинтов, так что придется обойтись подручными средствами… — произнесла Морейн, окидывая понимающим взглядом костер и сгрудившихся рядом людей.

Один из них неловко поднялся и протянул ей тощий узелок. Морейн развернула его — в нем оказались засушенные травы и коренья какие-то, источавшие резкий запах.

Следующие несколько минут она посвятила приготовлению мази из этих ингредиентов, что-то туда добавляя и перемешивая в котелке над огнем.

Когда состав был готов, она нанесла его на мою рану. Я вздрогнул — смесь жгла кожу. К счастью, боль быстро утихла, а от мази повеяло прохладой, унимая воспаление.

— Изумруд творит чудеса, — произнесла Морейн с нескрываемым уважением. — Но пренебрегать лечением полностью не стоит.

Я поблагодарил ее кивком. Сырость подземелий пробирала до костей, в голове стоял шум от адреналина и чудовищных усилий последних часов.

А сквозь пелену усталости меня вдруг обуяло беспокойство за Горностая. Ведь он, вместе с Пеликаном и Ящером остался сражаться с бойцами Бернадотов и их подкреплениями. Неужели его и вправду удалось так просто сокрушить целому отряду профессионалов?

Вдруг я ощутил болезненный укол совести. А действительно ли я волнуюсь о жизни Горностая? Или все, что меня заботит — его судьба как инструмент для встречи с отцом? Осознание ударило, точно хлыстом по лицу.

С тех пор как меня вовлекли в этот безумный мир масок, похоже, я и сам начал постепенно мыслить как они. Приобретать те же черты. Беспощадность, расчетливость, циничность… Холодный прагматизм, изгоняющий жалость и сострадание.

Всего месяц назад я содрогнулся бы от мысли бросить союзника на произвол судьбы. Однако сейчас испытываю скорее досаду, нежели истинную тревогу. Как будто Горностай — нужен лишь для достижения моих целей, ничего более…

Я отогнал эти мысли.

— Что-то тревожит тебя? — голос Морейн был спокойным. Женщина сидела напротив, пристально разглядывая меня из-под своей маски.

Я помотал головой, давая понять, что все в порядке. Но Морейн так просто не отступила:

— Думаешь о том, что случилось с Горностаем и остальными после нашего ухода? — ее голос стал жестче, в нем зазвучали стальные нотки. — Не бойся, парень, они опытные бойцы. И если Бернадоты их перебьют, то они заберут с собой на тот свет как можно больше масок… — она надолго замолчала, уставившись на пляшущие язычки костра. А когда продолжила, в ее голосе звучала неприкрытая злость. — Была бы моя воля, я бы перебила всех Бернадотов до единого!

Она запнулась, опустила взгляд. Поняв, что я смотрю на нее в недоумении, Морейн качнула головой:

— Это длинная история. Просто поверь… Бернадоты — худшие из тварей, что могут ходить по земле. Люди, недостойные жизни. И если у меня будет шанс — я уничтожу их целиком, до последнего ублюдка.

Я осторожно кивнул, не решаясь задавать излишних вопросов. В этой Морейн, что сейчас открылась предо мной, было нечто зловещее, наводящее жуть. Холодное пламя ненависти пылало в ее очах, и не хотелось становиться тем, кто его разожжет.

По спине пробежал озноб. Снова навалилась усталость и жуткий холод подземелья. А прежде чем я успел хоть что-либо сказать, Морейн неожиданно вновь заговорила:

— Ты не спросил, почему Горностай велел вытащить именно меня. У него на то были причины, верно?

Я молча кивнул. В самом деле, это можно было счесть загадкой — отчего Горностай так упорно желал увидеть Морейн в безопасности? Она как будто читала мои мысли.

Протянув руку, она сняла маску и положила на колени.

— По его словам, Бернадоты настолько утратили человечность, что даже не постеснялись пустить в ход предателей. — я показал ей оплавленные перстни, что получил от Горностая.

Морейн покачала головой, вглядываясь в изуродованные перстни. Я же прикидывал, что они значат для нее самой. Ведь она из той самой Великой империи. Должно быть, знает толк в артефактах создателя и их изготовлении.

Помолчав еще немного, Морейн посмотрела мне прямо в глаза:

— У нас нет выбора теперь, кроме как продолжить борьбу. Ты должен вернуться в поместье Антоновых, а я займусь некоторыми делами. Через пять дней мы встретимся в нашем укрытии под церковью Святой Матери. Горностай и остальные — если выживут, конечно — также будут там. Нам необходимо решить, как поступить дальше.

Я снова кивнул, соглашаясь с ее предложением. В самом деле, мне стоило ненадолго вернуться к Антоновым — ведь матушка находилась у них, и из-за этого я не мог полностью примкнуть к отступникам.

Тайная полиция всегда будет иметь рычаг давления на меня, пока матушка оставалась в руках одного из Великих Домов. Я не мог порвать с семьей, как бы мой путь ни сложился дальше. Это самое дорогое, что у меня было.

К тому же само пребывание у Антоновых позволяло мне играть на два фронта. С одной стороны, я был лояльным слугой Дома, подчиняющимся их воле. А с другой держать связь с Отступниками и не потерять их из виду.

Когда нога перестала ныть, я наконец поднялся.

Покинув подземное убежище Морейн, я выбрался из катакомб на поверхность. Холодный ветер пробирал до самых костей, но сейчас на него даже не приходилось обращать внимания. Вскоре я уже стоял у ворот особняка Кирилла Андреевича.

Однако постучать я не успел. Меня заметили раньше — распахнулась дверь парадного входа, и в следующий миг я оказался в объятиях Лизы. Она буквально налетела на меня. Ее лицо было очень обеспокоенным.

— Где тебя черти носили⁈ — выкрикнула она, не в силах скрыть перепуганный вздох облегчения. — Отец мне ничего не говорит! Феликс тоже. Вообще никто ничего не говорит! Раньше я все узнавала первой, но теперь… В чем дело?

Ее внезапный порыв застал меня врасплох. Прежде я не замечал в Лизе подобной тревоги, привязанности. Она волновалась за меня? Но разве был в этом какой-то смысл? Не скажу, что мы столь близки.

Но теперь именно эти чувства читались в ее зеленых глазах, что так жадно всматривались в меня сейчас. От девушки исходило нечто новое, необычное… Некое напряженное возбуждение, никогда прежде ею не выказываемое.

В ее взгляде был страх — страх утраты чего-то невероятно важного. И внезапно я смутно уловил: для Лизы это важное — я сам.

Но лишь смутно, ибо в