Алмазный огранщик: Будда о том, как управлять бизнесом и личной жизнью - Майкл Роуч

алмаз, подносит его к ювелирному увеличительному стеклу, вроде монокля, прижимаемому к глазу другой рукой, и грациозным жестом укладывает на подкладку из тонкой бумаги в одну из пяти-шести меньших кучек, так сортируя их по классу и цене.

В комнате слышны лишь тихое шуршание пинцета по бумаге да лёгкое постукивание алмазов, укладываемых в соответствующую горку. Эта картина везде одна и та же, будь то Нью-Йорк или Бельгия, Россия или Африка, Израиль или Австралия, Гонконг или Бразилия.

Как-то раз мы выезжали за город, чтобы увидеть, как на самом деле в Индии режут камни. Огромное количество алмазов ограняют на дому при участии всей семьи. Необработанное алмазное сырьё из крупных алмазных компаний Бомбея ежедневно развозится по сельской местности через широкую сеть посыльных с крошечными сумками, путешествующих на поезде, автобусе, велосипеде, а то и просто пешком. Камни возвращаются тем же способом, заканчивая свой путь в одной из сортировочных комнат, а затем в металлической коробочке препровождаются курьером компании по перевозке ценных грузов «Бринкс» на ежедневный авиарейс в Нью-Йорк.

Навсари – это типичный город огранщиков в штате Гуджарат, области на север от Бомбея, с наибольшей концентрацией алмазных фабрик. Рабочие стекаются в Навсари со всей страны в надежде получить самую стабильную работу в Индии. Они нанимаются, скажем, на шесть месяцев, обычно до одного из больших религиозных праздников вроде Дивали. Затем получают праздничную премию и на следующий день отправляются назад, порой за тысячи миль, чтобы несколько недель побыть со своей женой и детьми и вложить деньги в соседский урожай кукурузы. Потом снова пакуют небольшую сумку и возвращаются на фабрику, на очередную полугодовую вахту.

Покупка алмазов в Навсари не похожа ни на одну другую во всём мире. Представьте, что вы пытаетесь протиснуться сквозь толпу, запрудившую целую милю-другую грязной улицы в центре индийского городка. Все орут, каждый крикун сжимает в руках маленький клочок бумаги, в который завернута пара алмазов размером чуть больше, чем точка в конце этого предложения. Камни ещё покрыты шлифовальной смазкой, делающей их тускло-серыми, но на ярком солнечном свете только дурак – или хорошо обученный индийский дилер – попытается купить такой алмаз, не имея возможности отличить чисто белый (очень дорогой) от ярко-жёлтого (можете сразу выбросить).

Машины с обеих сторон прокладывают себе дорогу сквозь сплошную человеческую массу, автомобильные сирены надрываются. Солнце бьёт в голову. Тончайшая пыль, покрывающая вашу рубашку, смешивается с потом, превращаясь в коричневую пасту. Уличные мальчишки на четвереньках ползают буквально между ног у дилеров в надежде отыскать случайно оброненный кусочек алмаза; они похожи на кур, роющихся в земле в поисках зерна.

Самые окраины индийской алмазной империи лежат ближе к Бхавангару, недалеко от западного побережья Аравийского моря, там, где начинаются пустыни Раджастана и стоит Джайпур – город алмазных дилеров, выстроенный из розового песчаника. Дхиру Шах повёз меня туда на разболтанном индийском самолёте, и вот мы уже в машине на пути к самому священному месту для джайнов – горе Палитана.

Остановившись у последней алмазной фабрики на границе с пустыней, размером не более виллы, пьём сильно ароматизированный индийский чай из маленьких чашечек, а ребятишки и экзотические женщины из прислуги выглядывают из-за черепичных стен и навесов, хихикая и смотря во все глаза на белого человека, впервые за долгие годы проходящего этой дорогой. Мы покидаем этот дом и последнюю фабрику, оставив суету позади, как бы уходя от своего бизнеса к подножию священной горы в поисках внутренней жизни.

Ночуем в скромном постоялом дворе у подножия горы. Его построили по своему вкусу добровольцы из числа наших собратьев по алмазному бизнесу, чтобы приезжать туда всякий раз, когда возникает осознание такой духовной потребности. Перед самым рассветом Дхиру молча приводит меня в особый внутренний двор, откуда начинается тропа к вершине. На каменных стенах вырезаны молитвы двадцати пяти веков, здесь мы оставляем обувь, ибо восхождение по этой каменной тропе должно быть совершено босиком в знак уважения к святости этого места.

Мы в предрассветных сумерках двигаемся вперёд вместе с тысячами пилигримов. Воздух прохладен. Впадины, протёртые в камнях под нами, напоминают о том, что, выходя каждым утром в течение столетий, миллионы ног взобрались на гору этим путём. Восхождение длится несколько часов, но их почти не ощущаешь, окружённый со всех сторон возвышенными мыслями и молитвами паломников, надёжными как скала под ногами.

И вот мы на вершине и вступаем под сень небольших, вырезанных из камня храмов, святилищ и алтарей, ещё более тёмных внутри, чем темнота снаружи. Мы просто движемся вслепую на ощупь, садимся, где придётся, и застываем в медитации на холодных камнях. Света нет, едва слышны беззвучные молитвы. Чувствуешь не только дыхание и стук сердца тысяч людей вокруг, но и охватившее всех ожидание.

Все паломники, обратившись лицом на восток, сидят на склоне вершины, обращённом к равнинной части Индии. Тьма в закрытых для медитации глазах начинает едва заметно отступать; вскоре появляются розовые, затем шафрановые и вот, наконец, золотисто-бронзовые тени поднимающегося индийского солнца. Мы остаемся, мы все остаемся в медитации, каждый обдумывает свою жизнь и то, как он будет теперь жить после возвращения.

Никто не брал с собой воду или пищу, это было бы почти кощунством по отношению к горной святыне. Нам пора вставать, и вот, совершив поклонение храмам, мы начинаем вприпрыжку спускаться к подножию. У всех теперь приподнятое настроение, ребятня хохочет и убегает вперёд. Первый раз в своей жизни вы понимаете, какое это всё-таки чудо – обувь, потому что ваши непривычные к камням ноги начинают всё больше опухать и кровоточить. И тем выше вы оцениваете это великое изобретение.

И только тогда я узнаю, что Дхиру Шах, этот весёлый маленький темнокожий алмазный дилер, провёл первые годы своей жизни у ног духовных наставников на этой самой горе. И только потом я узнаю, что во время его визитов в Нью-Йорк на совет директоров иностранных филиалов он, похоже, соблюдает пост и глубокой ночью совершает молитвы в своём маленьком гостиничном номере над сверкающими огнями Таймс-сквер. Его офисы в Бомбее излучают тепло семейного очага; он заботится о каждом из своих служащих как о сыне или дочери, одним помогая оплатить свадебную церемонию, а другим – похороны близкого человека. Через него целыми днями проходят сделки на миллионы долларов, а он озабочен тем, чтобы не взять себе ни цента, если тот предназначен для других целей.

Дома он столь же хорошо руководит своей собственной семьёй. В те годы, пока я тесно сотрудничал с семьёй Шах,