Доктор Сакс - Джек Керуак

«Mon nom c'est Zap Plouffe тиé — je rests au coin dans maison la» — (меня зовут Зэп Плуфф, это я — я живу на углу вон в том доме).

Вскоре после Джи-Джей переехал через дорогу, с печальными мебелями из греческих трущоб Маркет-стрит, где слышны завыванья с восточных греческих пластинок воскресным днем, где пахнет медом и миндалем. «Призрак Зэпа в этом клятом парке», — говорил Джи-Джей и никогда не ходил домой через поле, вместо этого перся по Риверсайд-Саре или Гершом-Саре, а Фиби (где он жил все те годы) была центром этих двух рукавов.

Парк посредине, Муди идет по дну.

Так я начал видеть призрак Зэпа Плуффа — он мешался с другими саванами, когда я возвращался домой из бурой лавки Детушей с «Тенью» под рукой. Мне хотелось исполнить свой долг смело — я выучился переставать плакать в Сентралвилле и был полон решимости не начинать в Потакетвилле (в Сентралвилле была св. Тереза и повороты ее штукатурной головы, притаившийся Иисус, виденья Французских, Католических или Семейных Призраков, что роились в углах и открытых дверях чуланов посреди ночи и сна посреди, а также похороны повсюду, венки на белой двери из старого дерева, где краска потрескалась, и ты знаешь, что какой-нибудь старый серый прахолицый мертвый призрак прибывает профилем у свечи, и удушают цветы в буромраке мертвых сородичей, что стоят заунывно на коленях, а сын этого дома обряжен в черный костюм Увы Мне! и слезы матерей и сестер и перепуганных смертных могилы, слезы текут в кухне и у швейной машинки наверху, а когда умирает один — умирают трое)… (еще двое умрут, кто это будет, что за фантом преследует тебя?) Доктор Сакс обладал знанием смерти… но был он безумным дурнем силы, фаустовым человеком, ни один фаустианец не боится темноты — только феллахи — и Готического Каменного Католического Собора Летучих Мышей и Баховых Органов в Синих Полу Ночных Мглах Черепа, Крови, Пыли, Железа, Дождя, что вбуравливается в землю к змею старинному.

Пока дождь хлестал в оконное стекло, а на ветви наливались яблоки, я лежал в белых моих простынях, читал с котом и батончиком… вот тут-то все это и зародилось.

20

Подземный ворчащий ужас лоуэллской ночи — черное пальто на крюке на белой двери — в темноте — у-у-х! — сердчишко мое, бывало, грохало вниз при виде громадного головного покрова, что вставал на дыбы, подхлестнутый вожжами, в липкой пасте моей двери — Откроешь дверь чулана, все, что под солнцем, внутри, и под луной — бурые дверные ручки величественно выпадают — сверхштатные призраки на разных крючках в дурной пустоте, подглядывают за моей постелью сна — крест в маминой спальне, торговец в Сентралвилле его ей продал, то был фосфоресцирующий Христос на черном лакированном Кресте — он светился, Иисус во Тьме, я всякий раз сглатывал от страха, если проходил мимо, когда садилось солнце, он принимал собственное свечение, как похоронные дроги, словно в «Убийстве по часам»[32], кошмарной страховизжащей кинокартине о старой даме, что квохчет в полночь из своего мавзолея с — ее никогда не видно, лишь горестная тень ползет по секретеру тук-тук-тук, а ее дочери и сестры верещат по всему дому — Никогда не нравилось мне видеть дверь моей спальни даже чуть приотворенной, во тьме она разверзалась черной дырой опасности. — Квадратный, рослый, худой, суровый, Граф Кондю стоял у меня в дверном проеме множество раз — у меня в спальне была старая «Виктрола», тоже призрачная, ее населяли старые песни и старые пластинки грустной американской древности в ее старой утробе красного дерева (куда я, бывало, совал руку и жал на гвозди и трещины, среди игольной пыли, старых стенаний, Руди[33], магнолий и Жаннин периода двадцатых[34]) — Страх перед гигантскими пауками, с ладонь величиной, а ладони что бочонки — почему… подземные рокочущие ужасы лоуэллской ночи — во множестве.

Ничего нет хуже, как вешать в темноте куртку, с вытянутых рук каплют складки материи, ухмылка темного лица, что окажется высоким величавым изваянием, бездвижным, широкопологоловым или в шляпе, безмолвным — Мой первый Доктор Сакс был вот так вот совершенно безмолвен, тот, кого я видел, он стоял — на песчаном откосе ночью — когда-то раньше мы играли в войну на откосах по ночам (посмотрев «Большой парад» с Дылдой Саммервиллом полностью в грязи[35]) — мы играли, ползая в песке, будто пехотинцы Первой мировой на фронте, в обмотках, с чернотой на губах, печальные, все перепачканные, отплевываясь комками грязи —

У нас были палочные винтовки, у меня сломана нога, и я крайне жалко заполз за валун в песке… арабский валун, теперь мы в Иностранном легионе… по песчаному полю долины там бежала песочная дорожка — в свете звезд крупинки серебряного песка посверкивали — песчаные откосы затем подымались и озирались, и ныряли на квартал во все стороны, в сторону Фиби все заканчивалось у домов на улице (где жила семья белого дома с цветами и мраморными садами побелки вокруг, дочери, выкупы, их двор заканчивался у первого песчаного откоса, именно того, который я обстреливал кусками брусчатки днем, когда познакомился с Дики Хэмпширом, — а другая сторона заканчивается на Риверсайде отвесным утесом) (мой смышленый Ричард Хэмпшир) — я видел Доктора Сакса ночью Большого Парада в песке, кто-то конвоировал взвод на правый фланг, и, будучи вынужденным укрыться, я проводил разведку с видами на ландшафт в поисках возможных подозреваемых и деревьев, а тут такой Доктор Сакс грукует в пустынном плато древесины в кустарнике, за ним все-звезды Целого Мира вытянулись а-ля кубок, луга и яблони фоновым горизонтом, ясная чистая ночь, Доктор Сакс наблюдает за нашей жалкой песчаной игрой в непостижимом молчанье — Я гляжу разок, смотрю, он исчезайт на падучих горизонтах мигом ока… да и была ли хоть какая-то разница между Графом Кондю и Доктором Саксом у меня в детстве?

Дики Хэмпшир показал мне, в чем эта разница может быть… мы начали рисовать вместе хахачки у меня дома за столом, у него дома в спальне, когда на нас смотрел его меньшой братец (совсем как младший брат Пэдди Соренсона наблюдал за нами с Пэдди, когда мы рисовали смешилки 4-леток — абстрактные, как черт знает что, — а ирландская стиральная машинка пререкается и старый ирландский дедушка пыхтит своей глиняной вверхтормашечной трубкой на Больё-стрит, мой первый «английский» кореш) — Дики Хэмпшир был моим величайшим английским корешем, и он действительно был англичанин. Странно, что у его отца во дворе стоял старый «чандлер»[36], года 29-го или 21-го, вероятно все же 21-го, деревянные спицы, как у развалюх каких-нибудь, что попадаются в лесах Дракута, в них воняет говном, они все просели и набиты гнилыми яблоками, и мертвые, и уже совсем готовы пустить из земли новый побег автомобильного растения, что-нибудь вроде сосны Термина с обвисшими нефтяными деснами и резиновыми зубами, а в центре источник железа, Стального дерева, такую вот старую машину частенько можно увидеть, но она редко в целости, хоть больше и не ездила. Отец Дики работал в типографии на канале, как и мой… старая газета «Гражданин», что выходила — синева фабричного тряпья в закоулках, хлопья хлопковой пыли и дымовые зонтики, мусор, я иду по долгому солнечному бетонному хрипу фабричного двора в грохочущем реве окон, за которыми работает мама, меня ввергают в ужас хлопчатобумажные платья женщин, спешащих с мануфактур в пять — женщины слишком много работают! они больше не сидят дома! Работают больше, чем раньше! — Мы с Дики обходили фабричные дворы и соглашались на том, что фабричный труд — сущий ужас. «Я вместо этого что, я буду посиживать в зеленых джунглях Гватемалы».

«Воды мало?»

«Не-не, Гватемалы — у меня брат туда едет —»

Мы рисовали смешилки о приключениях в джунглях Гватемалы. У Дики выходило очень хорошо — он рисовал медленнее меня — Мы изобретали игры. Моя мама делала нам обоим карамельный пудинг. Жил Дики выше по Фиби напротив песчаного откоса. Я был Черный Вор, я лепил записки ему на дверь.

«Берегись, Сегодня Ночью Черный Вор Нанесет Новый Удар. Подпись, Черный Вор!!!» — и улепетывал, как таракан (средь бела дня записочки подбрасывал). По вечерам приходил в накидке и широкополой шляпе, накидка из резины (пляжная накидка моей сестры из тридцатых, красная и черная, как у Мефистофеля), шляпа — старая, с широкими полями, у меня была… (потом я носил огромные фетровые, все ровные, чтоб походить на Алана Лэдда в «Стволе внаем»[37], в 19, что тут глупого) — Я подскальзывал к дому Дики, крал его плавки с веранды, оставлял записку на перилах под камнем: «Черный Вор Нанес Удар». — Потом убегал — потом, днем уже, стоял с Дики и прочими.

«Интересно, кто же этот Черный Вор?»

«Мне кажется, он живет на Гершоме, я так вот думаю».

«Может быть, — может быть, — но опять же — не знаю».

Стою там, рассуждаю. По некой причудливой причине, имевшей отношение к его личному психологическому расположению (душе), Дики был в ужасе от Черного Вора — он начал верить в зловещие и отвратительные аспекты расклада — или же — тайные — совершенно бесшумные — действия. Поэтому я иногда с ним виделся и ломал ему волю байками: «На Гершоме он крадет радио, хрустальные сервизы, что-нибудь из сараев —»