Мини-модель - Устинова Татьяна

– Не я, а моя девушка. – Дима смутился. Он не любит говорить о своей личной жизни. – Она веган, на рынке из овощных и фруктовых рядов не вылезает.

Тут удивительно кстати мне позвонил Говоров и строго в тему спросил:

– Дорогая, надеюсь, ты не на диете? Я скоро буду в вашем районе, и мы сможем вместе пообедать в нашем любимом ресторанчике. Что тебе заказать?

– Вообще-то я хочу «Шах-изюм», он же «Ицаптук», он же «Бокальный», – сглотнув слюнки, честно ответила я.

– Это какой-то рецидивист? – не понял Никита.

– Это виноград! Но я согласна и на кусок мяса, потому что ни разу не веган. А что у тебя за дела в нашем районе?

Мой любимый Никита Говоров – прокурор. Порой мы с ним встречаемся не в ресторанчике, а в зале суда.

– Да это не по работе, просто нужно пообщаться кое с кем, – легко ответил Говоров и тут же напрягся: – С мужчиной, не с женщиной! Не подумай чего-нибудь!

– Не буду думать, – пообещала я не вполне искренне.

Не зря говорят, что пуганая ворона куста боится.

Хотя в моем случае испуг был беспричинным – я совершенно по-идиотски приревновала Никиту к женщине, оказавшейся его родственницей, – кусты вороне мерещиться не перестали[2].

Даже наоборот: я стала еще менее смелой в личных отношениях, и мы с Говоровым откатились далеко назад: со стадии «тили-тили-тесто, жених и невеста» на стартовую конфетно-букетную позицию. Теперь Никита снова приглашает меня пообедать, но пока не рискует звать на ужин, плавно переходящий в завтрак.

За обедом я зевала, и Говоров, конечно, ревниво поинтересовался, по какой такой причине я не выспалась. Пришлось рассказать про утреннюю эпопею с соседской старушкой, которую я для себя уже окрестила Гранмадам.

– Она очень древняя – примерно эпохи царизма, – объяснила я Никите.

– Лена, у тебя плохо с арифметикой, – посмеялся он. – Твоя старушка никак не может быть дореволюционного происхождения. Если ей восемьдесят два, значит, она родилась уже при советской власти, приблизительно в сороковом году.

– И правда! – Я удивилась, потому что сама подсчитать не удосужилась. – А я-то подумала, что ее великосветские манеры – наследие былых времен.

– Может, бабушка просто не московская, а из Северной столицы, – предположил Говоров. – Я как-то видел такую гранмадам в обычном питерском троллейбусе. Представь: лет сто, сухая, как швабра – но швабра красного дерева. Спина прямая, плечи развернуты, длинное платье с кружевным воротником, крупные серьги и голос звучный, как у Левитана, только с хрипотцой. На весь троллейбус сказала чернокожему афропетербуржцу: «Уважаемый эфиоп, вы выходите?»

Я похихикала, сочтя этот рассказ-зарисовку анекдотом, а Говоров будто в воду глядел!

Ада Егоровна оказалась в точности такой, как та питерская гранмадам: высокая, худая, с прямой спиной и резкими чертами лица. И даже кружевной воротничок у нее был!

Кружевами, причем не дешевыми фабричными, был также отделан подол ее длинного шелкового платья. Наверное, на ком-то другом это смотрелось бы смешно, но Ада Егоровна в своем наряде была органична.

На ее левой ноге белел толстый гипсовый валенок, контраст со здоровой правой пытался сгладить белый чулочек-гольфик. Длинные серебряные волосы соседка забрала в высокую прическу, украшенную резной костяной заколкой, под воротничок приколола желтоватую камею. Передвигаться без опоры она не могла, но воспользовалась не ходунками или костылями, а двумя толстыми тростями очень солидного вида.

При виде этакого благородного изящества я почувствовала себя толстой и неуклюжей простушкой. Какой-то снежной бабой с носом-морковкой! Замурзанной кухаркой при благородной даме!

– Прошу вас, не стесняйтесь, проходите. – Хозяйка явно заметила мое смущение. – Стол накрыт в гостиной, я только попрошу вас перенести туда поднос с чаем, поскольку мне, как вы видите, крайне несподручно… Нога, боже мой… Какая ирония: всю жизнь я в любой ситуации берегла свои ноги, чтобы на старости лет получить перелом, всего лишь неловко встав среди ночи в уборную, уж простите за интимную подробность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Случается. – Приободрившись, я выпуталась из пальто и пристроила его на вешалку. – Мой юный племянник сломал ногу, тайком забравшись в темную кладовую, чтобы полакомиться тортом. И не на старости лет, прошу заметить, хотя тоже ночью…

– Старый, что малый! – засмеялась Ада Егоровна.

Смех у нее был изумительный – как колокольчик, только надтреснутый.

Следуя указаниям хозяйки, я принесла с кухни поднос с чаем, и мы устроились в гостиной – большой квадратной комнате с массивной темной мебелью и стенами в бесчисленных фотографиях.

На видном месте красовались два женских портрета. На одном была запечатлена красавица-блондинка, на другом – прекрасная брюнетка. Портреты воспринимались как диптих, потому что их объединяла одна общая деталь: шикарное платье, красное, с золотыми блестками. Блондинка и брюнетка были одеты одинаково.

– Это вы? – в черноволосой красавице я угадала Аду Егоровну.

– Еще узнаваема? Это безмерно приятно, – улыбнулась она.

– А кто вторая девушка? И почему на вас одинаковые наряды?

– О! Это долгая история. Хотите послушать?

Я кивнула.

– Тогда с удовольствием расскажу. – Старушка положила на блюдечко чайную ложку и сложила руки на коленях, как гимназистка.

– Вообще-то я мечтала стать балериной…

Она мечтала стать балериной и с детских лет занималась у станка.

Увы, с танцами пришлось расстаться из-за стрессового перелома – его еще называют усталостным. Ада перестаралась, и в результате накопившихся в кости микротравм и слишком большой нагрузки случился этот самый усталостный перелом. Неудивительно, это распространенная травма у танцоров.

Три месяца она прожила без балета, а когда снова вошла в класс, вдруг поняла, что боится «поломаться» снова. Это был удар ниже пояса: утратив цель, к которой она упорно шла годами, Ада совершенно потерялась. Хорошо, что рядом была Лада, Ладушка, Ладыня, Лада-Ландыш – лучшая подруга.

С виду нежный белый цветочек, красавица-блондинка Лада Петровская была как стальная шпага – тонкая, звонкая, гибкая и победоносная.

Лада всегда точно знала, что ей нужно, и не стеснялась этого добиваться. Когда Ада, лишившись балета, поникла и раскисла, Лада ее встряхнула, подхватила и потащила за собой.

Сопротивляться целеустремленной Ладе было решительно невозможно.

Так Ада Воронова оказалась в столичном Доме моделей. Подчиняясь Ладушке – самой-то ей было все равно, куда идти и что делать, – Ада пришла туда, чтобы поддержать подружку.

Лада хотела стать моделью – и стала.

Ада в модели не собиралась, но Лада и судьба ее не спрашивали: притащили на Кузнецкий Мост и лоб в лоб столкнули с амбициозным начинающим модельером.

Модельера звали Станислав Волков. Имя его в то время Аде ничего не говорило, и все же девушка согласилась попробовать себя в качестве манекенщицы. А почему нет? Ноги, которые оказались недостаточно крепки для балета, для прогулок по подиуму подошли превосходно.

Они помогали друг другу, Ада и Лада. Вместе бегали по утрам, вместе отчаянно боролись с желанием съесть что-то вкусненькое – набирать вес было нельзя. Дразнили друг друга, чтобы застращать и отбить аппетит: Лада называла подругу Аделькой-сарделькой, а та ее Ладыней-дыней. Это было необидно, просто смешно – у обеих не имелось ни единой лишней жиринки.

Со временем Ада стала настоящей музой знаменитого советского кутюрье, одной из его любимых моделей. Ее узнали и в стране, и за границей, где стали называть «Русской Кармен» за яркую «испанскую» внешность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А Ладе Петровской на Западе дали прозвища Снегурочка и Русская березка. Как и Ада, Лада блистала на подиуме, будучи антиподом подруги. Лада – Ада, блондинка – брюнетка, Снегурочка и Кармен, лед и пламя… Хотя – нет, как раз Снегурочка была открытой, общительной и доброжелательной, это зажатая и стеснительная Кармен производила впечатление высокомерной и неприступной.