Мои воспоминания - Жюль Массне

Мои товарищи восхищались картиной Пальма Веккио в церкви, названия которой им не удалось выяснить. И как возможно было найти ее среди девяти десятков церквей Венеции? Будучи один в гондоле, я сказал лодочнику, что направляюсь к Святому Захарии, но картины там не нашел и поехал к Святой Варваре, потом заставил его проследовать к другим святым. И снова разочарование. Так как ситуация раз за разом повторялась и грозила стать вечной, гондольер, смеясь, указал мне на церковь Всех святых и заметил язвительно: «Зайдите-ка туда, там вы точно найдете своего святого!»

Я побывал в Пизе и Флоренции, но об этом расскажу подробно чуть позже.

Приблизившись к границам понтификата, мы решили добавить несколько живописных штрихов к нашей дороге и вместо того, чтобы проехать традиционным путем, которым следовали все обладатели Римской премии, через Понте Молле, древнего свидетеля поражения Максенция и торжества христианства, сели на пароходик от Ливорно до Чивита-Веккья. Это был первый переезд, перенесенный мной удовлетворительно благодаря апельсинам, которые я все время держал во рту, выжимая из них сок.

Наконец мы прибыли в Рим по железной дороге, проложенной от Чивита-Веккья до Вечного города. Наступило как раз время ужина пансионеров, но его пришлось отложить, так как, завидя нас, устроили себе развлечение: выбежали навстречу нашему экипажу, подъезжавшему по Фламиниевой дороге. Прием оказался грубоват. Импровизированный ужин начался с подшучиваний над новоприбывшими (как они говорили, «ужасными новичками»). Как музыканта, меня заставили пройти с колокольчиком, возвещающим ужин, по всем аллеям сада вокруг виллы Медичи, уже погруженным в темноту. Не заметив поворота, я упал в фонтан. Колокольчик, естественно, смолк, и пансионеры, прислушивавшиеся к его звону, в восторге от своего розыгрыша, разразились долгим хохотом, когда он перестал звучать. Они все поняли и поспешили меня выловить.

Так я уплатил первую входную пошлину на виллу Медичи. Ночью следовало ожидать новых испытаний.

Пансионерская столовая, которая со следующего дня всегда казалась мне приятным местом, тогда превратилась в настоящий бандитский притон. Слуг, щеголявших обыкновенно в зеленых императорских ливреях, переодели в монахов с мушкетами на перевязи и двумя пистолетами за поясом, с накладными, крашеными киноварью носами. Сосновый стол был залит вином и весь испачкан. Старожилы глядели свысока, что однако не помешало им в нужный момент сообщить, что, если еда здесь и проста, зато живут они в братском единении. Вдруг, после забавной артистической дискуссии, согласие нарушилось и бутылки с тарелками полетели по воздуху под оглушительные крики. По знаку одного из мнимых монахов мгновенно воцарилась тишина, и мы услышали голос одного из старейших пансионеров, Хеннера, важно провозгласивший: «Здесь всегда царит гармония!»

Хотя мы и понимали, что нас разыгрывают, я был все же озадачен. Не смея пошевелиться, я смотрел на стол, и прочел на нем имя Герольда, которое автор «Пре-о-Клер» вырезал ножом, когда сам был пансионером виллы Медичи.

Глава 5

Вилла Медичи

Как я и предчувствовал (и к тому же понял по знакам, которым обменивались между собой пансионеры), нам решили устроить еще один фарс, и его можно было смело назвать выходкой с размахом. Едва мы вышли из-за стола, как пансионеры накинули длинные, по римской моде, плащи и вытащили нас на прогулку до Форума, долженствующую служить нам для улучшения пищеварения (как будто это было необходимо!) — до того самого Форума, о коем вещали нам лицейские воспоминания!

Поскольку мы не знали ночного Рима, впрочем, как и дневного, то шли с новыми товарищами как с проводниками. Ночь (настоящая январская ночь!) была очень темной, что вполне отвечало замыслам наших чичероне! Вблизи Капитолия мы с трудом различили руины храмов на знаменитом холме Кампо Вачино, изображение которого, хранящееся в Лувре, остается одним из шедевров нашего Клода Лоррена.

В то время, под управлением Его Святейшества Пия IX, никакие официальные раскопки на Форуме не производились. Прославленное место являло собой лишь кучи камней и ряды колонн, заросших у основания травой, которую щипали стада коз. Прелестных животных охраняли пастухи в широкополых шляпах и черных плащах на зеленой подкладке — обычной одежде римских крестьян. Они были вооружены длинными пиками, служившими им для охоты на буйволов, бродящих по болотам Остии.

Товарищи провели нас через руины базилики Константина, где мы неясно различили только огромные своды с кессонами. Но восхищение наше сменилось страхом, когда мгновением позже мы оказались на площади, окруженной колоссальными стенами. В середине ее стоял большой крест с пьедесталом в виде ступенек, наподобие Голгофы. Когда мы оказались там, я потерял из виду товарищей и, обернувшись, обнаружил, что стою в центре громадного амфитеатра, Колизея, один, в устрашающей тишине. Я пытался выбраться на улицу, где какой-нибудь запоздалый, но любезный прохожий указал бы мне дорогу на виллу Медичи. Бесполезно. Тщетные усилия отыскать проход привели меня в такое отчаяние, что я без сил упал на ступеньку у креста. Я плакал, как дитя. Это было простительно для человека, разбитого усталостью.

Наконец стало светать. Этот бодрящий свет открыл мне наконец, что я, подобно белке в колесе, кружил по ипподрому, натыкаясь на лестницы, ведущие к гигантским скамьям. Когда я подумал о восьмидесяти секциях, вмещавших в эпоху римских императоров до ста тысяч зрителей, ипподром действительно представился мне ловушкой без выхода. Рассвет меня спас. Сделав всего несколько шагов, я радостно осознал, что, подобно Мальчику с пальчик, заблудившемуся в лесу, вышел теперь на верную дорогу.

В конце концов я пришел на виллу Медичи и заселился в отведенную мне комнату. Ее окно выходило на улицу Пинчио, передо мной расстилался весь Рим, а линию горизонта замыкал купол собора Святого Петра в Ватикане. Директор, господин Шнец, член Института, сопровождал меня в это жилище.

Господин Шнец, человек высокого роста, обычно ходил в широком халате, на голове его красовался греческий колпак, украшенный, как и одежда, большими золотыми кистями. Он был последним представителем той разновидности великих художников, что создали культ Рима и его окрестностей. Его картины отлично принимались в среде сабинских разбойников. Его солидная манера держаться вызывала уважение и страх у случайных гостей. И он был прекрасным отцом для всех своих детей во Французской академии в Риме.

Позвонили к завтраку. На сей раз с колокольчиком был повар, а не я, добровольно возложивший на себя эту обязанность накануне. Столовая приняла обычный приятный вид. Товарищи наши были очень любезны. Слуги больше не представляли монахов-контрабандистов, каких мы видели вчера за ужином. Я узнал, что разыграли не меня одного. Вот какую шутку сыграли с нашим добрым другом Шапленом.