Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

Пузатый денщик вместе с мадемуазель Камиллой и ещё одной гувернанткой, увели ребят в детскую, а взрослые, после общения со своими чадами, облегчённо улыбались и переглядывались.

— Чего моргаете–то друг другу, — почувствовал подвох Рубанов–старший.

— Сюрпри–и–и-з! — несколько стеснительно произнёс Рубанов–младший, и по его сигналу полногрудая молодая кормилица внесла в гостиную ещё одно чадо, завёрнутое в беленький пакетик с голубеньким бантиком.

— Это чего там такое находится? — счастливо засмеялся Максим.

— Ещё один твой племянник, — скромно потупился брат. — Сам не знаю, как он получился.

Женщины при этих словах всплеснули руками, а Максим Акимович бережно взяв у кормилицы свёрток, произнёс:

— Могу вам напомнить, господин профессор.

— Хватит, хватит! — остановил его Георгий. — Знаю твой армейский юмор.

— Родился в день смерти нашего императора, — с лёгкой грустью в голосе и огромным счастьем в глазах, произнесла Любовь Владимировна, забирая у Максима ребёнка.

— Любаша, — обратился к жене Георгий, отдай его кормилице, да и за стол пора, — потёр он одна о другую белые ухоженные руки с тонкими пальцами пианиста.

В ту же минуту Максим Акимович почувствовал необычайный аппетит.

— Действительно, дамы и господа, пора кормить путешественника, — первым направился в столовую. — За почившего императора, — поднял он тост. — Выпьем не чокаясь. Мощный был человек, и мощная стала при нём держава.

— С этим ещё можно поспорить, — вскинулся младший брат — профессор, философ и историк, то есть, русский интеллигент, в среде которых хвалить императора и власть считалось дурным тоном.

— Мужчины, мужчины, успеете ещё наспориться, смотрите, стол–то какой, — направили братьев от пищи умственной к пище насущной их жёны.

— Как там Рубановка? — немного насытившись, поинтересовался Максим Акимович.

— На месте! — лаконично ответила жена.

— Понял! — кивнул он головой, рассмешив общество. — Чего я смешного сказал? — налил всем шампанского — обедали одни, без лакеев. — А теперь за нового императора Николая Второго.

Брат опять встрепенулся, вновь все рассмеялись.

Они были счастливы, оттого, что вместе… Что дети здоровы… Что в семьях достаток… Что удачна карьера…

— Ну а как Ромашовка? Вотчина моего брата.

— Чугунные ворота на месте, длинная липовая аллея всё такая же ровная, а из каменной белой беседки по–прежнему видна Волга, а не Иртыш, — поставив пустой бокал на стол, ответила Ирина Аркадьевна, и смешливо фыркнула, глянув на мужа.

Настроение её было прекрасным, она разыгралась как маленькая девочка, и постоянно задирала своего супруга.

Игривый её настрой передался всем.

— Кстати, — вспомнил Максим Акимович, — а как назвали ребёнка?

Брат с женой сделали вид, что не услышали вопроса, а Ирина Аркадьевна прыснула в кулачок.

— Не понял! — повертел свой бокал старший Рубанов.

— Назвали в честь тебя — Максимом, — смело ответила его жена.

— Ка–а–ак Максимом? — возмутился он. — Да вы что?! — даже встал со своего места. — Георгий! Ты разве не знаешь наших семейных традиций? Ты разве не знаешь, что только старший в семье должен носить это имя? — разволновавшись, стал ходить по комнате.

Любовь Владимировна барабанила пальцами по столу, а её супруг впервые не находил слов.

Выручила всех Ирина Аркадьевна.

Подойдя к мужу и нежно обняв его, она попыталась объяснить, чем они руководствовались:

— Ведь в этот день не стало императора… И чтоб сделать тебе приятное.

— Вы должны были назвать его Александром или посоветоваться со мной, — перебил её. — Эти либералы, — немного успокоившись, глянул на брата, — всё хотят перевернуть с ног на голову: «В принципе, будет не так уж и плохо, коли на свете появится ещё один Максим». — Но знайте! — делая грозный вид, произнёс он. — Парень станет военным.

На что брат утвердительно кивнул, но сложил под столом из своих музыкальных пальцев некую искусную, но не слишком интеллигентную комбинацию.

Для разнообразия пошли посмотреть, чем занимаются дети.

Под руководством денщика, которого они ласково звали Антипушкой, ребята с восторгом следили за паровозом, тащившим за собой маленькие вагончики. Паровозик не только усердно пыхтел, но и пускал самый настоящий пар.

— Как он это делает? — вновь рассмешила всех Ирина Аркадьевна, опустившись на колени и разглядывая рельсы и игрушечный состав.

— Мадам! — издалека начал объяснять денщик. — Если налить в него воды и зажечь внизу спирт… который непременно норовит кончиться…

— … И почему–то пахнет из денщика, — продолжила она за него, чем ввела компанию прямо–таки в гомерический хохот.

Антип сделал вид, что не расслышал, а мадемуазель Камилла подумала, что барыня поступает неразумно, так панибратски разговаривая с денщиком, у которого не только конопатая прохиндейская рожа, так как сам он из приказчиков, но и наглые длинные руки, совершенно незнакомые с этикетом.

Когда через некоторое время родители во второй раз зашли наведать своих отпрысков, то денщика с мадемуазель Камиллой и вовсе не было в комнате, а вторая гувернантка наизусть читала детям Пушкина, немного перевирая слова:

— Через моря, через леса, колдун несёт богатыря…

— Так не бывает, — стала спорить и опровергать гувернантку Лиза. — Летать могут только птицы. Так папа говорит.

— И колдуны могут! — заступился за кудесников Аким. — Да ещё как!

— А ты видел? — смутила его маленькая кузина.

— Не видел, но знаю, — уже не так уверенно спорил он.

«Какая у меня умная дочь!» — восхитился Георгий.

А Максим Акимович почему–то грустно глянул на девочку.

— Господа! Господа! Мужчины, где шампанское? Наполняйте бокалы, — чуть заплетающимся языком, нараспев произнесла Ирина Аркадьевна.

За мужчинами, разумеется, дело не заржавело. В принципиальных вопросах профессора не уступают генералам.

— За что пьём? — поинтересовался Максим Акимович, ибо его фантазия начала давать сбои, хотя, за последние годы службы в свите императора, пить научился за что угодно и когда угодно.

— За тебя, милый! — подошла к нему жена с полным бокалом. — Пьём за ещё одного новорождённого, которому в сентябре исполнилось пятьдесят и ещё один год, — медленно выпила полный бокал и сладко–сладко поцеловала «новорождённого» в губы. Целовала так долго, что у Максима даже закружилась голова.

— Смотри Ирка! От таких поцелуев потом дети появляются, — со смехом предупредила её младшая сноха и подруга.

Женщины были очень дружны, у них было много общего: одинаковое воспитание, одинаковое образование — обе окончили Смольный институт и по возрасту почти ровесницы. Ирине Аркадьевне весной исполнилось тридцать лет, а её подруге — двадцать девять.

Мужья были намного старше.

Хотя квартира брата находилась всего в двух кварталах, домой их не отпустили и оставили ночевать. Благо, места хватало.

Наконец Максим остался наедине с женой. Голова чуть кружилась от выпитого.

У Ирины Аркадьевны голова кружилась много сильнее — она–то не служила в свите императора. Снимая платье, захватила и оборвала нитку бус, рассыпав жемчуг по полу. Рассмеявшись, погасила свет, оставив лишь настольную лампу.

Максим сбросил китель и подошёл к жене.

— Я люблю тебя.

В спешке приезда забыли занавесить окно и круглая жёлтая луна, словно прожектор лучом, освещала женское тело, придавая ему какой–то колдовской оттенок.

Женская фигура казалась нереальной, полной тайны, мистики и любви.

Хмель выходил и Ирина Аркадьевна застеснялась глядеть на высокого, полураздетого, стройного мужчину и, сидя на постели, стыдливо опустила голову, положив руки на колени и прижав локти к бокам, стремясь прикрыть крепкую свою, высокую грудь.., но этим только выставила её на показ и напомнила Максиму древнюю статуэтку из слоновой кости, которую видел в музее.

От женской фигуры веяла тонкая аура страсти и стыда, порока и скромности.

Он любовался своей женой как великим произведением искусства, как опытный ценитель и знаток любуется Джокондой Рафаэля.

Ночь была волшебна. Несмотря на позднее время, где–то играл рояль, и казалось, что он играет высоко над ними, даже над землёй. Звуки изнывали от тоски, от любви, от страсти…

— Это ангелы нам играют, — шёпотом, едва касаясь губами её уха, произнёс Максим.

Лёгкий стон слился с волной тихой музыки и долго… долго–долго звучала эта библейская песнь любви…

Поздним утром, в коляске с поднятым кожаным верхом, вдвоём с женой, поехали в собор Петропавловской крепости, отдать последнюю дань уважения умершему императору, тело которого было выставлено в гробу для прощания.

В соборе горели свечи, слышался приглушённый женский плач, тоскливый распев молитв.

По очереди подходили к монарху и целовали икону, вложенную в руки, многочисленные короли и принцы, прибывшие со всех концов Европы в русскую столицу.