Флёр юности - Александра Окатова

Святой Грааль?

Суассонская чаша?

Или больше похоже на котёл? Симпатичный такой, округлый, по форме ладоней котелок, который так удобно помещается в руках, да-да, медный блестящий с натёртыми боками, ведьмин такой котелок для колдовских зелий, вот как она себя чувствует. Всё. Её зелье готово. Она сама как зелье. Волшебное. Колдовское. Она должна быть принята. Вот тогда всё будет правильно. Пока она не принята – она не воплощена. Не существует. Она уже готова. Ещё чуть-чуть – и польётся через край. Ей кажется, что она взорвётся.

Чего он ждёт?

Он слега отстранился, и сквознячок, проникший между ними, только яснее дал ей почувствовать потерянное тепло его тела.

Она в темноте, глаза завязаны, почему с закрытым глазами так трудно держать равновесие? Она, неуверенно нащупывая дорогу, осторожно делает шаг: ощущение не из приятных: ступаешь, как по лезвию ножа, – ищешь путь, медленно ставишь ногу, чтобы не порезаться, переносишь вес, так медленно, как только можешь: резкое движение – и режущий край без боли, потому что очень острый, мягко, как в масло, войдёт в тело. Её бросает из стороны в сторону: то она, будто пьяная от накатывающего всё сильнее с каждой волной счастья – ожидание и возбуждение свиваются в плотный комок в области солнечного сплетения, возбуждение сладко отдаётся эхом, дрожанием внизу живота: сначала сжимается светлый шар, будто ударили под дых, а потом проваливается в тёмную пустоту, будто она дышит животом, странное, неизведанное чувство. Это светлая сторона. По другую сторону лезвия – тёмная сторона: она будто сама себе не хозяйка: её будто ветром прибивает к нему, несёт по ветру: слабых несёт ветер. Это неприятное чувство – когда ты потеряла волю.

Она ждёт. Она чувствует, что в любую секунду произойдёт событие, чудо, открытие.

Он взял её за руку. Ведёт. Сажает в автомобиль.

Скрипит как живая, постанывает кожаная обивка сидений, когда она устраивается поудобнее. Справа его плечо. Запах одеколона овевает её то сильнее, то слабее, в такт с волнами прохладного вечернего воздуха. Он поправляет повязку. Убирает паутину волос со щёк и прохладного лба. Она расслабилась: поездка вслепую напоминает падение: так же стремительно, свободно, неопределённо, и от неё ничего не зависит, даже мягко хлещущий её же волосами по лицу прохладный от скорости и приближения ночи ветер из открытых окон. Она подставляет лицо ветру. Он будто бьёт мягкими крыльями по лицу, по открытым плечам – хомут низкого выреза вечернего платья трепещет.

Её совсем закружило, унесло, она едва ли понимает, что с ней происходит. Золотой иглой в сердце ходит туда-сюда острое чувство неизвестности. Невозможно лететь, падать в неизвестность так долго, как она, и от золотой иглы у неё начинает ныть сердце. Ну, скорее уже, скорее, я хочу. Она бесконечно летит в неизвестность. И не боится? Она представляет невидимые ей чаши фонарей на синем летнем небе, мелькающие россыпи красных и белых огней, текущих в противоположные стороны по жилам города, как красная кровь и прозрачная лимфа; проносятся чёрные кроны лип вдоль трассы, и фигуры редких прохожих. Представляет так чётко, будто видит воочию.

Стоп. Её бросает вперёд.

Он ведёт. Низкий тихий гул скоростного лифта. Долго! Она прислонилась к стенке кабины – зеркало, холодное! – и, покачнувшись, тут же отпрянула. Лифт замедлился, её сердце мягко подкатило к горлу, закружилась голова. Убежать? Поздно. Шагнуть в неизвестность! Вот это свидание! Свидание вслепую! Правда, только с её стороны.

– Офигеть! – подумала она.

– Осторожно, ступени!

Синтетический запах дорогой новостройки опять сменяется свежим ночным, она и с завязанными глазами видит этот густой, чуть прохладный летний воздух. Крыша! Она на крыше!

– Милый! Милый, – шёпотом зовёт она.

Он молчит, может, это и не он вовсе! Она только слышит его.

– Открой рот, – она раскрывает губы, раздаётся влажный чмок разлепившихся губ, тихий, еле различимый, но её чувства так обострены, что ей кажется, что он тоже слышит этот сугубо личный, интимный, не предназначенный для чужих ушей звук.

– Я боюсь, – говорит она.

Молчание.

Он не говорит: «Не бойся».

Она сама должна решиться.

Отрывает рот, слегка, осторожно.

Стук ложечки о зубы: мороженое.

Глоток молочного густого сока, мелко пузырясь, медленно стекает по горлу.

Его неожиданно сменяет гладкость бокала, холоднее и резче, чем гладкость стекла – стальная полированная поверхность нагревается и запотевает от её дыхания.

Глоток шампанского.

– Скажи, я странная? Да?

– Жадная? Ненасытная? Слишком много хочу?

Она пытается нащупать верную интонацию. Не испугать его своей пропастью. Своей бездной.

– Ты знаешь, мне кажется, что во мне всё время горит огонь. Негасимый, упорный.

Он молчит, но его молчание не враждебное. Ласковое такое, понимающее молчание. Такое молчание, будто они прожили вместе целую жизнь.

«Он меня любит», – понимает она.

Она смелеет.

– Мне кажется, я Шакти. Ты чувствуешь? Ты ведь понимаешь меня, как никто другой!

Она кокетничает, ей хочется, чтобы он увидел её страдающую одинокую душу. Этакая бледная, печальная, разочарованная дама печального образа, ей на секунду становится смешно: дама печального образа? Ну, почему бы и нет! Есть же рыцарь печального образа, почему бы не сыграть даму печального образа, если девушкам нравятся печальные загадочные юноши, значит верно и другое: юношам нравятся страдающие девушки: бледные, тонкие, томные, на грани жизни и смерти.

Она и с завязанными глазами чувствует, как он ласково улыбается.

Она играет. Она хочет поймать его в сети так, чтобы он не заметил, что она его поймала. «Только бы не заметил! Буду напирать на страдание», – думает она.

Он такой тонкий, он поймет и пожалеет меня и полюбит.

Как он внимательно слушает!

Она продолжает гнуть свою линию со страданиями: уже сама, того гляди, заплачет, так ей себя жаль. Она добывает его сочувствие, как добывали алхимики золото изо всякой ерунды: свинца, серы, толчёного сердца быка, вероятно, для получения нужного оттенка, она прячет улыбку – она же страдающая, надо держать марку. Он точно её полюбит, уже любит, – думает она.

– Ах, если бы кто-то избавил меня от страданий! – театрально восклицает она, имея в виду счастливый брак, пару ребятишек и трёхкомнатную квартирку в спальном районе Москвы, она вздыхает, – я так страдаю, что иногда просыпаюсь ночью от боли в сердце и долго не могу заснуть, – нежно и печально вздыхает она и думает про себя: теперь и дурак поймёт, что мне нужно предложение руки и сердца! Я молодец!

Он вновь подносит к её губам бокал. Глоток шампанского как нельзя кстати: тяжело жизнерадостной девушке играть так долго томность и горе.

Он обнимает её.

– Как тепло, – грустно улыбается она.

Он нежно берёт её за тонкую кисть, которая, как птенец, дрожит, трепещет в его сомкнутых ладонях, и подводит к перилам.

Он медленно и сладко развязывает шёлковый платок на её глазах.

Они видят, как далеко внизу беззвучно колеблется, подрагивает лоскутное, вышитое бисером и камешками, шевелящимися сияющими личинками огней, покрывало города. Чернеют и блестят воды реки Москвы, как пролитое на покрывало вино, и как мелкие осколки, сияют и перемигиваются окна в чёрных башнях центра города.

Она протягивает руку: шёлковый тонкий платок медленно падает в мягкой безветренной тишине летней ночи.

– Вот так же проходит жизнь, – глубокомысленно изрекает она. Ей кажется, она нашла нужную интонацию.

– Мне так хорошо, что я хотела бы умереть в это самое мгновение. Он мой, – думает она, – сейчас он сделает предложение, а там и дом, дети, золотая свадьба. Она прислоняется к перилам: спиной к городу, лицом к нему, прикрывает глаза и ждёт поцелуя.

Его рука сжимает её прохладное, гладкое загорелое плечо: какая бы ни была худенькая девушка, а плечико всё равно округлое, нежное.

Он говорит, впервые за весь вечер, не считая «открой рот».

– Ты нашла того, кто тебя понимает. Я люблю тебя! Больно не будет, ты даже не заметишь! Прощай, – и ласково толкает её в плечо.

Она беззвучно летит камнем вниз, обгоняет планирующий платок и летит, летит спиной вниз, уставившись в синее ночное небо.

Он думает: она сама никогда не решилась бы, а он взял на себя труд, помог ей найти покой, исполнил её тайное желание, сделал её счастливой, она же хотела уйти на вершине, на пике чувств – кто бы сделал это для неё, кроме него, это невыносимо трудно, но если таково её желание, то он готов!

Потом он, насвистывая, с лёгкой душой спускается вниз и, выйдя на проспект, моментально, стоило только поднять руку, ловит такси. Приятное чувство выполненного долга горит внутри, как огонь, постепенно превращаясь в сокровенную драгоценность, о которой никто никогда не узнает.

18.12.14

Математика обольщения