Наемник мертвых богов - Элеонора Раткевич

Проснулись мы с Тенахом не на рассвете даже, а раньше: уже не затемно, а когда луна зарей умывается. Пока мы умывались сами, рассвело, и мы неторопливо по холодку отправились к колодцам. Всего-то и дороги – утренней росе высохнуть не успеть – а шли мы очень долго, очень медленно. Тенах после вчерашних откровенностей злился на себя, почти сожалел о том, что позвал меня и плелся нехотя, словно не желая представить мне на погляд то, о чем рассказывал вчера. Я же по правде говоря, боялся того, что увижу. И мы, хотя и не сговариваясь, но в полном согласии оттягивали прибытие, как могли. Глупость, конечно. Нет никакого смысла тянуть. Потяни кота за хвост – без глаз останешься. Потянули мы дорогу, как кошачий хвост, долго, сильно потянули. Вот и вцепилась мне деревня в глаза, как разъяренный кот. Разве только не шипела и не мяукала.

Нет, ничего Тенах вчера не преувеличивал и ни в чем не ошибся. Скорее, не договорил. Мир был острым, как черты лица, заостренные смертью, и тление уже вступило в свои права. Мусор на улицах. Вопли и мычание недоенной с вчера скотины. Мычание и вопли пьяных – в такую-то рань. Запах. Люди, уже отравившие свои колодцы, крали воду из немногих неотравленных; кой-кто из них попадался в капканы еще на подступах к воде. И постоянная радостная готовность любого дать в зубы любому. И многое, многое другое. Мне было все понятно и очень противно. Ну, неужели ничего и никого… нет, не может быть. Я искал взглядом хоть какой-то опоры, хоть какое-то противоядие, иначе бы и не заметил.

На дереве сидела девушка в пыльном платье и пряла. Ее мать, толстая низенькая женщина, прыгала под деревом, осыпая девушку бранью и гнилыми яблоками, и все пыталась стащить ее на землю, ухватив за ногу или за край платья. Девушка, прикусив пухлую губку, продолжала молча прясть, не подымая глаз. Наконец толстуха выдохлась, призвала на голову мерзавки дочери парочку особо увесистых проклятий и ушла домой. Девушка прерывисто вздохнула и заплакала без всхлипываний, одними глазами, но продолжала прясть. Я протянул руку в ее сторону, осторожно коснувшись воздуха. Никаких сомнений. Девушка почувствовала незримое касание наверняка. Она оторвалась от работы и взглянула на меня тревожно и удивленно. Я поклонился, коснувшись пальцами преклоненного колена.

– Ты что это? – тихо спросил Тенах, когда мы чуть отошли.

– Ничего, – ответил я. – Можно подумать со святыми каждый день встречаешься.

– С какими святыми? – обалдел Тенах.

– С обыкновенными, – терпеливо растолковывал я. – Какие святые бывают. Уж поверь моему опыту.

– Я и не думал, что есть еще кто-то вашей веры, – удивился Тенах.

– Дурак ты, – беззлобно ответил я. – Мои Боги мертвы. Какая уж тут вера! Эта девочка принадлежит твоим Богам. – Зависти я не ощутил, скорее глубокую грусть. – Эх, мне бы такую, пока мои Боги были еще живы – тут бы вы у меня поплясали!

– И чего бы ты у нее набрался – силы или святости? – ухмыльнулся Тенах.

Я не сразу даже и понял, о чем это он, а когда сообразил, обиделся страшно.

– Дурак ты, Тенах, – возмутился я. – Разве можно из живого человека силу тянуть? Тем более в постели! Отойди, пока я тебе ухо не оторвал! Ты меня вообще за кого принимаешь?

– Ни за кого, – огрызнулся Тенах, послушно отойдя шага на два. – Просто я не понимаю, зачем тогда она тебе? Разве тебе не нужна ее сила…

– Чтоб освятить мою. Сопляк ты еще. И Боги твои молодые и сопливые. Не обижайся. Ты все-таки постарше их будешь, да пожалуй, и поумнее.

– По-твоему, они вообще какие-то придурки, раз даже я умнее, – расхохотался Тенах.

– Нет, просто еще дети, – улыбнулся я, а про себя подумал, – и вдобавок невоспитанные.

– Ладно, – после недолгого раздумья Тенах вернулся на пройденную им в сторону пару шагов, – квиты. Но ты мне вот что скажи. Раз она не принадлежит твоим Богам, с чего же взял, что она святая?

– Не знаю, как бы тебе объяснить, чтоб ты понял, – я почесал в затылке. – Я не хочу кой о чем говорить сейчас, а без этого ты не поймешь. Ну, попробую. Мир встал на дыбы. Так или иначе это всех коснулось. У тебя были свои чужие мысли – помнишь, ты мне сам говорил?

Тенах кивнул.

– Ну, вот. Всех коснулось. Даже и тебя. А ты у нас служитель каких-никаких, а все же Богов.

– Ну, и что? – с вызовом спросил Тенах.

– А в ней этого вообще нет. Вокруг нее есть, а в ней нет. Ей это… – я замялся, подыскивая слова.

– Нет, не то. С гуся вода стекает, а с нее – нет, до нее просто не доходит.

– Она этого не понимает?

– Понимает, иначе бы не плакала. Но до нее не доходит. Жаль, право…

– Чего тебе жаль?

– Мне может понадобиться ее помощь, – уныло признался я.

– Так попроси.

– Не поможет.

– Какая же она тогда святая? – удивился Тенах.

– Я не сказал – не захочет, – отрезал я. – Не поможет. Не она, а ее святость. Если попрошу. Не поможет.

– А ты тайком, тихонечко, – пошутил Тенах.

– Тем более не поможет, – процедил я сквозь зубы. – Если не хуже. Краденое впрок не идет.

Тенах не хотел расспрашивать дальше. Может, и расспрашивал, да я не слышал. Не до него мне было. Начиналась охота, и если я упущу след, пусть даже и остывший, будет поздно. А может, уже поздно?

Я открыл глаза пошире и принялся спокойно смотреть вдаль. Все дальше и дальше. Сначала туда, где узкая улица окончательно теряется в траве, дальше, на одинокое дерево, дальше, на синий от дальней дымки лес, еще дальше, на золотую пыль, налипшую на горизонт, и еще дальше… горизонт распахнулся, и мир откинулся за мои плечи, как капюшон. Смотрел я недолго. Вечно не хватает времени. В который раз даю себе слово: потом, когда все кончится, посмотреть просто так. Не для дела. Просто полюбоваться. Но каждый раз потом так много всего, что стоит сделать, раз уж я остался жив, что я опять и опять не успеваю. Снова что-нибудь случается, и снова я смотрю быстро, мельком, мимоходом, ищу, выслеживаю. Потом я встряхнул головой, и нездешнее посыпалось с меня, как брызги с мокрой собаки. Я закрыл горизонт. Тенах смотрел на меня немного напугано. Мне казалось, что из его рта торчит кусок фразы, которой он подавился.

– Оно здесь, близко, – сказал я, когда дыхание восстановилось. – Я его видел… нет, не то. Я знаю, что оно здесь, но я не знаю, где оно и откуда, потому что я его видел там. И пока я его здесь не выслежу, там мне его не поймать. Так что пошли, настоятель. Будем искать.

– Я н-не понимаю, – наконец извергнул свою фразу Тенах.

Он мешал мне сосредоточиться. Так мешал, что мне хотелось надеть на него намордник. Но, к своему собственному удивлению, я терпеливо объяснял.

– Представь себе, что ты ищешь, есть ли кто-нибудь… ну, хоть бы в твоем монастыре. Он ведь большой, верно? И ты можешь бегать из кельи в келью, и все равно разминуться с этим человеком. А теперь представь себе, что у него светятся уши, а ты можешь смотреть сквозь стены.

Судя по улыбке Тенаха, он представил себе, как он ищет личность со светящимися ушами. Или чем-нибудь еще.

– Ну вот. Ты смотришь снаружи и сразу видишь: где-то в доме уши ходят. Стенок ты не видишь, только уши, и тебе трудно определить на каком они уровне, в какой келье. Вот и я посмотрел снаружи и теперь точно знаю: уши светятся. Остается найти где именно.

– И оборвать? – Тенаха сравнение явно позабавило.

– Ох, с какой бы радостью оборвал бы я и уши, и все прочее, – вздохнул я. – Но моя проблема в том, как приделать ему уши. И перестань говорить, что не понял. Потом поймешь. Помолчи немного, дай подумать.

Тенах замолчал. Я подтянулся и сел на забор, рискуя получить камень в спину, и задумался. После недолгих размышлений я пришел к удручающему выводу: щель могла образоваться где угодно. Даже в отравленных колодцах. Хотя нет, колодцы стали травить, когда зло созрело.

Ладно, и на том спасибо. Доведись мне обходить все колодцы, я бы и вовсе не управился. Все, что появилось потом, можно смело исключить. Колодцы, деревья… хотя и не все, не все деревья. Ух, сколько путаницы. И Тенаха спрашивать бесполезно, он и не помнит, в каком порядке что происходило. Отбрасывать можно только всякую мелочь: то, с чем мне придется схватиться, штука не маленькая. Хотя тоже нет: оно могло вырасти и разжиреть постепенно. Как ни размышляй, а результат один: ничего я не добьюсь, сидя на заборе, кроме занозы в задницу. Надо обойти все возможные места самому. Но мне не хотелось. Видят Боги – и живые, и мертвые – как же мне не хотелось!

– Пойдем, – предложил я Тенаху, тяжело сползая с забора.

– Куда? – деловито переспросил Тенах.

– К тебе в обитель. Начинать всегда надо с главного.

Главное, то есть обитель, выглядело до того чудовищно, что даже трогательно. Поросшая мхом главная лестница к храмовой паперти осталась нетронутой – три ступеньки, квадратная площадка для коленопреклонения, четыре ступеньки, снова разрыв для того же самого, и снова три и четыре, разделенные квадратами, площадок, хотя теперь, со сменой Богов, числа эти потеряли всякий смысл. Я глазами указал Тенаху на это несоответствие, он понял меня, хмыкнул, чуть приметно пожав плечами, и отвел взгляд, как бы говоря: «А я тут при чем? Ничего не поделаешь». Действительно, поделать тут нечего, выстроено в свое время на совесть, денег не пожалели. Камень ступенек зарос священным мхом сильнее, чем положено, сами ступеньки за долгие годы стерты ногами паломников на три пальца от прежней высоты. Была, помнится, такая легенда, что конец света наступит, когда эти ступеньки сотрутся до основания. Но между элохарскими изразцами, покрывающими площадки, до сих пор не единой щели, куда могла бы забраться хоть ниточка мха, и до сих пор полыхают они прежними яркими красками. Лестницу не одолели ни годы, ни войны. Вот храм пострадал значительно сильнее, причем восстановлен был частично и своеобразно. Левая половина, прежняя, каменная, оставалась полукруглой. Зияющие в ней дыры, оставленные последним штурмом, заделаны желтым кирпичом – тем же самым, из которого заново отстроили правую половину. Ее сделали квадратной, решив, очевидно, не возиться с вычислениями магической кривой, производящей впечатление полукруга. Вдобавок левую и правую половину соединили – теперь, когда деревья-колонны, раньше плотной кровлей смыкавшие свои кроны, сгорели дотла, это было только разумно, но для меня, помнившего их живую колоннаду, стоящие на том же месте мертвые столбы с золоченой крышей, производили на редкость нелепое впечатление. Как если бы безумец сшил сапог и тапочку разных размеров позолоченной нитью. Строители наверняка восстанавливали храм столь нелепым образом на скорую руку, чтоб начать в нем служить как можно быстрее, чтоб из памяти людей как можно быстрее стерлись имена и лики прежних Богов. Наверняка они считали, что все это ненадолго, а уж потом-то храм отстроят во всем его былом великолепии. Но самые временные вещи и строения оказываются самыми постоянными. Я не сомневался, что храм останется в его нынешнем нелепом виде, а через век-другой его нелепость мистически обоснуют. Нда. В столь грозном отсутствии вкуса я нынешних даже не подозревал. Но хотя храм и выглядел огорчительно, я испытал безмерное, ни с чем не сравнимое облегчение: фундамент не поврежден, столбы поставлены точно на месте сгоревших деревьев. Мне стоило только прикоснуться к камню и я понял: из-под этих стен не вырвалось ничего. Хвала моим мертвым Богам – даже их пролитая кровь охраняла надежно, хотя и не текла больше в их жилах. Страшно даже представить, что могло случиться, надумай нынешние умники перенести храм на новое место, срыв до основания прежний. Говорят, именно Тенах и запретил перенос. Конечно, в результате мы обязаны ему тем, как теперь храм выглядит, зато он выглядит на прежнем месте, а не где-нибудь еще, и силы зла, запертые им, заперты надежно.