Братья - Крис МакКормик

не потерял ли я этот чертов кошель… Когда он исчез, кошелек остался у меня (и до сих пор еще валяется в кабине моего грузовика). После него осталась масса безделушек и прочего мелкого барахла, что он насобирал, путешествуя со мной по стране.

Вот так. Под моим пальто ворочалась кошка, пока я мчался в сторону бунгало Джонни Трампета. Я просил Фудзи дать мне возможность сосредоточиться на поставленной передо мной задаче, но она переворачивалась с боку на бок, не глядя на меня. Нет, она не то чтобы игнорировала мои слова, просто думала о чем-то другом, очарованная дорогой.

Глава третья

Кировакан, Армянская ССР, 1971 год

Мина сказала, что она выросла вместе с Аво, хотя это было не совсем так. Она жила на первом этаже самого высокого здания в Кировакане, а Рубен – единственный, кого, кроме Мины, приглашал к себе в гости мастер игры в нарды, – жил со своими родителями в исхлестанной дождями горной деревне. И так продолжалось довольно долго, хотя Мина и говорила другое. Она жила в городе, а Рубен – в деревне, да.

И только лишь когда им обоим исполнилось по пятнадцать, тогда и возник Аво – уже в этом возрасте выше на голову любого мужчины на вокзале. Случилось это зимой семьдесят первого года.

Тем утром Аво пожал своему дяде руку и сел в поезд, что направлялся на восток от Ленинакана [5]. От дядюшки, как потом рассказывал Аво, так сильно пахло булгуром [6], что этот запах преследовал его чуть ли не до Спитака. Этот же дядя, по рассказам Аво, на общегородском митинге сказал, что ему следует гордиться тем, как умерли его родители.

– Ты же знаешь, что мы за народ, – произнес он с улыбкой. – У нас есть старая традиция – умирать во время крупных катастроф. Пожар на фабрике… что ж, во всяком случае, твои родители погибли, как истинные армяне!

– Да уж, – отреагировал Аво, хотя почти и не слышал, о чем там разглагольствует его дядя на трибуне у исполкома. Ледяной ветер задувал в микрофон и гнал дым от десятков сигарет прямо Аво в нос. Он чихнул – и дядя протянул ему свой носовой платок, словно поднял флаг на длиннющем флагштоке.

Аво правильно поступил, что не замкнулся в своем горе, – его родители были всего лишь двумя среди пятидесяти девяти погибших. В подобных обстоятельствах делать акцент на личном неблагородно, так как речь шла об общенациональной трагедии. К чести Аво можно сказать, что если он и грустил, то это было почти незаметно, особенно под надзором дядюшки, который полностью его контролировал. Но Аво надеялся, что ему станет легче, если они с дядей расстанутся и он – Аво – осядет на чужбине, где никто не знает о его прошлом.

– Ну и как далеко ты собрался? – спросил как-то раз дядя, поймав племянника за изучением карты.

К своему удивлению, Аво узнал, что у него имеются родственники в Ливане, Сирии и Иране. У него даже имелся троюродный брат, который переехал в город под названием Фресно, США.

– Да мне все равно, – ответил племянник. – Но лучше попытаться во Фресно.

Дядя несколько недель писал письма и разговаривал по международному телефону, надсаживаясь, чтобы докричаться до оператора сети. Но перспективы оставались туманными. Большинство родственников просто не имели средств, чтобы пригласить к себе Аво, а некоторые и не ответили. И вдруг дядина двоюродная сестра, мать пятнадцатилетнего мальчишки – ровесника Аво, – охотно предложила свое гостеприимство. Как заметил дядя: «Она всегда мечтала о втором сыне».

– Так где же она живет? – воскликнул Аво. – В Бейруте, Париже или во Фресно?!

– Несколько ближе, – отозвался дядя, выбивая пыль из своей шляпы.

И вот, окутанный ароматом булгура, Аво сел в поезд, что отходил из Ленинакана, его родного города, и меньше чем через час оказался в городе поменьше. До этого он знал о Кировакане, что этот городишко знаменит зелеными склонами гор и своими чувствительными, доверчивыми жителями.

– У них, – сказал ему дядя еще в Ленинакане, – в каждой шутке есть глубокий смысл. В том-то все и дело…

И хотя Кировакан был еще далеко, Аво уже испытывал некоторую симпатию к его жителям, которым удалось создать о себе подобное мнение.

Он пожал дяде руку совсем как взрослый, словно уезжал не просто в другой город, а на всю оставшуюся жизнь.

Едва лишь поезд подкатил к вокзалу, как блуждавшие по небу тучи вдруг сошлись единым фронтом и разразились ливнем. Между рядов сидений протискивался худощавый билетный контролер, безо всякого выражения выкрикивая: «Кировакан!»

– Позвольте, я помогу, – сказал Аво миниатюрной женщине, которая пришла встретить его.

Он взял у нее из рук зонтик и высоко поднял над их головами.

– И его тоже прикрой, – ответила женщина, указав на тщедушного мальчика в очках, что плелся вслед за ними.

Аво уже знал, что у нее сын его возраста, но мальчишка явно не тянул на пятнадцать. Сам-то Аво уже в двенадцать был ростом со своего отца, и привык, что он на голову выше своих одноклассников. А этот – пусть и дальний, но все же родственник – был не выше девчонки. Да еще и смотрел хмуро, что делало его похожим на старика, обреченного жить в детском теле. Аво внезапно захотелось вернуться к дяде и попросить его забыть о затее с отъездом. Как только он подумал об этом, маленький злюка по-джентльменски протянул ему руку, которую Аво осторожно пожал.

Мальчика звали Рубен.

Мина познакомилась с Аво несколько позже. Впервые она услышала о нем во время урока игры в нарды. На уроки вместе с ней ходил и Рубен, который считался одним из лучших учеников мастера Тиграна. Помимо утренних занятий перед школой, они три раза в неделю оставались у Тиграна на ужин, чтобы заниматься еще и вечером. Мина и Рубен были единственными из учеников, кого Тигран приглашал к себе в дом. К Рубену Тигран был очень внимателен, с Миной он ни разу не заговаривал просто так, разве что за исчерченной острыми треугольниками игральной доской. Но вот когда появился Аво, все изменилось.

Сначала жизнь Аво в деревне над Кироваканом была легкой и спокойной. До начала учебного года было еще далеко, соседи оказались добрыми и гостеприимными людьми. И даже то, что постоянно лили дожди, отчего стекла в окнах становились матовыми, словно во сне, ему нравилось. Он спокойно засыпал под звук бьющих о крышу капель. Никогда