Однокурсники - Эрик Сигал

Погода стояла теплая, почти все окна в Гарвардском дворе были распахнуты — неудивительно, что почти сразу вокруг него собралось довольно много людей. Несколько наиболее энергичных первокурсников даже принялись танцевать, чтобы заодно поддержать форму перед предстоящими победами в Рэдклиффе, а также и на других площадках танцевальных сражений.

Он был великолепен. А его сокурсники были по-настоящему взволнованы тем, что среди них обнаружился такой талантливый музыкант. («Этот парень — второй Питер Ниро»[12], — заметил кто-то из них.) Наконец Дэнни закончил играть — вернее, это он думал, что закончил, но не тут-то было. Все хлопали ему и кричали, чтобы сыграл еще. Он стал принимать заявки на исполнение различных произведений: от «Танца с саблями» до «Трех монеток в фонтане».

В конце концов на месте происшествия случайно оказался один из университетских полицейских. Именно на это Дэнни больше всего и рассчитывал.

— Эй, ты, — грозно рыкнул полицейский, — играть на пианино у Гарвардского двора запрещено. Двигай отсюда в общагу вместе со своим инструментом.

Толпа неодобрительно зашумела.

— Послушайте, — обратился Дэнни Росси к своей благодарной аудитории. — Почему бы нам всем вместе не поднять рояль по лестнице в мою комнату? А там я смогу играть хоть всю ночь.

Раздались крики согласия, и с полдюжины самых крепких парней из присутствующих с радостной готовностью подхватили инструмент Дэнни и понесли наверх.

— Погодите минуту, — предупредил коп. — Помните: никакой музыки после десяти вечера. Таковы правила.

Снова послышались свист, ропот, улюлюканье, тогда Дэнни Росси вежливо ответил:

— Да, господин полицейский. Обещаю, я буду играть только до обеда.

Хотя Тед Ламброс и не удостоился привилегии переехать в общежитие из каморки, в которой провел все свои школьные годы, он тем не менее большую часть этого дня тоже провел в заботах, приобретая в «Курятнике» очень важные предметы.

Прежде всего он купил зеленый рюкзак для книг — вещь, совершенно незаменимую для серьезного студента Гарвардского университета. Рюкзак — это как практичный талисман: подходит для того, чтобы носить в нем инструменты, нужные в работе, и одновременно выдает в человеке настоящего ученого. Кроме того, он заплатил за большой прямоугольный флаг малинового цвета, на котором красовалась кичливая надпись буквами из белого сукна: «Гарвард, выпуск 1958 года». И пока другие первокурсники развешивали точно такие же вызывающие тряпки по стенам своих общежитий в Гарвардском дворе, Тед покрыл этим куском ткани письменный стол в своей крошечной комнатке.

Для полного счастья он обзавелся курительной трубкой солидного вида — когда-нибудь обязательно научится ею пользоваться.

По мере того как день клонился к вечеру, он все проверял и перепроверял свой тщательно подобранный гардероб из подержанных вещей, пока мысленно не объявил себе, что готов встретить завтрашний день, а с ним и все те испытания, которые ожидают его в Гарварде.

А потом атмосфера волшебства рассеялась, и он направился по Массачусетс-авеню в «Марафон», где снова напялил на себя все то же потрепанное барахло, чтобы подавать на стол кембриджским львам мясо молодого барашка.

Это был день стояния в очередях. Сначала утром, у стен Мемориал-холла, а потом, сразу после шести вечера, у входа в столовую «Фрешмен-Юнион», где сформировалась колонна из желающих поужинать, которая протянулась наружу, вниз по гранитным ступеням и дальше — чуть ли не до Куинси-стрит. Естественно, все первокурсники были в пиджаках и при галстуках, хотя различных расцветок и неодинаковых по качеству — в зависимости от вкусов и возможностей тех, кто их носил. Университетские правила подробно разъясняли, что студенту Гарварда пристало принимать пищу только в приличной одежде.

Однако этих разодетых по всем правилам джентльменов ожидал неприятный сюрприз: в столовой не оказалось тарелок.

Еду здесь накладывали в пластмассовые, почти как для собак, миски желтовато-коричневого цвета, зачем-то разделенные на неравные части. Единственно целесообразным отделением в этом хитроумном приспособлении была круглая дырка в самом центре — туда можно было поставить стакан с молоком.

При всей оригинальности конструкции емкость не могла скрыть того прискорбного факта, что еда для первокурсников оказалась совершенно никудышной.

Что это за мелко нарезанные кусочки бурого цвета шлепком наваливали им в миски на первой раздаче? Крикливые буфетчицы утверждали, будто это мясо. Большинство же считали, что по виду это скорее похоже на струганые подметки, а по вкусу так оно и есть — никто даже не сомневался. Всем полагалась добавка, но вряд ли это кого утешало. Кому охота дополнительно мучиться, жуя то, что не жуется?

Единственным и настоящим спасением стало мороженое. Это лакомство было представлено здесь в огромном количестве сортов. А для восемнадцатилетних юношей такое обстоятельство затмевало любые кулинарные неудачи. Тем более если мороженого много.

Впрочем, никто всерьез не скулил и не жаловался. Ведь, сами того не сознавая, все молодые люди были счастливы просто находиться в этих стенах. Даже невкусная еда делала первокурсников причастными к чему-то важному. Почти все они с ранних лет привыкли побеждать в каких-то областях. Среди поступивших в этом году было двести восемьдесят семь человек, которым в своих школах доверили произнести прощальную речь на выпускном вечере. И каждый понимал, что подобная честь — выступить с речью по окончании Гарварда — выпадет когда-нибудь только одному из них: достойнейшему из достойных.

Тем временем, следуя какому-то необъяснимому инстинкту, студенты-спортсмены уже начали находить друг друга. За одним из круглых столиков, подальше от прохода, Клэнси Робертс умело выдвигал себя на роль капитана хоккейной команды курса. За другим столиком лайнмены, которые час назад познакомились на футбольной площадке «Диллон-филд», с удовольствием налегали на еду — возможно, им в последний раз приходится сидеть среди простого народа. Ибо как только им выдадут защитную экипировку, они смогут питаться за отдельным столом в спортивном клубе университета, где подают мясо хотя и примерно такого же бурого цвета, но зато куски в два раза толще.

Стены огромного зала, обшитые деревянными панелями, гудели от громких разговоров, которые велись оживленными первокурсниками. Нетрудно было понять, кто из них ходил в среднюю школу, а кто посещал частные подготовительные курсы. Последние были разодеты в пух и прах — шерстяные жакеты, шелковые галстуки; они сидели большими компаниями, говорили ни о чем и смеялись просто так. А многообещающий физик из Омахи, настоящий поэт из Миссури и будущий юрист-политик из Атланты ели поодиночке. Возможно, через двадцать четыре часа они будут питаться с кем-то из соседей по общежитию — если за это время не надоедят друг другу.

В Гарварде вопрос о том, кто с кем будет жить, никогда не пускался на самотек — без внимательного рассмотрения и изучения. Более того, должно быть, кто-то очень сообразительный, с наклонностями садиста, долгими часами распределял, кого куда селить. Задача перед ним стояла безумно сложная: только представьте себе огромный стол, уставленный тысячей блюд — и все разные. Что с чем подавать? Какие блюда хорошо сочетаются, а от каких будет несварение желудка? Кому-то в администрации университета это было известно. Или, во всяком случае, он думал, что известно.

Конечно, вас спрашивали о ваших предпочтениях. Курите или нет, занимаетесь ли спортом, интересуетесь искусством и так далее. Преппи, естественно, просили о том, чтобы их селили вместе с их дружками, и обычно подобные просьбы удовлетворялись. Но среди гигантской колонии, состоявшей сплошь из оригиналов, где исключительные личности скорее норма, таких конформистов было совсем немного.

Как, например, нужно было поступить с Дэнни Росси, который попросил лишь о том, чтобы его общежитие находилось как можно ближе к Пейн-холлу, музыкальному корпусу? Поселить пианиста вместе с каким-нибудь другим музыкантом? Нет, это рискованно: могут не сойтись характерами. А Гарварду требуется атмосфера дружеского спокойствия среди новобранцев, которым на этой неделе предстоит пережить самый мучительный урок в своей жизни. Скоро каждый сможет убедиться, что мир вращается не только вокруг него.

По причинам, никому, кроме университетского начальства, не понятным, Дэнни Росси был определен в Холворти-холл, где с ним поселились китаец Кингман By, будущий архитектор из Сан-Диего (может, потому, что оба родом из Калифорнии), а также Берни Акерман, сильный математик и чемпион по фехтованию, окончивший среднюю школу в Нью-Триере, в пригороде Чикаго.