Тутти Кванти - Владислав Победоносцев

Косясь на массивные входные двери, нажал на клавишу выключателя, уже скорее по инерции, и вдруг отчетливо вспомнил, что, по своему обыкновению, ни засов не задвинул, ни замков не запер. Такой предосторожности никогда и не требовалось: по усадьбе в свободном поиске рыскала псиная свора. Но где же она сейчас?! Почему не слышен привычный собачий перебрех, низкий рокочущий лай ротвеллера Креола, кокетливый повизг сучки Мальвы?.. Или их уже задушила эта битумная чернота?.. Значит, сюда никто не прорвется — ни поставщики, ни егерь, ни Зоя с детьми, ни гости?.. Такой вот уготован конец, который нельзя уразуметь?..

И в ту же секунду Бельчук почувствовал: дрогнула и нехотя приоткрылась, точно уступая незваному пришельцу, тяжелая дверь; натужно и коротко проскрипела; в ноги как бы толкнулась тугая волна…

Мыслей в бельчуковской голове уже не было — их смел ужас; он же судорогой свел указательный палец…

Две погибели вырвались из газельных стволов, прошили двойные двери, обитые снаружи стальным листом, и…

Бельчук не знал, нашли ли цель его защитники-жаканы: затяжной рывок забросил грузное тело обратно на третий этаж. В кромешной тьме он действовал будто опытный слепой — быстро и точно. Повернул ключ на оба оборота, расчетливо подошел к бюро, выдвинул нижний ящик, сгреб рассыпанные в беспорядке патроны, два вогнал в стволы, остальные сунул в карман куртки, нагнулся и сразу ухватил хвост амурского тигра, оттащил шкуру в угол, за трясинное кресло, гулко упал на нее, навел ружье на окно, потом на дверь, беря под прицел места возможного вторжения…

Все это было проделано как бы одним долгим непрерывным движением — инстинктивно, без участия сознания. И только когда спина оперлась о стену, а палец опять был готов отправить жаканы на защиту хозяина, к тому вернулась способность соображать и чувствовать что-то помимо страха. Правда, сердце толкало кровь так мощно и учащенно, что уши полнились шумом, и Бельчук, хоть и напрягался изо всей мочи, сперва никак не мог уловить, что делается с окном и за дверью. Зато зрение явило ему неизвестное дотоле качество: в полной темноте он различал контуры предметов, опознал даже плоский стилет на подлокотнике кресла — взял и положил его подле себя; с удивлением понял, что угадывает происходящее за окном — вихри и буруны, составлявшие черное существо, окрепли, набрали силу, стали круче, плотнее… И сразу же услышал потрескивание стекла — не мягкое, как давеча, а жесткое, хрусткое, будто вот-вот уступит огромный толстый лист нажиму, ввалится с грохотом в кабинет, оставляя хозяина один на один с неведомым…

Машинально направив ружье на окно, Бельчук тем не менее не утешался уже мыслью, что от черного душегуба — будь он живым существом или бунтующей стихией — можно оборониться охотничьими жаканами. Он представил вдруг, что его отчуждение от жизни произойдет молниеносно. Битумное варево снесет хрупкое стеклянное препятствие, хлынет в комнату, накроет его, и он захлебнется. «Холодная она или горячая, эта чернота?» — обеспокоенно подумал он, — словно комфортный конец имел для него решающее преимущество перед бескомфортным.

Не предполагал Бельчук, что так быстро получит ответ на свой трагикомический вопрос. Едва повернул он голову к двери, второму уязвимому месту его цитадели, как панически вжался спиной в стену…

Из-под двери, почти по всей длине зазора, медленно поползло черное пламя. Оно подрагивало, лениво облизывало мореное дерево, но не обугливало его — значит, было холодное…

Вдруг несколько черных языков легко стрельнули вверх, к потолку, свились в толстый жгут, образовав на конце подобие косматой головищи. Эта головища резко качнулась в сторону завороженно следящего за пугающими превращениями хозяина, замерев в полутора метрах от его лица…

Окостеневшей рукой Бельчук метнул в головищу стилет. Он прошел сквозь нее плашмя, оставив узкую щель, сообразную своей конфигурации, — будто вырвал из головищи кусок плоти, из которой та состояла. Но в тот же миг, не дав даже родиться надежде на возможность сопротивления, головища и драконья ее шея — жгут — превратились в бесчисленные гибкие щупальца, которые, разом напитавшись силой, текущей из-под двери, заполонили собой кабинет. Поначалу они хаотично извивались, ощупывали каждый предмет и как бы старательно обплывали недвижимого человека… Но вот хаотичность в их перемещениях исчезла, и все щупальца, повинуясь какой-то единой воле, чуть приметно потянулись к Бельчуку…

Он невольно закрыл глаза, понимая, что спасения от щупалец нет. Сейчас они задушат его… Но внезапно в сознании вспышкой мелькнула злорадная мысль: «Не задушат — не дамся!»

И рывком приставил ружье ко рту. Секундное колебание — и зубы осторожно обхватили холодный металл стволов, по которым испуганно неслись золоченые газели. И им, и Бельчуку теперь грозила одна и та же опасность — выстрелы… Переведя дыхание, загнанный в угол человек, принявший, как ему казалось, окончательное и последнее в жизни решение, разомкнул плотно сжатые веки, чтобы еще раз увидеть своего непознанного смертельного врага…

Осмыслить представшую перед глазами картину Бельчук сразу не мог: черные щупальца поспешно убирались из комнаты в поддверную щель. Вытягивались они, по-видимому, той же могучей волей, которая их сюда послала. За окном глухая чернота резко ослабла и поднялась вверх, впустив в комнату как бы серый рассвет.

От изумления и забрезжившей надежды Бельчук разжал зубы и откачнул голову от стволов…

В то же мгновение щупальца молниеносно, не в пример первому появлению, заполнили комнату и замаячили уже у самого лица, извиваясь и явно отталкивая друг друга, точно оспаривая некое право на первый перехлест хозяйской шеи. Окно, за которым опять бушевала все та же чернота, предательски хрустнуло…

В отчаянье Бельчук приник раскрытым ртом к дулам ружья, как будто в них таилось его спасение.

И снова черные щупальца поползли восвояси, а за окном обозначился серый рассвет. Но стоило Бельчуку вынуть дуло изо рта, как извивающиеся душители вернулись, а одно щупальце, опередив прочих, проворно охватило крепкую шею. Почувствовав, что горло слегка сдавлено — или это ему только показалось? — Бельчук впился зубами в стволы, зажмурился, представляя, как снесет ему сейчас полголовы, и, уже ничего не соображая, нажал на курок…

Раздался щелчок. Осечка!

Бельчук открыл глаза — кабинет был залит солнечным светом!

Сквозь любимое стекло виднелось первозданной голубизны, без единого облачка, небо; горделивая сосна, ближайшая к окну, радушно принимала на широченных лапах нахальную и базарно горластую сорочью компашку; птицы без умолку трещали, перемывая кости товаркам, шустро перепархивали с лапы на лапу, обильно осыпая снег, радостно искрящийся в солнце; снег летел вниз длинными рассыпчатыми прядями, бесшумно скользя совсем рядышком с бельчуковским окном. Протяни руку — и вот она, такая будничная и в одночасье праздничная, не замечаемая за непрерывной колготой ни в будни, ни в праздники, живая жизнь.

Отдал бы узник и роскошный дворец свой, ставший ему темницей, и охотничий домик со всеми шкурами и сюрпризами, да и всю гектарную усадьбу вместе с бонапартовским по размаху планом знахарского завоевания вселенной — за одно только то, чтобы вот сейчас, сию же секунду, подставить ладонь под рассыпчатую снежную прядь, скользнувшую с корабельной сосны под бойкой сорочьей лапкой…

Весь порыв и желание сделать это, Бельчук уж и дернулся было вскочить на ноги, да неожиданно получил такой крушащий удар по глазам, что навзничь повалился обратно на покорную шкуру амурского зверя…

Удар нанесла чернота. Махом погасив солнце, небо, снег, сосны, сорочий стрекот, махом наполнив комнату своим порожденьем — черными щупальцами, которые теперь стали потолще и еще злее принялись толкаться, примериваясь к шее узника.

В закрытых глазах лежащего Бельчука перекатывались солнечные волны. Обеими руками он загораживал горло, выставив локти торчком и тем создавая некую преграду для атакующей черноты. Он знал, правда, что это защита до поры. Знал, потому что наконец понял если не все, то главное из того, что с ним происходило.

«Да-да, конечно, все так… — думал Бельчук. — Люди-то со мной не совладали — вот и ополчилась стихия! Погибели моей хочет. Только я ружье в рот — сразу эти мерзкие щупальца назад под дверь. А на курок нажал — и солнце включили. Поощряет, значит, меня стихия, правильно, дескать, делаю… Но разве же так бывает?! При чем тут стихия? Какое ей дело до меня и до моих отношений с прочими людишками?.. Я, может быть, гениальный предприниматель, изобретательный, энергичный… Дали бы только вздохнуть во всю грудь да выпустили бы на волю — я бы шарик этот тихоходный волчком закрутил — быстрее, еще быстрее, как можно быстрее! Шевелитесь, человечишки, Бельчук ваш владыка!..»