Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Фёдор Головкин

Обращение Павла I к Ордену ионнитов на Мальте, при всей своей кажущейся экстравагантности, выявляет особенности личности Павла I, не случайно окрещенного Пушкиным «романтическим нашим императором». Сейчас трудно обойтись без той обобщающе-емкой характеристики миросознания Павла, системы ценностей, им исповедываемой, которую дал А. Г. Тартаковский. Это, прежде всего, идеализация социально-духовных ценностей средневековья, выдвинутая Павлом модель средневекового теократического государства (отсюда — четкая регламентация публичных и частных отношений, этикета и тому подобное), при всей утопичности самой рыцарской идеи как таковой, как и возможности ее осуществления в условиях российских реалий[24].

Головкин описывает один из ключевых моментов в истории взаимоотношений Павла I с Мальтийским орденом, этого уцелевшего осколка объединения рыцарей-крестоносцев, под его покровительство, провозглашения его великим магистром Ордена св. Иоанна Иерусалимского. Оказавшийся в тяжелом положении после французской революции, Орден вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. И Павел I в 1797 г. принимает Орден под свое покровительство. Как писал А. Г. Тартаковский: «С тех пор Мальта стала оказывать все большее влияние на идеологию павловского царствования…»

Головкин рассматривает это политическое событие в гротесковом ракурсе, высмеивая роль одной из знаковым фигур не только в учреждении российского великого приорства Мальтийского Ордена, но и павловского правления, графа де-Литта Юлия Помпеевича — надо сказать, что граф Федор не единожды обращается к нему в своих воспоминаниях. Между тем, де-Литта отнюдь не был личностью столь ничтожной, как его рекомендует нам мемуарист.

Выходец из известной австрийской семьи (отец его был генеральным комиссаром австрийских войск), способный и образованный молодой человек был зачислен в рыцари Мальтийского ордена, участвуя затем в ряде кампаний. Сведущий в морских делах, де-Литта был приглашен Екатериной II в Россию для переформирования русского флота на Балтийском море. За удачное командование в одном из эпизодов военных действий со шведами был произведен в контр-адмиралы, а проиграв другое сражение — подвергнут опале и отправлен в путешествие по Италии. Но затем, после ее смерти пришелся ко двору Павла I. Литта явился к императору в момент критической для Мальтийского ордена ситуации с предложением вернуть Ордену доходы с графства (на Волыни), которое после раздела Польши перешло к России. Благодаря его влиянию была заключена весьма важная в этом случае конвенция 1797 г. С учреждением же при Павле I «Российского великого приорства», Литта был назначен одним из его командоров, введен в графское Российской империи достоинство и назначен чрезвычайным послом Ордена при русском дворе. Видя в Павле I единственное лицо, могущее вернуть Ордену остров Мальту, захваченный Французами, Литта более других представителей католической партии при русском дворе хлопотал об избрании Павла I великим магистром. Как известно в 1798 г. Павел I был избран в великие магистры Мальтийского Ордена (к императорскому титулу прибавились слова «Великий Магистр Ордена св. Иоанна Иерусалимского, а граф Литта сделался его наместником, получив влияние в государственных делах. Честолюбивый, осыпанный царскими милостями, Литта сумел занять соответствующее положение, чему способствовали и прекрасные физические данные, величественная осанка. По просьбе Павла папа Пий VI снял с его любимца обет безбрачия, требуемый Орденом. Женитьба на племяннице Потешкина графине Екатерине Васильевне Скавронской сделала его владельцем огромного состояния. Чета Литта занимала одно из видных мест при дворе. Однако ему не раз пришлось пережить опалу, в том числе, благодаря стараниям завистников и недругов. Настойчивость Литта в восстановлении в России ордена иезуитов, заносчивость его брата Лаврентия — папского нунция вызывали недовольство многих. Так называемая русская партия во главе с Ф. В. Ростопчиным старалась нейтрализовать влияние Литты, и тот был уволен в отставку. Но, несмотря ни на что, он верой и правдой служил России на всех занимаемых им постах, оставаясь уважаемым человеком: Александр I назначил его обер-шенком, обер-гофмейстером, членом Государственного Совета. В правление Александра I он разделял позиции реформистского окружения императора. Именно ему принадлежала инициатива присвоения Александру I звания «Благословенного», а в дни событий междуцарствия 1825 г. он участвовал в «Чрезвычайном Собрании» Государственного Совета, на котором, обращаясь к великому князю Николаю Павловичу, заявил о готовности признать его государем и присягнуть ему[25].

Но надо отдать должное Головкину, его проницательности, что во всей этой «мальтийской драматургии» он сумел почувствовать в Павле натуру романтически-рыцарскую: «Скажем…, — записал граф Федор, — что во всей этой истории могла заключаться великая и красивая мысль, а именно: чтобы государь стал во главе всего дворянства Европы, — в эпоху, когда самые старинные и самые полезные учреждения обрушивались».

Записи Головкина обрываются на событиях, датированных 1799 г. Между тем, известно, что он продолжал вести их почти до самой смерти. Трудно представить себе, что он мог бы обойти молчанием последний год, дни жизни и царствования Павла I, пронизанные напряжением и тревогами как для самого Павла, так и императорского окружения. Обер-церемониймейстер Головкин по роду службы неизменно присутствовал при дворе, и, даже, если он и не владел какой-либо конкретной информацией, то, конечно же, до него не могли не дойти какие-то слухи о чем-то готовящемся. Не случайно, вечером 11 марта 1801 г. он произносит фразу, услышанную будущим начальником полиции Александра I, тогда еще простым офицером Я. И. Сангленом. Показывая на окно в Михайловском замке Головкин сказал: «Этой ночью произойдет ужасная катастрофа»[26]. Потому сомнительно, чтобы Головкин мог обойти своим вниманием трагические события той ночи, и то, что предшествовало ей. Или, быть может, он знал нечто такое, что было опасно доверить бумаге в уже наступившее другое царствование? И здесь необходимо вспомнить о предположении, высказанном владельцем рукописи воспоминаний Головкина о том, что часть бумаг графа Федора была изъята какими-то неизвестными лицами…

Головкин представил нам замечательную возможность взглянуть на наших соотечественников со стороны. Он близко наблюдал их заграницей, и не устоял перед соблазном посвятить им самостоятельный очерк «Русская колония во Флоренции». Но, по существу, за исключением предисловия, в его основе лежат письма Головкина к кузине Амалии Александровне Местраль д’Арюффен. Ему были равно понятны как русское общество, так и их время препровождение, бытовой уклад, степень инкорпорированности в европейский.