Красный корсар - Джеймс Купер

В городе снова стали раздаваться удары молота, топора, шум пилы. Окна некоторых лавок были полуоткрыты, как будто их владельцы заключили некий компромисс между своими интересами и своею совестью. Можно было видеть, как хозяева трех гостиниц, единственных в городе, стояли у своих дверей, провожая уходивших крестьян взглядами, явно демонстрирующими их желание привлечь клиентов, всегда более готовых скорее продать, чем купить. Однако лишь несколько праздных матросов со стоящих на якоре кораблей да еще небольшая группа завсегдатаев кабаков откликнулись на их дружеские кивки, вопросы о здоровье жен и детей и, наконец, прямые приглашения.

Народ, живущий в так называемых провинциях Новой Англии, отличался тем, что он был полностью поглощен повседневной жизнью, а также заботой о будущем.

Однако великое событие дня еще не было забыто, хотя праздно болтать о нем за бутылкой никто не стремился. Прохожие собирались в группы на улицах, толковали о политических результатах великого национального события и делились впечатлениями о тех, кто играл днем главные роли. Все согласились, что благодарственные молитвы были искренни и безупречны. Большинством голосов было решено, что речь, которую можно назвать исторической, столь же изящна, сколь и поучительна; хотя это мнение и встретило некоторое возражение со стороны клиентов одного адвоката, выступавшего против оратора. В общем все согласились с тем, что никогда ни из чьих уст не прозвучала речь более красноречивая, чем произнесенная сегодня в их присутствии. Это напоминало разговор рабочих о корабле, построенном в их порту: по своей провинциальной восторженности, стремящейся обессмертить здания и даже некоторых людей в пределах их местности, они называли этот корабль драгоценнейшим образцом самых совершенных пропорций морского кораблестроения.

Но, может быть, необходимо сказать несколько слов и о самом ораторе, чтобы этот мудрец – столь замечательное чудо ума – занял свое место среди великих людей описанного дня. Он был обычным оратором во всех случаях, когда возникала необходимость обсудить какое-нибудь великое событие вроде того, о котором мы только что рассказали. Его образованность справедливо считали самой высокой по сравнению с другими, его репутация, его слава была подобна жару в печи, накал которого тем более, чем меньше печь. Утверждали, и не без основания, что своими знаниями он поразил многих европейских ученых, пожелавших состязаться с ним на арене древней литературы. Это был человек, умевший извлекать величайшую пользу из своих необычных дарований. В одном только случае он едва не поколебал завоеванную репутацию, позволив напечатать один из образцов своего красноречия или, как выразился более остроумный, чем удачливый, его соперник (единственный, кроме него, адвокат в городе), допустив «поймать на лету» одну из крылатых его речей. Но даже и это испытание, каковы бы ни были где-то его последствия, послужило укреплению его славы оратора. Эта речь создала ему своего рода ореол, и напрасны были попытки некоторых интриганов противостоять этому.

Брошюра была разослана по провинциям, читалась на вечерах, превозносилась до небес в общественном листке каким-то сочувственным пером, причем стиль статьи поразительно напоминал стиль оратора, и, наконец, благодаря рвению одного из приверженцев оратора, более пламенного или, возможно, более других убежденного, была отправлена на борт корабля, отправлявшегося к дорогому очагу, как нежно называли тогда Англию, в конверте, адресованном ни более ни менее как английскому королю.

Неизвестно, какое впечатление произвела эта брошюра на суровый ум догматичного немца, занимавшего тогда трон победителя, но те, кто был посвящен в тайну этой отправки, долго тщетно ожидали награды за столь выдающееся произведение человеческого разума.

Несмотря на замечательные качества, тот, кто был одарен ими, по своей должности выполнял работы, чрезвычайно похожие на обязанности общественного писца, и исполнял их с таким самозабвением, что казалось, будто природа, одарив его столь редкими дарами, не прибавила к ним даже обычной дозы самолюбия.

Оставляя этого баловня судьбы, перейдем теперь к совершенно иному человеку и в другой квартал города. Место, куда мы перенесем читателя, не что иное, как лавка портного, который сам выполнял мельчайшие обязанности, связанные с его ремеслом, и был у себя единственным работником. Убогое жилище высилось вблизи моря, на окраине города и на таком месте, что его владелец мог созерцать всю красоту внутренней бухты и даже через открытый проток между островами ее поверхность, спокойную, как озеро. Узкая и малолюдная набережная расстилалась перед его дверьми. Здесь же находилась маленькая пристань, куда редко причаливали суда, место настолько запущенное, что о торговом процветании порта говорить не приходилось.

Послеобеденное время было похоже на осеннее утро: морской ветерок, слегка рябивший поверхность воды, имел ту особенную мягкость, которой так часто отличается осень в Америке. Достойный ремесленник работал, сидя у открытого окна за своим верстаком, и казался довольнее многих людей, которых судьба одаряет бархатом и золотом. Снаружи, опираясь плечом о стену, стоял фермер, высокого роста, неуклюжий, но сильный и хорошо сложенный. По-видимому, он ожидал одежду, которую шил портной и которой он предполагал украсить свою грациозную фигуру на ближайшем празднике в соседнем приходе.

Желая скоротать время ожидания, а быть может, просто желая поболтать, они беспрестанно обменивались словами. Поскольку их разговор имел прямое отношение к основной теме нашего повествования, мы позволим себе привести его наиболее существенную часть. Заметим, что портной был уже старик, приближавшийся к закату своих дней, и, судя по внешности, ему удавалось одолевать свою нищету только тяжелым трудом и крайней бережливостью.

– Да, – произнес неутомимый закройщик, со вздохом, в котором слышалась не то усталость, не то удовлетворение, – да, редко выходили из человеческих уст слова более прекрасные, чем произнесенные сегодня сквайром. Когда он говорил о долинах праотца Авраама, о дыме и громе сражения, мой дорогой Пáрдон[1], он до того меня взволновал, что мне действительно могла бы прийти в голову мысль оставить иголку и отправиться искать славу под знаменами короля.

Молодой человек, имя которого было выбрано его благочестивыми родителями как выражение их надежд на будущее, повернул голову к героическому портному, с насмешливым выражением в глазах, доказывающим, что он щедро наделен юмором, которому старался не давать воли благодаря воспитанию и сдержанности: