Гроза зреет в тишине - Александр Шашков

От неожиданности радист крутнулся так ловко, что из корзинки бумажки полетели во все стороны.

— О-о-отста-а-авить! — резанула воздух новая команда. — С-собрать бумажки!

Радист собрал их и замер.

— Ну, чего стоишь? — уже спокойно, обычным своим голосом сказал Крючок. — Иди в лес и сожги этот хлам, пока не пришел капитан и не приказал сделать это мне!

Теперь, вместе со всеми, засмеялся и Яскевич. Держа перед собой корзинку, он бегом пустился в кусты, а Крючок уселся на свой, давно им облюбованный пень, и спокойно закурил.

Шутки и безобидные розыгрыши неугомонного Крючка поддерживали в людях хорошее, бодрое настроение, помогали готовиться к нелегкой дороге, навстречу своему неизвестному будущему...

В труде и хлопотах незаметно промелькнул короткий октябрьский день, и когда первые сумерки украдкой проникли в золотистый бор, все уже было сделано, подготовлено, проверено.

В восьмом часу вечера Кремнев объявил отбой, и все улеглись на голых нарах. Но никто не заснул. Продолжались тихие разговоры, порой вспыхивал и тут же затухал сдержанный смех.

Лежа в каптерке, Кремнев прислушивался к голосам разведчиков. О чем только они не говорили! Все было вспомянуто: и дни отступления, и подмосковные бои, и бескрайние степи Украины, и пески Кара-Кумской пустыни, такие сыпучие и такие золотисто-желтые, что просто удивительно, почему их назвали черными?

И только никто не говорил о завтрашнем дне. Все будто забыли, что пройдет шесть коротких часов, и они навсегда покинут эту чудесную землянку, которая много дней скрывала их от смерти и невзгод, покинут товарищей, родную дивизию, Большую землю и ступят на борт самолета...

А может, потому и не говорили, что хорошо знали, куда и на что они идут? Наверно. Ибо и самому Кремневу не хотелось думать о будущем. Мысли цеплялись за прошлое, почему-то хотелось еще раз, издали, спокойным взглядом посмотреть на пережитое, посмотреть и — оценить. И Кремнев тоже отдался воспоминаниям...

Вспомнился ему первый день отступления, деревня Заречье, тамошний рыбак Рыгор Войтенок...

...Был поздний вечер, и уже умолкли немецкие пушки, что целый день корежили знаменитые зареченские сады. Батальон, оборонявший этот участок и в котором теперь воевали писатель Василь Кремнев и бывший председатель колхоза Сымон Филипович, двинулся на восток, — началось отступление. И вот тут, уже далеко за деревней, Василь и Сымон встретили своего давнего знакомого, Рыгора Войтенка. Рыгор стоял на меже без шапки и, опершись на охотничье ружье, смотрел на пламя, бушевавшее вдоль дороги.

Горела колхозная рожь. Огненный вал, жадно пожирая все на своем пути, стремительно катился на запад, будто спешил слиться с отблесками еще не догоревшей вечерней зари.

Василь и Сымон остановились рядом с Войтенком, но тот будто и не заметил их. Стоял, глядел на пламя и молчал. И только, когда они собрались уходить, глухо сказал, повернувшись к Филиповичу:

— Это я, председатель, поджег рожь. Не горела, так я керосином полил. И вот, занялась...

Он со злобой отшвырнул ногой пустое ведро, закинул за плечи берданку и, не прощаясь, пошел по черному полю — в свою маленькую, покинутую всеми деревню.

...И еще вспомнилось Василю...

Фашистский снаряд, пущенный откуда-то издалека, настиг его, Кремнева, уже на окраине деревни Малый Камень, в десяти верстах от Заречья. Догнал и бросил в черную бездну. И когда Василь очнулся и раскрыл глаза, то увидел над собой испуганное лицо девушки. Девушка стояла перед ним на коленях и, устремив испуганные глаза вдаль, к чему-то напряженно прислушивалась. А в вышине, прямо над ними, пылало солнце, вокруг млела густая конопля, наполняя воздух терпким одуряющим запахом. И еще чем-то пахло, горьким и удушливым — кажется, дымом.

Василь долго смотрел на девушку и старался припомнить, где и когда он с ней встречался? Где он видел ее раньше, еще тогда, когда не было войны и этого горького дыма? Но припомнить не мог. Тонкий, неотступный звон в ушах и туман, который время от времени наплывал ему на глаза, не давали сосредоточиться, память и зрение подводили его. И он, чтобы избавиться от этого мучительного состояния, спросил:

— Где я?

Девушка вздрогнула и своей горячей рукой торопливо закрыла ему рот.

— Молчите, — наклонившись низко над ним, испуганно зашептала она. — Немцы еще тут, в деревне...

И Василь замолчал, снова провалился в небытие. А когда очнулся, то уже увидел над собой не небо, а соломенную крышу, увитую паутиной. На толстой балке, белой от пыли, сидел серый взъерошенный воробей и, озабоченно поглядывая на Василя, настойчиво вопрошал:

— Жив? Жив? Жив?..

Василь осторожно пошевелил ногами, потом руками и — улыбнулся птахе: «Кажется, брат, жив! Вот только... в голове гул какой-то, будто там бьют в колокола...»

Он осторожно вытащил из-под одеяла руку и ощупал голову. Нестерпимо-острая боль пронизала все тело. Стиснув зубы, Василь застонал. Сразу же скрипнули ворота, зашуршало сено, послышалось чье-то взволнованное дыхание. Василь достал из кобуры пистолет и... опустил его.

По сену, с тазом в руках и белым полотенцем на шее, шла девушка, та самая, которую он видел в конопле...

...Больше двух недель пролежал он в маленьком сарайчике, на колючем прошлогоднем сене. И каждый день видел перед собой черноокую девушку с тугой каштановой косой за плечами. Ее сильные, ловкие руки делали ему перевязки, обмывали рану, кормили с ложки, укрывали одеялом, когда ему вдруг становилось холодно. Иногда девушка просто сидела рядом и молчала.

Однажды, когда Василю стало лучше, она с детской непосредственностью спросила у него:

— Почему вы не спросите, как меня зовут?

— А я и так знаю, что зовут тебя Валя, — улыбнулся Василь. — Ведь ты — племянница Рыгора Войтенка? Вот видишь. И встречались мы у твоего дяди, прошлым летом, в Заречье. Даже вместе по грибы ходили.

— Ой, правда! А я думала — вы забыли.

— Все помню. Валюта, все помню...

Валя улыбнулась каким-то своим, далеким мыслям, потом снова оживилась: ,

— А помните, как два года назад, когда вы в нашей школе выступали, подарили мне свою книжку? Вот, я берегу ее.

Она выхватила откуда-то из-под балки его книгу о пограничниках и протянула ему.

Это было так неожиданно, что на мгновение Василь растерялся. Потом взял книгу и развернул ее. Да, это была его книга, и его же рукой на титульном листе был старательно выведен скупой, незамысловатый, автограф :

«Моему юному другу, вожаку Мало-Каменских пионеров Валентине Ольховской на добрую память.

21 ноября 1930 г. В. Кремнев».

— Ну, ваша? — тихо спросила Валя.

Василь взял Валину руку в свою и долго лежал молча. Потом тихо сказал:

— Спасибо тебе за все, мой добрый юный друг! За все-все!..

Снова они долго молчали. Потом Валя спросила:

— Вы теперь пойдете к нашим?

Василь кивнул головой.

— Возьмите меня с собой! — горячо зашептала девушка. — Вы не бойтесь, я сильная и стрелять умею. А вы еще слабый. Я с автоматом буду идти впереди, буду искать дорогу. Вдвоем мы обязательно пройдем!..

...И еще одно воспоминание...

Это случилось много позже, когда фронт был уже далеко от деревни Малый Камень, от уютной Валиной хаты...

Звали ее... Нет, Василю не хотелось называть это имя даже в мыслях, как не хотелось вообще думать об этой девушке... Но мысли, как и сердцу, не прикажешь. И никуда ты от нее не денешься. Пойдешь — и она пойдет за тобой. Побежишь — будет бежать следом, будет настигать всюду, куда бы ты ни пытался укрыться. Оборвет на полуслове во время самого интересного разговора, приглушит самый веселый смех, высушит самые горькие слезы...

Звали ее Соней. Соня Ковалева. Он знал ее не месяц, и не два. И было ей тогда, когда они познакомились в Минске, не семнадцать и не восемнадцать. И если бы не война...

Но война пришла, и молодая минская учительница эвакуировалась куда-то на восток. Искать же ее не было времени, и он потерял всякую надежду.

И вот случилось так, что прямо из-под Наро-Фоминска попал он в небольшой подмосковный госпиталь, что разместился в поселке с красивым названием — Отрадное.

Тяжелая осколочная рана в бедро левей ноги надолго приковала старшего лейтенанта Кремнева к постели. Когда он впервые, без посторонней помощи, пришел в старый парк, его поразила в полном своем расцвете весна. Где-то неподалеку от этих мест бушевала война, задыхались в дыму миллионы людей, захлебывалась в человеческой крови земля, сходили с ума от горя и страха женщины, умирали от голода дети, а тут цвели вишни и яблони, и над ними деловито и спокойно гудели пчелы, собирая мед.

Просторная аллея вела в глубь парка, к старым березам и вязам, где стояли почерневшие беседки. Там, среди вековых могучих деревьев, Кремнев и облюбовал себе местечко. Здесь, под старой поникшей березой, надежно скрытый густыми ветками от любопытных людских глаз, стоял на одной нескладной толстой ноге маленький покривившийся столик. Вот за этим столиком и работал он целыми днями, спеша закончить когда-то начатую повесть о друзьях-разведчиках.