Граф Феникс - Николай Энгельгардт

Весь чердак, сумрак которого пыльными струями рассекал свет, проникавший через полукруглые слуховые окна, был забит самыми разнообразными предметами. На веревках висели мантии, восточные одеяния, необыкновенные мундиры, обшитые мишурой, кафтаны, принадлежности женского туалета в античном вкусе. Сундуки и чемоданы были разбросаны по разным углам. Некоторые раскрыты, и в них виднелось оружие удивительной формы, фолианты в пергаменте, узкогорлые и пузатые сосуды, машины, инструменты непонятного назначения. В этом хаосе у одного из слуховых окон помещался туалетный стол с зеркалом, заставленный баночками и склянками с протираниями и снадобьями для гримировки.

Владелец этих сокровищ, скинув плащ и синий «бастрак», подсел к туалету и тщательно занялся своей особой, смягчая кожу лица различными эссенциями, лоща зубы и ногти, выщипывая волоски, торчавшие из круглых ноздрей готтентотского носа и подправляя брови. Вместе с тем он принимал перед зеркалом разные осанки и придавал лицу выражения вдохновения, благородства, набожности, экстаза, как актер, готовящий роль. Покончив со всем этим, быстро оделся и оказался в великолепнейшем наряде. Оставалось только взять трость с золотым набалдашником. Затем он спустился с чердака и вновь вошел в комнату Лоренцы.

Теперь это был знатный и богатый господин с самыми изысканными манерами. Правда, в его движениях и жестах чувствовалась чрезмерная напыщенность.

– Я иду с визитом к Габриэлли, дорогая, – сказал он с важностью. – Забыл тебе сказать, что нанял сегодня весьма расторопного слугу – поляка из мелких шляхтичей. Он придет завтра утром и спросит графиню да Санта-Кроче. А теперь до свидания.

Перейдя через улицу, Джузеппе легко отыскал квартиру певицы придворной оперы. Они обитали на столь же узкой и грязной лестнице и так же высоко, как и он сам, несмотря на то, что обе получали огромные суммы, не считая драгоценностей, от своих вельможных покровителей. В сумраке нащупав дверь, гость принялся бесцеремонно стучать в нее кулаком, так как ни звонка, ни молотка не было. Женский голос произнес за дверью несколько итальянских проклятий, и затем дверь распахнулась. Из нее хлынули клубы мокрого пара и чада от подгорелого оливкового масла. В этой тяжелой атмосфере посетитель увидел мощную, с пышной грудью и круглыми бедрами бабу с крупными чертами лица итальянско-еврейского типа. Ее пестрая полосатая юбка была высоко подоткнута и открывала великолепные икры. В руках она держала мочалку, с которой стекала мыльная вода, целое озеро расплылось по полу. В открытые двери виднелась кухня, откуда доносилось шипенье, и валил чад. Не менее мощная и столь же просто одетая стряпуха склонилась там над кастрюлями и сковородами с ложкой в руке —

– Что вам угодно, синьор? – спросила итальянка, мывшая пол.

– Я желал бы видеть, любезная матрона, вашу хозяйку, певицу придворной, ее величества, оперы, госпожу Габриэлли! – отвечал, сторонясь воды и мочалки, нарядный посетитель.

– Это я! – спокойно отвечала босоногая женщина.

– Вы?! Возможно ли, синьора! – воскликнул пораженный гость. – Вы знаменитая певица Габриэлли?!

– Не прикажете ли спеть вам для доказательства? Да, я – Габриэлли. А вон та, на кухне, моя подруга Давия, – продолжала певица, указывая на пифию среди кастрюль и оливкового чада. – Чему же вы изумляетесь?

Мы заняты хозяйством. Мы все делаем сами и потому всегда веселы и здоровы. Но кто вы, синьор? И что вам угодно?

– Граф Феникс ди Санта-Кроче, синьора! – внушительно произнес гость. – Явился засвидетельствовать свое почтение, принести дань признания вашему несравненному таланту, прославляемому всей Европой, и вместе с тем передать поклон моей супруги, графини Серафимы.

– Ах, моя карлица Грациэлла рассказывала о ней! Грациэллы нет дома. Я послала ее за припасами. Она расхваливала красоту и голос вашей супруги.

– Трудно хвалить в вашем присутствии, синьора, чей-либо голос или внешность! Когда восходит солнце – меркнут крупнейшие звезды. Но я привез вам привет от некоторых друзей из Италии и вот это письмо от принца, утратившего без вас всю радость жизни.

С этими словами граф Феникс достал письмо и помахивал им, не зная, как отдать певице в мокрые ручки послание меланхоличного принца.

– Пройдите сюда, граф! – сказала певица, бросая на пол мочалку. Затем она отерла руки о пеструю юбку и опустила ее, чтобы скрыть мощные ляжки. Граф Феникс осторожно прошел в указанный приемный покой. Здесь певица приняла письмо с короной на печати, небрежно разорвала конверт, пробежала страстные строки августейшего обожателя и равнодушно бросила письмо на доску камина.

– Он надоел мне еще в Милане! – сказала она.

– Бедный принц! Неужели столь разительное в наш безнравственный век постоянство не трогает ваше сердце, синьора? – говорил граф Феникс. – Впрочем, всеобщее обожание, которое вас здесь окружает, восторг двора, вельмож, конечно, сгладили из ваших воспоминаний образ далекого юного поклонника. Дивный ваш голос, мощный гений, пламень духа, обворожительная красота гремят во всей Европе.

Габриэлли совершенно равнодушно слушала слащавую лесть гостя, однако она все же была ей приятна.

– Вы очень любезны, граф, – сказала она. – Может, вы хотели бы познакомиться и с моей подругой? – И, не дожидаясь ответа, крикнула звучным, мелодичным голосом:

– Давия, поди сюда!

Тотчас же та явилась из кухни, с пылающими щеками, вся дышащая ароматами лука и пряных специй.

– Это соотечественник, недавно в Петербурге, граф ди Санта-Кроче, о супруге которого нам сегодня рассказывала Грациэлла! – представила она гостя.

Давия радостно всплеснула руками и засыпала графа потоком итальянских слов, расспрашивая о знакомых аристократах в Риме, Падуе, Милане, Венеции, Неаполе и еще дюжине других городов и городишек Италии. Граф знал многих из них и, пересыпая свои ответы любезностями и похвалами таланту и красоте артистки, сообщил достаточно новостей. В беседе приняла участие и Габриэлли. Певицы усадили графа в кресло, достали из пузатого шкафчика вино, фрукты, кубки, угощали его и сами исправно пили за его здоровье. Не прошло получаса, как между гостем и певицами установились самые приятные откровенные отношения. Граф оказался любезнейшим кавалером, к тому же объехал, казалось, весь свет, знал всех выдающихся людей. Была принесена гитара, и артистки исполнили дуэт из новейшей оперы аббата Пьетро Метастазио. Восторженный граф попеременно становился перед каждой на колени, целуя красавицам ручки, хотя они у Габриэлли сильно припахивали серым мылом, а у Давии – подгорелым оливковым маслом. В то же время граф не уставал искусно расспрашивать певиц о петербургском дворе и свете, обо всех певицах и актрисах «Эрмитажа», о покровителях, о домах вельмож, их женах, любовницах и скандальных связях, тайных и полу явных. Между прочим перевел он речь и на покровителя Габриэлли, старого директора спектаклей и всяких зрелищ, господина Елагина, которого певица называла просто по батюшке: «Перфильевич!»