Жужик. Сборник журнальной прозы - Владимир Пшеничников

– Отец, ты меня слышишь? – измученно звала она. – Махни головой, махни!

– Тя-ятя-а! – сквозь всхлипы и рыдания тянула тётя Надя. – Просни-ися! Тя-атя-а!

У Валерки ком застрял в горле. Его никто не заметил, не подозвал и не окликнул.

– Ставьте свечку, – со свистом шмыгая носом, сказала соседка.

– Да живой он, живой! – закричала тётя Надя и вдруг вскочила к деду на постель. – Тя-атя-а!

Мать отделилась ото всех, хотела, наверное, выбежать в теплушку и увидела Валерку.

– К Шаховым, к Шаховым иди, – проговорила скороговоркой. – О господи…

– Он живой? – бросился за ней Валерка.

– Живой пока. Ты иди, иди, там ночуй.

Валерка надел куртку, пошёл в дом тёти Нади.

У Шаховых горел свет на кухне. Валерка остановился, соображая, с какими словами войти туда, но слова не нашлись. Дядя Лёша сидел за столом с остатками ужина и, увидев Валерку, поднялся.

– Помер? – спросил, берясь за пуговицу на рубашке.

– Нет, – ответил Валерка и услышал себя словно со стороны.

– Фу-ты! – передохнул дядя Лёша и сел на место. – А чего за Надей прибегали?

– Спит он, никого не слышит.

– Значит, помрёт, – опустил голову дядя Лёша. – Ты раздевайся, сейчас Витька подойдет. У нас будешь ночевать? Да-а… Помрёт Иван Михалыч, а я и прощенья не попросил. Будет и там на меня обижаться. Да-а… Ты, Валерк, ложись на нашей кровати, я тоже к вам пойду. Ложись. Здорово не переживай, дед твой хорошо пожил. Ложись.

Чужая постель, чужие запахи и даже особенная какая-то тишина окружили Валерку, и он казался самому себе маленьким и забытым. «Зачем же я ушёл?» – подумал он наконец. Но с постели не встал, а только накрылся с головой одеялом.

Утром его разбудил Витька.

– Вставай, а то я дом запру, – сказал он, запихивая учебники в сумку.

– Ты в школу? – спросил Валерка.

– Я в школу, – вздохнул Витька, – это тебе можно не ходить.

– Почему?

– Дед-то у вас жил.

– Ну и что? – Валерка сел на постели и поежился.

– У вас и умер. Хоронить будут, я тоже не пойду.

– Когда умер? – Валерка уже вспомнил всё, но ни горя, ни беды не почувствовал, и ему стало стыдно. – Когда?

– К утру, отец приходил… Дурак я, надо было после восьмого в техникум поступать.

«Я внук, и он внук», – подумал Валерка.

К своему дому он старался подойти незамеченным. Стыдно было бы встретить кого-нибудь по дороге.

В сенях Валерка наткнулся на радиоприемник, стоящий на полу, включил свет и переставил его поближе к груде других вещей, вынесенных из комнат.

В доме теперь хозяевами были близкие и дальние родственники. Тётя Лиза возилась у печки, громко переговаривались у стола, засыпанного мукой, стряпухи.

– Валерк, ты умеешь примус разжечь? – спросили его, он кивнул. – Раскочегарь где-нибудь в мазанке, кур надо палить.

И Валерка понял, что ему надо делать: помогать любому и каждому, крутиться, чтобы не было времени присесть или зайти в дом, к деду. И он крутился. Отец привёз на грузовике гроб и старый катафалк, называемый просто станком, выпил кружку воды и поехал за крестом-пирамидкой в кузницу. Он тоже дело делал, и Валерка не знал, его ли оно сейчас. Бабушка и тётя Надя, наверное, и не отходили от деда.

К ночи небо нахмурилось, потянул сырой ветерок вдоль улицы, но к их дому всё равно стали собираться старушки. Не зря, наверное, это называлось у них «службой». Только дед, как ни любил петь, ни на одну, сколько помнил Валерка, не ходил, даже в метель бабушке приходилось долго упрашивать его, чтобы проводил хоть до бабки Онички. Валерка пытался вспомнить ещё что-нибудь про деда, но ничего путного на ум не приходило. Он просто видел его перед глазами – и всё.

У Шаховых они выпили с Витькой по стакану чая и сыграли две партии в шашки.

– Я уже сказал классной, что завтра в школу не приду, – сказал Витька.

Спать легли рано. Уже в полудрёме Валерка слышал, как пришли дядя Лёша с отцом, но о чём они говорили, уже не понимал. Гранёные стаканчики не звенели, а только лишь тукались вразнобой о столешницу.

Утром они шли по улице вчетвером. Только что кончился дождь, грозился пролиться новый, и старшие хмурились.

– Суровый был Иван Михалыч, вот и погода под него подладилась, – сказал дядя Лёша. – Хорошо, что могилу вчера кончили. А вам, братовья, придётся на переправе подежурить, Вальку с зятем встретить.

– Встретим, – пообещал Витька, и они сразу отправились на речку.

Молочные бидоны уже увозил трактор вдоль левого берега на центральную, а к правому причаливала лодка.

– Вон они! – обрадовался Витька. – Плывут.

По скользкому берегу Валентина поднималась первой да еще подтягивала за рукав мужа Николая.

– Вынь ты хоть руки из кармана, ворон! – прикрикнула.

– Да ладно тебе, – нетвердо отвечал Николай.

– Здорово, братовья, – приветствовала их, подавая сумку. – Дома ещё дед?

– Дома, – ответил Валерка и смутился; Валентина заражала всех каким-то своим микробом.

Дома она притихла, пустила слезу и велела Николаю раздеваться. Они прошли в горницу, и, увидев их, тётя Надя осевшим голосом заголосила:

– Де-тыни-ки мои-и, и где же ваш-и де-души-ка-а! О-ох!

Николай подошёл ближе и поддержал её за плечо. Валентина заплакала. Когда тётя Надя, охая, стала умолкать, она подошла к гробу и заглянула деду в лицо. Через несколько минут Николай курил с мужчинами в сарае, а сестра, нацепив вынутый из сумки передник, допрашивала тётю Лизу, кто что готовит на поминки и насколько всё готово.

Валерку опять приставили к примусу следить за лапшой. Накрапывал дождь, и ветер зашвыривал мелкие холодные капли в раскрытую дверь мазанки. Ровное гудение примуса срывалось, но Валерка не двигался с места. Он всё пытался разобраться в происходящем, всему определить своё место, но сделать этого до конца не мог и чувствовал себя растерянным, позабытым и лишним. Ему казалось, что приготовления ведутся уже целую неделю, и хотелось, чтобы они поскорее закончились и всё пошло бы по-старому.

Откуда-то появился озабоченный отец.

– Так, Валерк, решили, что крест вы с Витяем понесёте. Стойте с ним у ворот и ждите. – В руках он держал стопку чистых полотенец. – Не знаю, подвязывать вам… Возьми на всякий случай в карман. Значит, стойте и ждите.

Валерка вспомнил дружинные сборы. С пятого класса он был горнистом, и вот что-то похожее творилось перед сборами. Ему натягивали на голову пилотку с кисточкой, повязывали красную ленту через плечо и ставили рядом со знаменосцем. «Стойте так и ждите, – торопливо говорила вожатая. – Как скажу…» И как только она выкрикивала: «Внести знамя!» – Валерка вздрагивал и второпях стукался зубами о мундштук горна.

Лапшу забрали, и Валерка остановил примус. Дождь на дворе усилился, и все прятались по закутам и в доме. Кто-нибудь да повторял дяди Лёшины утренние слова: «Сурьёзный был Иван Михалыч, и, вишь, погодка-то».

Потом они стояли с Витькой у ворот, держа пирамидку с крестом из железных прутьев, и ждали выноса. Краска ещё не успела подсохнуть и пачкала руки. Сенечная дверь им была не видна, и о выносе Валерка догадался из разговора.

– А чё ж не на руках-то? – спросил кто-то.

– Да он не партийный. Просто старик.

Послышались слабые причитания, комариное гудение монашек – пора было трогаться.

Пока шли до школы, бывшей когда-то церковью, снова налетал дождь, но шага никто не убыстрял. Валерка переставал временами чувствовать свои ноги в тесных сапогах, онемевшие ладони, прилипшие к пирамидке, слух его заполняли какие-то тягучие неясные звуки, и ему казалось, что он сам угасает и распадается.

Возле школы остановились, появился Михаил Фёдорович с фотоаппаратом, и Валерка оказался вдруг рядом с гробом. Но прежде он увидел родных. Искажённое, съёжившееся лицо бабушки, широкий бледный лоб тёти Нади, красные, ввалившиеся глаза матери, землистое лицо отца и глуповатое расплывшееся лицо Валентины – всё отпечаталось как на фотографии. Деда Валерка не узнал. Лоб и подбородок его опоясывали желтоватые бумажные полоски с церковными буквами, закрытые глаза провалились в черные лунки, куда затекли капли дождя.

– Внимание, – вежливо скомандовал Михаил Фёдорович. – Секундочку… Извините.

Пора было трогаться дальше.

– Ты – слева, – уточнил Витька.

До кладбища дошли быстрее. Валерка вроде бы думал о чём-то, но о чём – вспомнить потом не мог. Их догнал дядя Лёша и показал, куда нести крест.

Закончилась протяжная немая минута, бабушка, прислонившись к крышке гроба, слабо, без голоса, завыла, и Валерке почудился какой-то всеобщий плач, от которого вдруг сдавило голову и перехватило дыхание. И опять пошёл дождь.

Гроб обвязали веревками, люди расступились, и он поплыл над землей, над красной ямой, качнулся и пошёл вниз. Верёвки ослабли, потом натянулись снова, и из ямы показался перепачканный глиной мужик. «В подкоп вставил», – доложил он отцу. Бабушку подвели к краю, и из её кулачка выпала земля. Землю стали бросать все, и Валерка захватил горсть из-под ног, но это была грязь и кусок плиточника. Бросить в деда камнем он не посмел.