Наступление продолжается - Юрий Стрехнин

Каким давнишним все это кажется теперь!

Позапрошлым летом уже не было поездок в лес.

В первый же день войны отца призвали. Сашу он отвел в детдом, потому что оставить его было не с кем — Сашина мать умерла, когда он был совсем маленьким. Вскоре детдом эвакуировали в Краснодар. Но туда пришли немцы. Они оплели ограду детдома колючей проволокой, у ворот поставили полицая.

Когда немцев погнали, они погрузили детдомовцев в эшелон. Ребят то размещали в каком-нибудь городке, то вновь загоняли в вагоны. Недавно их выгрузили где-то за Киевом и повели по шоссе. На ночевку остановились в придорожной деревеньке. Ребят поместили в хате, вповалку на раскиданной по полу соломе. А утром оказалось, что немцев нет.

Ждали — вот-вот придут красноармейцы. Сердобольные хозяйки снабжали ребят картошкой и молоком. Прошло несколько дней. А вчера утром в деревню снова явились немцы.

Саша не хотел больше оставаться у немцев. Решил убежать, найти партизан. Тайком выбрался из деревни, поспешил в глубь леса… Шел, как полагал, на восток. Стало темнеть. Когда-то Саша читал, что путешественники в дебрях устраивались ночевать для безопасности на деревьях, привязывая себя к ним… Саша взобрался на старую, раскидистую березу, с большим дуплом высоко над землей, втиснулся спиной в него — даже привязываться не пришлось.

…Саша вновь открыл глаза. Пошевелил затекшими ногами. Какой уж теперь сон… В лесу посветлело. Меж стволов берез, уже давно лишенных листвы, видно далеко… Внизу почти растаял туман. Надо спускаться и идти. Ночью сквозь сон слышалось, как где-то стреляли пушки. Там фронт, идти надо туда.

Но где это, в какой стороне?

Его внимание отвлеклось на черно-сизого крупного жука, неподвижно сидящего в складке бугристой старой коры у края дупла. Неужели еще не заснул на зиму? Саша тронул жука пальцем. Тот свалился куда-то вниз.

Резкий сорочий крик заставил Сашу вздрогнуть. «Ой, кто это? Немцы!» Вот промелькнул меж берез один, второй, третий…

Саша в страхе зажмурил глаза.

Но тотчас же открыл их. Немцы все ближе. Переднего уже можно разглядеть… Погоны, пилотка, распяленная на широкой голове. А шинель — такая, как у красноармейцев! Но в Красной Армии не носят погон.

На пилотках красные звездочки! Значит, правда, что у красноармейцев теперь погоны? Ну да, он же слышал об этом…

Свои!

Саша от радости чуть не вывалился из дупла, ухватился за ветку, она дрогнула…

А его уже заметили. Передний, большеголовый, в натянутой на уши пилотке, смотрит на него, говорит:

— Что за птица? А ну, слазь!

И вот Саша уже стоит посреди обступивших его бойцов и, торопясь, рассказывает о своих злоключениях.

— Что же нам с тобой, парень, делать? — спрашивает командир.

— Как — что? — не понимает Саша. — Я с вами!

— Нельзя тебе с нами.

— Вы в разведку идете?

— Куда бы ни шли…

Саша понял: боевое задание — военная тайна. Ну, что ж… Если здесь, в лесу, эти бойцы, значит, немцев тут нет. Пусть только покажут дорогу. Он сам дойдет до своих.

Но и командир, и остальные почему-то переглядываются, молчат. Наконец самый старый, с сивыми усами, держащий под уздцы пару лошадей, медленно говорит:

— Негоже хлопчика одного покидать.

— Совершенно верно! — подхватывает другой, тот, что выше всех, с жилистым лицом, с какими-то не то жучками, не то молниями на погонах. — Мы обязаны о мальчике позаботиться. Ребенка подвергать опасности нельзя. Нельзя идти дальше, пока не пристроим его. У местных жителей хотя бы…

— А где они, жители-то? — возражает командир. — Время тратить… Что, Прягин, не знаешь? Спешим.

Совсем молодой боец, у которого шинель странно оттопырена на груди, и на нем почему-то командирская планшетка, большеглазый, чернявый, по лицу — нерусский, наверное с Кавказа, возбужденно размахивая руками, предлагает:

— Пусть мальчик с нами! Нельзя бросать. Кричать будет. Плакать будет. Немец услышит. Его возьмет, нас искать пойдет…

— Не стану я плакать! — обижается Саша. Но чувствует, как глаза набухают слезами.

— Ай, ай, что делать? — медленно покачивает головой до этого не проронивший ни слова, устало прислонившийся к стволу березы солдат. На его смугловатом, скуластом, уже немолодом лице, в черных глубоко посаженных глазах Саша видит явное сочувствие. Впрочем, как и на лицах других. И он снова повторяет:

— Я с вами!

— Ты-то с нами, да как мы с тобой? — говорит старший, озабоченно переглядываясь с товарищами. — Нам, может, воевать придется. Мы же в немецком тылу, понял?

— Ну и что ж?.. Я пионер! Не испугаюсь.

— А глаза уже мокрые… — усмехается старший. — Задал ты нам, пионер, задачу со всеми неизвестными…

— Куда же дытыну кинуть? — снова говорит сивоусый. Он обращается к старшему: — Возьмем его, товарищ Дорофеев! Мабуть, выйдем, або пристроим по дорози.

— Не для детей прогулка… — хмурится старший. — Мало ли что…

— Та ничего! — стоит на своем сивоусый. — Хлопчик крепкий. А сморится, я его на Лыска посажу, Лыско у мене смирный.

— Я пешком! — спешит заявить Саша. — Я, как все. Возьмите меня!

— Учтите! — снова говорит товарищам солдат с жучками на погонах. — Мы принимаем ответственность за ребенка. Мы не имеем права рисковать его жизнью. И уже не можем оставить его на произвол судьбы!

Солдат говорит еще и еще… Остальные молчат. Саша тоже. Он с трепетом ждет решения. Как и солдаты, он смотрит на старшего. А тот, наклонив крупную круглую голову, плотно обтянутую пилоткой, тоже не говорит ни слова, в раздумье разглядывает Сашу.

— Ну, ладно! — наконец соглашается старший. — Там будет видно, а пока держись с нами, солдатский сын.

Саша чуть не подпрыгивает от радости.

Молодой чернявый боец кладет руку Саше на плечо, улыбается. Заглядывает ему в лицо большими, черными, слегка выпуклыми глазами, говорит, не совсем правильно произнося русские слова:

— Тебе как имя? Саша, да? Вартанян моя фамилия. Будем знакомы. Держись со мной, ничего не бойся.

Саша смахивает со щеки изобличающую слезу:

— Я не боюсь. Я не маленький.

7

«Все по-прежнему…» — Ракитин отвернулся от окуляров стереотрубы, скользнул взглядом туда, куда смотрел только что, — широкая прогалина с редкими рыжими кустиками, серая в пасмури осеннего дня. За нею — зеленовато-бурая полоса лесной опушки. Там — противник. Затаился, молчит…

Бездействие томило. В бой бы!.. Все легче, чем вот так судьбы ждать. Победителей не судят!.. Но приказ — стоять…

Неподалеку поскрипывала под железом, с глуховатым шумом сыпалась земля. Невидные за поворотом окопа два сапера рыли блиндаж для полкового НП. Их лопаты словно в сердце Ракитину врезывались: «А вдруг долго простоим?»

Необходимость в разгар наступления стать в оборону Ракитин и без того посчитал бы неудачей. Но после того, что произошло минувшей ночью, бездействие ощущалось как несчастье. Если бы можно было хоть что-нибудь предпринять сейчас!

Звук лопат, вонзающихся в глинистую землю, прервался. Видать, саперы устроили перекур. Ракитин вслушался в разговор.

— Сегодня кончим?

— Надо.

— Значит, вскорости вперед двинем. Бесперечь так: кончил блиндаж — шагом марш.

— Скорее бы… Вдарить, пока немец закрепиться не успел.

«Каждый наступлением живет, — подумалось Ракитину. — Еще бы: к границе приближаемся… Но знают ли эти саперы о том, что случилось? Конечно…»

Все больше томило душу чувство вины, вины, которую еще с ночи Ракитин положил на себя. Вины не перед законом. Нет — перед этими двумя саперами. Перед старым солдатом, с которым разговаривал утром, перед всеми в полку.

Снова заскрипела земля под лопатами. Ракитин рассеянно слушал. Смотрел за бруствер, в серое осеннее поле. Мысли бежали беспорядочно, вразброс…

Полсуток прошло, как ни об Алексее, ни о знамени ничего не известно. А вдруг Алексей цел и знамя сберег? Ну, а если вместе со знаменем в плен попался?.. Как узнаешь? Такое лучше и не знать! Тем более отцу. Вдвое горше ему будет. И не только отцу. Если сплоховал Алексей, на весь полк пятно. «Да как я об Алексее так думать могу? — остановил себя Ракитин. — Не такой он парень…» — и, устыженный, поспешил перейти мыслями на другое.

Хорошо, если подбавят артиллерии, — будет чем сбить противника с обороны. Цели за день разведать надо. Наступать-то есть с кем. После ночи недосчитались только двадцати семи: Алексея, пятнадцати его автоматчиков, одиннадцати обозников.

Двадцать семь… А разве это мало?.. Кого винить в том, что их нет? Себя — недоучел чего-то?

Сотни похоронных подписал Ракитин с тех пор, как стал командиром полка. Но он так и не привык спокойно относиться к потерям. Можно пополнить полк, но ведь людей близким не вернешь. Вот Холоду — разве заменить сына?.. «А крепкий он человек…» — вспомнил Ракитин свой утренний разговор с Холодом, когда сказал тому, что Алексей так и не найден, и в ответ услышал в телефонной трубке твердый голос: «Улучшайте позиции. Будьте активны». — «Что ж, будем активны, — с горечью ответил мысленно Холоду Ракитин. — Полк хочет наступления. Но…»