Актерская курилка - Борис Львович

Великий Товстоногов и еще несколько видных деятелей советского театра – на Международной театральной ассамблее в Лондоне. В один из дней ассамблею принимал у себя в доме лорд-мэр английской столицы. Хозяин с супругой стояли на верхней площадке парадной лестницы роскошного дворца, а внизу гостей встречал двухметровый мажордом. Он шепотом спрашивал у каждого входящего, как его зовут, и тут же громогласно сообщал на верхнюю площадку, кто явился. Наклонившись к уху Товстоногова, он спросил его: "Уот из е нэйм, сэр?" Тот ответил. На лице мажордома отразилось замешательство: странная фамилия, произнесенная глубоким, да еще чуть пришепетывающим басом, оказалась ему не под силу. "Икскьюз ми, сэр, – переспросил он, – ай доунт андестэнд! Уанс мо, плиз!" "Товстоногов!" – уже несколько раздраженно повторил мэтр. Служитель вновь не понял ничего. Пауза явно затягивалась, и тогда мажордом, спасая профессиональную честь, отстранился от гостя, посмотрел на его смуглое большеносое лицо, повернулся всем телом к верхней площадке, стукнул в пол огромным жезлом и прокричал: "МИСТЕР МУ-ХА-МЕД!!!"

Однажды на гастролях, гуляя по улицам Саратова, артисты театра им. Пушкина завели извечный спор об оценке факта в Системе Станиславского. Артист Лева Любецкий сказал: "Вот смотрите, я вам сейчас покажу, что такое оценка!" Подошел к милиционеру и очень вежливо спросил: "Не подскажете ли, где у вас публичный дом?" На милицейском лице действительно отразились все возможные изгибы мышления, но вдруг оно прояснилось, и страж уверенно показал жезлом: "Вот!" Изумленные таким поворотом, артисты посмотрели по направлению палки и увидели большую вывеску: "Городская ПУБЛИЧНАЯ библиотека".

Нет в театре более важной фигуры, чем помощник режиссера. Вроде бы не видно его, но без хорошего помрежа ни репетиция не идет, ни спектакль! И чтоб выгородку поставили, и чтоб реквизит и костюмы на месте были, и актеры вовремя пришли, и тишина гробовая за кулисами… Все это – помреж! Однажды театр Армии приехал на гастроли в Ливан. Утром прилетели – а вечером уже играть! Режиссер Борис Морозов пытается что-то срепетировать, обстановка жутко нервная, а еще рядом с театром мэдзин с мечети поет в микрофон дневной намаз: "Алля! Бисмилля! Иль рахи-и-м!" И тут преданный морозовский помреж Валя пулей бросается на улицу и, топая ногами и потрясая кулачками, изо всех сил кричит туда, под шпиль мечети: "ПРЕ-КРАТИТЕ ОРАТЬ!ИДЕТ РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИЯ!!! НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЕ ОРАТЬ!!!"

Однажды в театр Советской армии на спектакль "Смерть Иоанна Грозного" пришел Анастас Иваныч Микоян. Времена были уже хрущевские, поэтому вождь вполне демократично зашел за кулисы, жал актерам руки, благодарил, а потом, вытерев слезу с глаз, сказал: "Да, да, это все так и было!!"

Признанный король московских баечников Лев Дуров был приглашен на фильм про Хрущева "Серые волки" (причем, к его собственному удивлению, на роль Микояна). Один из эпизодов снимался в охотном хозяйстве, где с тридцатых годов охотились "отцы народа", и Дуров очень подружился со старым егерем, служившим еще Сталину. Оказывается, у каждого "отца" была своя любимая охота, и в хозяйстве в специальных загонах держали специальных зверей: лосей для одного, лис для другого… Убьют – и в баньку, пока добыча жарится… "Вот однажды, – рассказывает егерь, – позвонили нам от Хрущева: едет, мол, сам, а с ним Хоннекер. Мы прям ахнули: Хоннекер, известное дело, на зайцев охотник, а у нас за день до этого зайцы под забор загончика подрылись да и в лес ушли все! Хрущев приезжает, я ему: так, мол, и так. Он в крик. "Политику мне портить! Всех посажу-изничтожу!" Я с перепугу и придумал. "Давайте, – говорю, – возьмем шкурку заячью, что на стенке с прошлого разу висит, зашьем в нее кота нашего Ваську, да на Хоннекера и выпустим! Он не заметит, пальнет, пойдет в баньку, а мы тем временем ему кролика рыночного зажарим!" Никита вдруг засмеялся: "А, давай, – говорит, – точно не заметит, немчура!" Вот стоит Хоннекер "на номере", загонщики на него котяру нашего в заячьей шкуре выгоняют. Немец: "Ба-бах!" – да и промахнулся. А "заяц"-то как заорет: "Мя-а-у-у!" – и с этим диким криком – на дерево, одним махом аж до самой верхушки! Хоннекер ружье выронил, за сердце взялся, на землю сел, и тут прям на месте инфаркт у него сделался. Ну в "скорую", конечное дело, да в Москву повезли. А Никита наш все же в баню пошел. Выходил распаренный разов пять, на верхушку дерева все глядел: сидит котяра или слез уже. "Во, – говорил, – все сидит! Вот наши зайцы какие!" Уж действительно: три дня сидел, ничем ни согнать, ни выманить не могли!"

Байка времен ефремовского "Современника" – ее поведала мне актриса Алла Покровская. Олег Ефремов, преданный рыцарь Театра, просто заразил своих соратников любовью к Системе Станиславского. Любые посиделки неизменно сводились к разговорам об элементах Системы: о Внимании, Общении, Оценке факта… Однажды на гастролях в Румынии актеры собрались в гостинице – отметить окончание рабочего дня. Отметили, после чего Александр Калягин и Валентин Гафт затеяли спор о Системе, а Евгений Евстигнеев, "отметивший" покруче прочих, завалился на кровать и моментально захрапел. Он вообще споров об актерском мастерстве не уважал и теорией не интересовался, полагаясь больше на талант и интуицию.

Гафт же с Калягиным сцепились крепко и доспорились до того, что решили тут же в номере, на суд прочих товарищей по профессии, сыграть этюд на Оценку факта – кто лучше! Фабулу придумали такую: у общественного туалета человек ждет очереди по малой нужде. Туалет все занят и занят, в конце концов он не выдерживает, дергает дверь, она открывается, а там – повешенный! Не поленились – соорудили "повешенного" из подушки, прицепили его в стенной шкаф и принялись играть. Один сыграл неподдельный ужас и бросился с криком за помощью, другой, представив возможные неприятности, тихонько слинял, пока никто не увидел… Актеры-то блистательные, что Гафт, что Калягин – оба сыграли классно, "судьи" затруднились, и тогда кто-то предложил разбудить Евстигнеева – посмотреть, что он сделает! Долго расталкивали, объясняли наперебой, он отбрыкивался, пытался завалиться обратно, наконец, пробурчал: "Ладно!" – и пошел к шкафу. Уже через секунду все ржали, глядя, как Евстигнееву невтерпеж, как он приседает и припрыгивает, стискивая колени, как он сначала деликатно постукивает, потом барабанит в дверь… В конце концов, доведенный до полного отчаяния, он рвет на себя дверь "туалета", видит этого "повешенного", ни секунды не сомневаясь, хватает его, сдирает вместе с веревкой, выкидывает вон и, заскочив в туалет, с диким воплем счастья делает свое немудреное дело, даже не закрыв дверь!

Громовой хохот, крики "браво!" и единогласно присужденная победа были наградой гениальному Евстигнееву, который, раскланявшись с аудиторией, тут же рухнул досыпать.

Актеров Петра Щербакова и Бориса Щербакова часто спрашивали, не родственники ли они. Но всех переплюнул один мужик, спросивший на творческой встрече у Бори Щербакова: "Борис ВАСИЛЬИЧ, мы тут с ребятами заспорили… Правда, что ПЕТР Иваныч – ваш отец?"

У Театра Олега Табакова (который поклонники любовно называют "Табакеркой") – большая толпа. Сегодня – премьера! Огромная афиша у входа кричит: "РЕДЬЯРД КИПЛИНГ!!! "МАУГЛИ"!!!" Народ ломится, милиция из последних сил сдерживает. Молодые актеры протаскивают на спектакль замечательного драматурга Александра Володина, чья пьеса "Две стрелы" в это время находилась в работе театра. Милиционер – ни в какую: без билета не положено! "Да поймите, – убеждают ребята, – это наш автор! Мы его пьесу ставим!" "Другой разговор! – сурово сказал милиционер и взял под козырек. – Товарищ Киплинг, проходите!"

Актер Московского театра на Малой Бронной Гера Мартынюк, которого широкие массы трудящихся знают как мудрого детектива Пал Палыча Знаменского из незабвенного сериала "Следствие ведут знатоки", однажды гулял с товарищем по Вильнюсу и обратил внимание на огромный памятник Великому вождю, на постаменте которого было начертано латинскими буквами: "ЛЕНИНC". Как-то Геру задело: "Ну, я понимаю, такая транскрипция по-литовски, – недоумевал он, – но зачем? Написали бы по-русски – "ЛЕНИН", пусть даже латинскими буквами!.." "Не огорчайся, – успокоил приятель, – они просто хотели сначала написать: "ЛИНИН С НАМИ!" – но в последний момент раздумали…"

Когда режиссер приходит в театр на постановку, к нему приглядываются три-четыре дня, а потом закулисье выносит приговор. Причем, артисты еще недели две-три не подают вида: улыбаются, заглядывают в глаза… А вот отношение "обслуги" резко меняется: раз за кулисами прошел слух, что режиссер говно, то и стараться нечего выполнять указания! И вот уже он орет-надрывается: "Где костюмеры, черт вас побери, почему нет мантии!.." – и никто не бежит на помощь. Но если режиссер "прошел"…