К чести России (Из частной переписки 1812 года) - Михаил Бойцов

Я боюсь прокламаций, чтоб не дал Наполеон вольности народу, боюсь в нашем краю внутренних беспокойств. Матушка, жена, будучи одни, не будут знать, что делать.

Что предполагает государь - мне неизвестно, а любопытен бы я был знать его предположения. У него советник первый Фуль - прусак, что учил его тактике в Петербурге. Его голос сильней всех. Общее мнение, что есть отрасли Сперанского намерения(16). Сохрани бог, а похоже, что есть предатели.

Потеряв сражение, мы бы потеряли не более того, что отдали постыдным образом. Вот наши обстоятельства! <...>

А. Д. Балашов - Ф. В. Ростопчину.

28 июня. Лагерь при Дриссе

Известно, думаю, уже в. с., что я был послан Г. И. к французскому двору, а потому, уверен я, интересуетесь вы узнать предмет сего вояжа. Государь получил донесение от управляющего Министерством иностранных дел, что французский посол граф Лористон просит своих паспортов по причине такового же требования, будто бы нашим послом князем Куракиным сделанного для возвращения его в Россию (на что, однако же, повеления ему от двора нашего дано не было), и что сие Наполеоном принято будто бы за объявление разрыва с нашей стороны. Е. В., рассуждая, что император французов хочет войне, им вносимой в пределы наши, дать вид, как бы она начинаема нами, за благо признать изволил для вящшаго обнаружения пред всею Европою истинного начинщика войны сей, отправить меня с собственноручным письмом к императору Наполеону, в котором, между прочим, объяснено было, что если нет повода более ему зачинать военные действия, как упомянутое обстоятельство, то, несмотря на вторжение его без объявления войны в пределы России с воинством, Его Величество, сберегая род человеческий от нового кровопролития, соглашается вменить ни во что сей его поступок и войти в объяснение с тем, чтобы для сего он немедленно выступил с войском своим из наших границ.

Император Наполеон, войдя со мною в большой разговор, сперва два, а потом четыре часа продолжавшийся, ответствовал письменно и словесно, что он, войдя уже в пределы наши, выдти не согласен прежде заключения мира. К сему прибавил множество мнимых его претензий на наш двор, с чем я и возвратился. Военные же действия в мелких видах, как во время моего у него пребывания, что составило неделю, так и по возвращении моем, продолжаются, но важного до сих пор еще не произошло. Нами взяты в полон из известных людей по сие время принц Гогенлое и граф Сегюр.

К. Н. Батюшков - П. А. Вяземскому.

1 июля. [С.-Петербург]

Давно, очень давно я не получал от тебя писем, мой милый друг. Что с тобою сделалось? Здоров ли ты? Или так занят политическими обстоятельствами, Неманом, Двиной, позицией направо, позицией налево, передовым войском, задними магазинами, голодом, мором и всем снарядом смерти, что забыл маленького Батюшкова, который пишет к тебе с Дмитрием Васильевичем Дашковым. Я завидую ему: он тебя увидит, он расскажет тебе все здешние новости, за которые, по совести, гроша давать не надобно - все одно и то же. Я еще раз завидую московским жителям, которые столь покойны в наше печальное время, и я думаю, как басенная мышь говорит, поджавши лапки:

"Чем грешная могу помочь?"(17)

У нас все не то! Кто глаза не спускает с карты, кто кропает оду на будущие победы. Кто в лес, кто по дрова! Но бог с ними.<...> Пришли мне Жуковского стихов малую толику да пиши почаще, мой милый и любезный князь. А впрочем, бог с тобой! Кстати, поздравляю тебя с прошедшими именинами, которые ты провел в своем загородном дворце(18), конечно, весело. Еще раз прости и не забывай твоего Батюшкова.

А. И. Коновницына - мужу.

2 июля. [Квярово]

Мой милый неоцененный друг. Сейчас узнала, что Фоминцин Петр едет к брату. Тебя увидит - скажет, что мы здоровы, что грущу крепко по тебе, моя душа. Не знаю, что с тобою. Да сохранит тебя всевышний бог, да защитит наше любезное отечество, о котором крепко крушусь - больно, что все отдают. По газетам видела, что открылись военные действия в день моего отъезда 12 числа. Ежели [бы] поехала чрез Ригу, подлинно попала бы в плен - что б тогда? У нас дожди, ветры, холодно, и в доме везде несет, но рада чрезвычайно, что здесь, по крайней мере, ближе от тебя, и о тебе скорее узнаю, и чаще писать могу. В том только отраду нахожу. Дети здоровы и спокойны, одна я вздыхаю <...>. Посылаю сколько есть корпии. Буду просить Фоминцина, чтоб водки тебе свез. Возьмет ли, не знаю. Мужики все в унынии, все страшатся французов. Сегодня многие приходили, о тебе спрашивают, я, сколь могу, ободряю, что ты там [французов] не допустишь. Тем их успокоила. <...> Я за себя не трушу, бог нас не оставит, лишь ты бы жив был. Имения все [го] рада бы лишиться, лишь бы любезное отечество наше спасено было. Лиза(19) ополчается крепко - дух отечественный страшный в этом ребенке - и жалеет крепко, что не мальчик: пошла бы с радостью служить и отечество защищать и говорит, что жаль, что братья малы, что не могут государю доброму полезны быть. Иван говорит: "Я ножами защищаться [буду]". Ну такой дух во всех наших, и я уже только и думаю: защити бог отечество! Газеты у Сумародского беру и "Северную почту"(20) читаю. Дурак Фоминцин уехал - посылаю догнать. Прощай, навеки тебе друг Аннушка. Водки послать не могла. Прощай, Христос с тобою, навеки тебе друг Аннушка.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

3 июля. [Без места]

Сделай одолжение, любезный граф, когда ты пойдешь с твоими непобедимыми, то подмети ниших оставшихся(21). Говорят, что их тьма и, как саранча, рассеялись по белу свету. <...> Первая армия стоит в столбняке в Дриссе(22) и не прежде из сего состояния выйдет как съест весь свой провиант, а его много. Румянцев от армии уехал, Ермолов - начальником генерального штаба, Шувалов не командует более корпусом, а на место его граф Толстой-Остерман.<...>

Ф. В. Ростопчин - А. Д. Балашову.

4 июля. Москва

...> Публика весьма покойна, потому что гр [аф] Н. И. Салтыков сообщает мне без замедления журнал военных действий, и я его тотчас приказываю печатать в Управе благочиния(23) и раздавать по городу. Хотя сначала и необыкновенно некоторым показалось, что две столь многочисленные армии могут стоять в близком расстоянии без сражения, но узнав и настоящее дел положение Наполеона и уверясь, что со стороны нашей производится пагубный для него план, все успокоились и от скорого обнародования известий ждут их от меня, а другим слабо верят. Иностранцы весьма осторожны. Всего более радует известие о хорошем урожае, по весьма многим точным сведениям, за исключением части Рязанской и Калужской губерний. Повсеместно год изобильный. <...> Г. статский советник Каразин, приехав в Москву, через час явился ко мне и подал письменное объявление, что он встретил на второй почте едущего чиновника в Николаев, который показался ему подозрительным или беглым, и по выговору, и по новостям, им передаваемым, он его принял за шпиона. Полагая, что у сего человека могли быть какие-нибудь письма в Польшу и далее, я тотчас послал его догнать и привезти назад майора Чистякова с унтер-офицером. Он его настиг, не доезжая Орла, и привез в Москву. Человек сей, родиною из Нидерландов и по имени Шлейден, 14-го класса, служит при казенной адмиралтейской суконной фабрике, говорит дурно ломаным языком, очень глуп. В бумагах ничего не найдено, и он, посидя два дня на хлебе и на воде за то, что сказывал, будто в Москве все встревожены от войны, отпущен в Николаев. <...>

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

5 июля. С.-П[етер] бург

При сем прилагаю вышедшую сегодня реляцию. Она должна нас приготовить к важным известиям, которые весьма скоро нас обрадуют. Французы с своими ненадежными союзниками кидаются в разные стороны, чтоб открыть где-нибудь удачное для себя дело. Видят, что везде ожидает их штык или пика - они и с артиллериею не отваживаются на решительную битву. Как же решатся атаковать нас в ретраншементах?(24) Нет! Их храбрование кончилось. Все готово. Мы на них наступаем. Гоним, бьем их. Ежели они вздумают приостановиться, так тем скорее совершится истребление их сил. Рядовые 1-ой армии не могут дождаться той минуты, чтоб пощитаться с французишками. Их должно уговаривать. Они кипят отмщением. О, россы! победа Вам принадлежит, но без повиновения и она не может иметь плодов. Положитесь на предусмотрительность Ваших начальников! Они знают, для чего медлют доставить Вам случай увенчать себя лаврами. Ожидающие Вас неувядаемы. Представьте себе, любезнейший Александр Яковлевич, что таких воинов, рвущихся к сражению, в 1-ой армии - 197 тысяч с сотнями; во 2-ой - с лишком 200 тысяч; под начальством Платова - отдельный корпус более 50 тыс. наездников. Обсервационная армия составляет за 150 тысяч(25) да еще к западным границам спешат те войска, которые были против турок. Quelle defaite attende nos ennemis!(26) <...>

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову

5 июля. Бобруйск

От Слуцка отряжен я был с 25 тыс. идти день и ночь к Бобруйску, куда пришел сего утра <...>. Что теперь предпримем - не знаю. Я назначен опять ехать с корпусом день и ночь на подводах - закрыть Могилев. Но неподвижность неприятеля, как я думаю, переменит сей paillatif.(27) Лучший способ закрыть себя от неприятеля - есть разбить его. Говорят, что 1-ая армия в Движении вперед. Говорят, что 3 полка кавал[ерии] баварских передались к нам. Говорят, что немцы, голландцы взбунтовались, что англичане и гишпанцы сделали где-то десант и что он(28) сам поскакал во Францию, но все это говорят, и я ничему не верю. Ермолов Алексей Петрович - chef d'etat major(29) большой армии. Все сему рады. Он в ежеминутном сношении с государем и робких советов, каковых St. Priest(30), подавать не будет. А наш француз не совсем большой головы. Если все три армии теперь искусно двинутся вперед, то французы могут быть разделены по частям, ибо они также разделились, надеясь на робость нашу, и легко прервать их соединение.