Сладкий привкус яда - Андрей Дышев

– Ворохтин, – представился я инспектору, когда тот поравнялся со мной, и убрал с глаз черные очки. – Это я связался с полицией.

Смуглое лицо непальца, утяжеленное густыми черными усами, вытянулось от удивления.

– Неожиданная встреча! – безрадостно произнес он. – Кажется, мы недавно встречались?

Я тоже узнал его. В Катманду у нас неожиданно возникла проблема: у Столешко оказалось просроченным разрешение на посещение национального парка, куда входила Ледяная Плаха. Проблема казалась пустяковой, достаточно было написать повторное заявление и уплатить небольшую пошлину. Но Столешко неожиданно для нас пальнул по воробьям из пушки. Он преподнес инспектору пухлый почтовый конверт, что здорово смахивало на взятку. Правда, писать заявление и платить пошлину ему все равно пришлось.

Мы топтались на тесном пятачке в двух десятках метров от вертолета. Инспектору была явно неприятна наша встреча, он заметно сконфузился.

– Я сначала поговорю с руководителем, а к вам подойду позже, – сказал он, глядя на двух шерпов, которые, часто перебирая ногами, тащили волоком большой кусок пластиковой клеенки, на которой лежал Бадур.

– У нас больной, – сказал Креспи инспектору, дождавшись, когда шерпы поравняются с нами. – Тяжелое отравление. Жалуется на боль в животе… – Креспи кинул на меня быстрый многозначительный взгляд и подытожил: – Надо бы госпитализировать.

– Это полицейский вертолет, а не санитарный! – с неожиданной злостью ответил инспектор. Он все еще был под впечатлением нашей встречи, и это его злило. – В лагере есть врач? Какой он поставил диагноз? Чем отравился больной?

Тембр вертолетного двигателя стал меняться, из свиста превращаясь в частый глухой стук, и полупрозрачная «тарелка» винта выгнулась воронкой. Вертолету не терпелось оторваться от ледника. Я посмотрел на кабину. Пилот отчаянно жестикулировал, постукивая пальцем по запястью, где были часы. Рот пилота был широко раскрыт – то ли он что-то кричал Креспи, то ли ему, как и вертолету, не хватало воздуха.

Шерпы подняли Бадура на руки и принялись заталкивать в салон. Я на мгновение увидел распухшее лицо портера с отечными веками, заострившимся, как у покойника, носом и побелевшими губами. «Зря я это сделал, – подумал я. – Теперь будет очень трудно доказать, что таблетки, которые я скормил Бадуру, дали мне врач и Татьяна. Какими именно портер отравился – одному черту известно. Начнутся разбирательства, меня надолго выведут из Игры».

Инспектор, увидев, что Бадура грузят вопреки его запрету, закричал и погрозил шерпам кулаком. Креспи коснулся рукой плеча инспектора, бессловесно извиняясь, и побежал к вертолету. Шерпы, сбитые с толку, смотрели то на кричащего инспектора, то друг на друга и не знали, что делать со своим коллегой. Бадур вращал зрачками, глядя вокруг себя, и шевелил пересохшими губами. Кажется, он очень боялся вращающегося над своей головой винта. Начальник экспедиции с белым от снежной пыли лицом стал размахивать руками и отталкивать шерпов от вертолета, хватая их за воротники пуховиков. Бадур, проявляя с начальником солидарность, согнул ноги в коленях и начал отталкиваться от края вертолетной палубы. И вдруг кинулся от грохочущей винтокрылой машины прочь. Пилот то ли нечаянно, то ли нарочно приподнял вертолет на метр. Такелажный крюк, торчащий сбоку дверного проема, зацепился за куртку Креспи, с треском разорвал ткань, обнажая белый наполнитель, американца приподняло над землей. В воздушном вихре, смешиваясь со снежной пылью, закружился пух, словно Креспи был плюшевым медвежонком, которому озорной ребенок распорол брюшко. Шерпы закричали и засвистели. Американец сорвался с крюка и упал на снег. Полоз вертолета едва не придавил его ноги.

Я обязательно сплюнул бы, если бы во рту не пересохло.

Вокруг вертолета, ставшего центром внимания, собиралось все больше обитателей лагеря. На черных остроугольных камнях, торчащих из-под снега, как позвонки древнего ящера, я увидел Татьяну, которая, словно оранжевая ящерица, грелась в лучах солнца и поглядывала на клоунаду Креспи.

«Очень кстати!» – подумал я и, медленно пятясь, чтобы не привлечь ее внимания, обошел вертолет по большой дуге, а когда оказался за спиной Татьяны, побежал по тропе в лагерь.

Ее малиновая палатка, как и большинство других, была раскрыта, полог откинут в сторону, чтобы горячие солнечные лучи прогрели и просушили внутренность. Не останавливаясь, я с ходу нырнул внутрь, снял очки и огляделся. Гнездышко милой письмоводительницы мало чем отличалось от походного жилища рядового клаймбера, разве что подвешенными к потолку пучками остро пахнущих высушенных трав, которые девушка, видимо, нарвала в окрестностях Биратнагара. Ложе, представляющее собой розовый спальник-кокон, было отделено кажущейся здесь нелепой москитной сетью. Собственно, сама палатка по своей конструкции мало подходила к высокогорью, с его ветрами и снегопадами.

Я взялся за рюкзак, перевернул его вверх дном и вытряхнул под ноги бесчисленное количество пакетов с одеждой. Потом обыскал карманы рюкзака. «А что я хочу найти? – думал я, заталкивая вещи обратно. – Большое красное удостоверение, в котором будет написано, что Татьяна Прокина – мошенница и воровка, практикующаяся на молодых и богатых мужчинах?»

Я расстегнул «молнию» москитной сетки и опустился на колени перед спальником. Ощупал его пухлые бока, сунул под него руку и сразу наткнулся на тонкий холодный предмет. Вытащил ледериновую папку на липучке, раскрыл ее и начал рассматривать бумаги. Сверху лежало уже знакомое мне письмо князя. Ниже – нарисованная карандашом схема усадьбы в Араповом Поле, причем место, где в Родиона стреляли, было помечено крестиком. Под схемой – ламинированный квадратик, похожий на водительское удостоверение. Я пробежал глазами по мелкому тексту: «Руководствуясь Уголовным кодексом РФ и Законом об оружии… вправе применять оружие (пистолет Макарова № 7057429)…»

– Интересно? – вдруг услышал я за своей спиной голос Татьяны. Обернувшись, я увидел то, о чем только что читал, – ствол пистолета Макарова, нацеленный мне в лоб.

Даже если бы мое лицо не было коричневым от загара, я все равно бы не покраснел. Для меня не играло большой роли то, как мои поступки выглядели со стороны. Главное – с какой совестью я их совершал. Закрывая папку, я с интересом рассматривал черную дыру в пистолетном стволе.

– Это у тебя что? Пистолет? – спросил я, аккуратно заталкивая папку под спальник. – Настоящий? Дай пострелять!

– Не смешно, – ответила Татьяна.

– И мне не смешно, – сознался я, встал на ноги, подошел к девушке и отвел ствол в сторону. – Теперь так принято – снабжать письмоводителей оружием? Или это твоя личная инициатива? А?

– Хватит! – оборвала меня Татьяна, пряча пистолет под пуховик. – Что тебе здесь надо?

– Французский аэровит, – сознался я. – Вчера вечером я угостил им Бадура. И знаешь, так вдруг захотелось, чтобы меня тоже внесли в вертолет вперед ногами на руках!

– Внесут, – пообещала Татьяна, опуская руку в карман. – А таблетки я ношу с собой.

Она раскрыла ладонь, показывая мне голубую упаковку.

– Ты предлагаешь его всем, у кого болит голова? – поинтересовался я.

– Нет, не всем.

Нравился мне ее массирующий взгляд! Люди с таким взглядом отвечают на вопросы быстро и честно.

– Наверное, Родиону предлагала? – наобум спросил я.

– Конечно.

У меня внутри все похолодело.

– А Столешко?!

– И ему тоже.

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Татьяна не могла не заметить ужаса в моих глазах, и на ее лицо, как на мое искаженное отражение, упала тень.

– Что ты на меня так смотришь? – дрогнувшим голосом произнесла она.

«Одно из двух, – подумал я, – или она не знала, что творила своим аэровитом, или же разыгрывает спектакль похлеще нашего».

– Ты сама их пробовала? – произнес я. – Ты уверена, что это действительно аэровит, а не какой-нибудь мышьяк?

Я здорово испугался, не скрою. И Татьяна сдрейфила, причем вполне правдоподобно. Она немедля поднесла коробочку к глазам, прочитала на ней все, что можно было прочитать, затем вытряхнула оттуда желтую таблетку и отправила ее в рот. Когда распробовала вкус пилюли, хлынули эмоции.

– Я принимаю их по три раза в день! – рассерженно крикнула она и даже замахнулась на меня кулаком. – Что ты страху наводишь, как истеричка в самолете?

У меня отлегло от сердца. Я вытер взмокший лоб, выхватил коробочку из рук Татьяны и затолкал ее себе в карман.

– Господин Ворохтин! Вас просит инспектор.

У входа в палатку высилась фигура Креспи. Я посмотрел на покрытую инеем седую бородку, потрескавшиеся губы, широкие скулы, туго обтянутые задубевшей на солнце и ледяном ветру коричневой кожей. Второй месяц Креспи топтал гималайский снег и дышал разреженным воздухом. На его месте я бы давно сошел с ума от такого счастья. Наверное, ему очень нужны были деньги, нужны до такой степени, что он ни в грош не ставил свои здоровье и силы, продав их итальянскому «Треккингу».