Инкские войны. Incas - Игорь Олен

– Чача! – днём наставлял Римаче. – Сеяли мы Великому пашни. Славно! Будем делать дорогу: ближе к нам станет Куско; войско поспеет, если нас кто обидит. Завтра с рассветом всем на дорогу, и будем строить!

Темень сгустилась, и псы молчали, не видя Лиса… Некогда не было в Луне пятен, вся была светлая. Воспылав страстью, Лис, спрыгнув с тучи, бросился на неё, приклеился, и с тех пор они вместе, шавкам на зависть. Нынче же псы молчали, ведь Луны не было.

Тени скользили. Сиа впускала их. Кáвас встречал их и пересчитывал. В очаге тлели угли.

– Тридцать здесь. Все.

Он вытащил золотой Клубень. Все повалились плача:

– Здесь он!

– Родитель!

– Землю Сосущий!!

Приветили вслед за тем птичье чучело, вытащенное из тряпок и почитаемое вторым кумиром.

– Тучегонитель!

– Бог!!

Дёргая крыльями, кондор, танцуя, пел:

Лис, взобравшийся на небо,был ещё лисёнком малым,когда я любимым чачаиз-за гор высокоснежных,Клубень-брат, тебя доставил.А теперь ты мне поведай,как живут герои-чача.

Ответствовал писк:

Брат, крылатый и могучий,знай: герои-чача нынче —никакие не герои;покорились чужеземцами поют: айау хайли!Только Солнце почитаюти не славят нас с тобою!

Боги всплакнули. Зрители утирались ладонями.

Унеси меня, крылатый,из трусливой Чачапуйи!Я любил свободных чача,а рабы мне ненавистны!

Кондор вознёсся и захрипел:

Позабывшие отвагу,променявшие оружьена копалки чужеземцевне достойны нас с тобою.Да останутся презренны!

Мужчины молили:

– Не улетай, Тучегонитель! Не уноси ты Землю Сосущего!! Ты не трусы!

Кáвас, приблизив богов к уху, вёл:

– Говорят: завтра делать дорогу, вам дадут кирки, вы бейте инков! И говорят: знак подаст человек с двумя крыльями за спиной. Говорят: в Снежной Крепости и в Селении Кондоров будут бить инков. Ждите.

Как все ушли, Кáвас шлёпнулся возле идолов, изнеможенный пением и спинной болью.

Утром люд вытянулся вдоль склона. Кирки кололи скалы. Вздрагивали концы пращей, стянутых, по обычаю чача, вкруг головы; от пота чернели робы. Молчание прервалось запевом:

– Айау хайли! Айау хайли! Йэх, топорами! Йэх, камень в пыль! Йэх, попотеем, потрудимся!

Древоухие кéчуа – инкский имперский народ – с пиками и щитами бдели. Градоначальник щерился: «Славно трудятся и поют. Вникли в блага, что дают инки!» Из сумочки, что висела на локте, он вынул коки, чтоб угостить старцев óбщины и курак. Мáйпас кланялся и заискивал:

– Кока вкусная! Наш Римаче – вождь Папамарки!

Вдруг длинный Пипас, кутанный в плащ, вскричал: – Тýпак Инка Йупанки, хайли-ахайли!

– Знаешь речь руна-сими! – инка-по-милости пошутил, ведь длинный курака был туп, считал он. – Ты завернулся в накидку, как лама в шерсть, – кончил он.

Рассмеялись.

– Нельзя без дорог! – учил он. – Пипас и Мáйпас мелкие господа, им хватит стёжки. Мне хватит троп. Ясный День, иль наместник Востока, иль управитель наш – великие господа, им дай дорогу.

Мудр инка-милостью, знает тайны! Будет дорога как цепь окраине, свяжет её с империей. Словно обвал, засыплют бунт древоухие. А дороги последуют дальше – к логову Ханко-вáльу, мятежника, убежавшего на Крючок Урубамбы, и до иных стран. Градоначальники будут там нарасхват!

Пики, вырвавшись из туманов, ткнулись в высь. Мыслилось, что низины – чернь, склоны, один над другим, – кураки, Солнце над всеми – сам Титу Йáвар, кой и возвысил предков Римаче… Славно бы вознестись ещё выше некиим снежноострым пиком! С глобальных дум восхотел он виньáпу (хмельной напиток) и ушёл в Папамарку.

Чача вдруг Мáйпаса заплевали. Пипас, сбросив плащ, выставил крылья кондора, подавая знак.

– Ай-я-я-я!! – вопил Кáвас, приковылявший на костылях с пращой.

Чача бросились на солдат; кирки стучали в шлемы. Кéчуа пятились, но когда покатились в них валуны, рассыпались, и мятежники стеклись к крепости. Древоухие защищались там от снарядов, сыпавших из пращей повстанцев. Девушка, видя, как милый бежит на приступ, прошла с ножом к инке-милостью. Взвизгнул Римаче, чувствуя боль в руке, и убил её. А потом подвёл к крепостной стене жён с детьми Пипаса.

– Сброшу, если вы не уйдёте!

Женщины с малышами попрыгали не дослушав.

В крепости струсили и решили Римаче сдать, порвав ему прежде петли ушей «длиной в бóльшую четверть вары (83.5 см), а толщиной в полпальца», и удивительно, что «такой мизер мяса, коим кончалось ухо, мог так растягиваться, что вмещал в себя украшение, формой и величинами походившее на предобрый круг гончара, ибо вставки, что помещали в петли… уподоблялись кругам гончарным».

Но… взвыли раковины; в селение ворвалась рать с пиками и щитами. В красных носилках был Виса Тýпак, многомогучий, сын Солнца, волей Великого управляющий Чачапуйей. Чача пленили, выстроили на площади. Молодой ещё, Виса Тýпак, спрыгнув с носилок, выбросил, сдвинув брови:

– Бунт?! Убиваете?! Ламью жизнь возвращаете?!

Трепыхая огромными золотыми ушами, он стал дробить лбы пленных. На пятьсот пятом казнь кончилась.

В крепости Виса Тýпак сел в конце скатерти с ламьим мясом, фасолью, водкой и обнажил из-под шлема стриженную под ноль голову, стянутую многоцветной, как и у всех пачакýтековых чад, тесьмой. Волос ближних к нему пятитысяцких перетянут был тесьмой чёрной, спускавшей к виску жёлто-красные нити. Тысяцкие, уступая размерами и тесьмы, и ушных вставок, кучились на другом конце. Сыновья Солнца пили.

Градоначальник, взяв чаши, встал.

– Милости! Ведь при встрече…

Но Виса Тýпак пнул его. – Бунт?! Повторится впредь – казнь! Не бабы!! Выбери злых, их выселим на другой край света, в Чили. Слово Великого! Пью с ним! – он сел на корточки лицом к югу выпить, чем вызвал трепет, так как могли это только лишь родственники монарха (к ним Виса Тýпак и относился в качестве сына не от какой-нибудь там наложницы, а от пальи высшего ранга).

В сумерках чача отправились погребать тела в льдах ущелья, где, взявшись зá руки, хороводились.

А Римаче их совестил:

– Что сделали? Небо в тучах, Солнце не хочет вас. Плачет добрый могучий наш Благодетель! Скольких вы загубили кéчуа, преданных, верных! Но Господин вас любит. Переселяет вас в Уюни, в пустыню. А в Папамарку придут жить кéчуа20. Выберем же достойных переселиться!

Старейшины отобрали «счастливцев».

– Кáваса оставляют? – бросил Римаче, ощупав склеенные ушные петли. – Он бунтовал?

– Нет.

– Таклей размахивал, песни пел…

– Кáвас увечный стал, мирный.

– Вот как? – градоначальник хмыкнул. – Пусть будет сотник. Будет рассказывать: я упрямился, не хотел подчиняться. Инка Римаче, инка-по-милости, поучил меня и побил, поэтому я верный…

Господ назначали из тех, кто являл себя «благодетельным, другом общему благу».

Чача стекались к тракту. К беглецам строги: стукнет дубинка – и череп вдребезги, в палаче – власть Инки. Много стран видели чача: Ванка и Вамачуку, Чанка и Вакрачуку… Каменные города на склонах средь пастбищ, садов, террас… Акведуками нистекала вода с вершин.

«Набольший Господин – бог».

«Ростом до звёзд!»

«Сто мешков ест зараз!»

«Ходит: шаг – в Чачапуйе, два шага – Чили!»

«Горища та – его шапка!»

Вдруг конвоиры теснят всех; мчит голубой вихрь носильщиков с кем-то сгорбленным и с сигарой в зубах.

«Узнал?» – «Глаз старый, я не узнал». – «Вáман Ачачи, брат Благодетеля, и он также наместник Севера. С ним в поход ходил!» – «Хвастай! Я буду хвастать, с кем я ходил: с Кáпак Йупанки, понял? Брат Пача Кýтека! Воевал я с ним чинчей. Люд такой, что теперь всё от Куско на север звать Чинча… Стой, чача! Стой!!.. Про чинчей? Жили у моря и врали: бог Чинчакáмак, мол, сильней Солнца. Мы и пошли на них. Горцы – мёрли мы в их пустынях. Проснёшься, бывало: Чилька! Нет Чильки, высох. Калька! Мёртв, высох Калька. Костры из тел жгли, еду варить! Ныли: Солнце не хочет наших побед и жжёт нас. Кáпак Йупанки гаркнул: я вас, предатели!.. Пошло много, но в песках померли… Чинчи напали, вёрткие! Ткнут дротиком и хохочут, что тебе больно. Их проткнёшь – грызут древко, визжат, как кролики. После битвы нас тысяча лишь осталась. Сели в пустыне, ни взад-вперёд, потому как для приступа сил нет; трусов Кáпак Йупанки у бездны ставил и говорил: вниз! нога в ногу марш!»

Каждые три луны рать сменялась, разрушенные каналы не обводняли полей, враг «утратил часть гордости». Наблюдая сие, генерал инков Кáпак Йупанки вздумал, что может статься, что «милосердие для врагов обернётся против своих, если те заболеют, чего боялись от сильной жары земли». Он направил врагам послание заявив, «что он выполнил волю Инки, кто его брат, которое в привлечении чинчей миром, а не войной; но, так как чем больше те получали… тем хуже делались, говорит, что, если чинчи откажутся сдаться в течение пары дней, их кончат ножами, земли их отдадут новым, кои придут».