Заложник. История менеджера ЮКОСа - Владимир Переверзин

Идиллия заканчивается в здании прокуратуры. В коридоре я встречаю Свету Бахмину. Нет, она не идет, а медленно передвигается, держась за стену. Лицо ее бело, как мел, взгляд устремлен в одну точку. Очевидно, она не видит ничего и никого вокруг. За руки, чтобы не упала, ее поддерживают два милиционера… Свету, на тот момент мать двоих малолетних детей, реально пытали. Меня приводят на допрос в уже знакомый кабинет, к уже знакомым следователям. Опять беседа. Опять пустые разговоры. Мне задают странные вопросы: бывал ли я в Самаре или Нефтеюганске?

Не понимая, к чему они ведут, честно рассказываю, что не был. Мне повезло. Иначе это послужило бы «доказательством» предварительного преступного сговора. Меня убеждают дать показания и признать вину. Кажется, такой пустяк, всего-то скажи: «Да, был знаком, получал указания, выполнял приказы, в чем глубоко раскаиваюсь» – и весь этот кошмар закончится, от тебя все отстанут. На повестке моего дня вопрос так не стоял, я не воспринимал их посулы. Я не знаю, как повел бы себя, если был бы в чем-то виноват, был бы знаком и получал указания. Здесь же не было ни первого, ни второго, ни третьего…

Мои рассказы следователям не нравятся, они явно разочарованы. Заглядывает Салават Каримов, на ломаном русском бросает мне фразу, что нельзя усидеть на двух стульях. Он здесь правит балом, он здесь главный. Протокол моего допроса следователь Русанова относит ему, через некоторое время возвращается и с улыбочкой на лице торжественно сообщает мне: «Салават Кунакбаевич просил привет вам передать и сообщить, что дадут вам двенадцать лет». У меня темнеет в глазах. Я уже не принимаю их за сумасшедших, как того генерала, явившегося ко мне в первую ночь. Я понимаю, что в этих людях нет ничего человеческого, что они способны на все. Мне было больше не о чем с ними разговаривать, и, увы, помочь я им ничем не мог. Это был мой последний допрос без адвоката.

Глава 7

Тюрьма в тюрьме

Меня везут обратно в Матросскую Тишину. Тот же маршрут, те же охранники, та же машина. Заезжаем в ворота, проходим уже привычным путем. Меня под роспись сдают тюремщикам. Мы идем к стакану, что меня совершенно не радует. Я хочу поскорее попасть в камеру. Конвоир открывает дверь, и я вижу заботливо сложенные вещи, половины из которых не хватает. Мой сокамерник Дашевский обо мне «позаботился»…

Меня переводят в другую тюрьму. За это время я обзавелся имуществом. У меня полная сумка еды – каши в пакетиках, заваривающиеся кипятком, лапша «Доширак», книги, тетради, постельное белье, одеяло, купленное в тюремном магазине, стиральный порошок… Мы выходим на улицу, во дворик. Меня ждет новая «газель» с надписью на борту «ФСИН России». Меня опять передают с рук на руки, и я залезаю со своим багажом в автомобиль. Мы трогаемся. Я не успеваю толком устроиться, как машина останавливается, и меня просят выйти. Дорога занимает менее минуты. Не понимая, в чем дело, я выхожу наружу. Мы на месте. Это «тюрьма в тюрьме». СИЗО 99/1 ФСИН России, расположенное на территории СИЗО 77/1 УФСИН Москвы, или, как его еще называют, лефортовский, девятый корпус. Здесь я проведу два с половиной года, отсюда я уеду на зону…

Об этом месте среди арестантов ходят легенды. Я слышал много фантастических историй о камерах с джакузи, о бассейнах. На самом деле это совсем маленькая тюрьма, рассчитанная не больше чем на сто человек. Такое количество людей можно полностью контролировать двадцать четыре часа в сутки, обеспечивая строжайшую изоляцию от внешнего мира. Между собой мы называли это заведение лабораторией. За тобой постоянно наблюдают. Тотальный контроль. Все просматривается и прослушивается. Глазок камеры – шнифт – открывается каждые пять минут. Тонированное стекло глазка меняет тон, когда надзиратель с внешней стороны поднимает шторку. Правила соблюдаются неукоснительно. Надзиратели вежливы и обращаются только на вы.

Мы поднимаемся на второй этаж в небольшое помещение, предназначенное для обыска. Мои вещи тщательно просматриваются, не остается без внимания ни одна мелочь. Сотрудник досконально делает опись всего имущества. Часть вещей можно сразу взять в камеру, другая часть идет на склад личных вещей, откуда позже по заявлению их можно будет забрать. Уже поздно, время к полуночи. Наконец-то обыск, длившийся около часа, заканчивается, и меня ведут в камеру. В коридоре на полу ковровая дорожка. Ее стелют после отбоя, чтобы не было слышно шагов надзирателей, когда те подходят к глазкам камер. Слышен странный звук, похожий на сигнализацию. Это кукушка. Ее включают, когда кого-то из обитателей этого заведения ведут по коридору или по лестнице. В это время никого другого не выведут из своей камеры, чтобы не было никаких случайных встреч. Ты не знаешь, кто сидит за стенкой. Никаких тебе тюремных дорог, никакой логистики. Когда тебя куда-то вызывают, надзиратель на продоле не назовет твою фамилию, а произнесет только первую букву: «На Пэ…»

Поднимаемся на третий этаж. Камера 304. Гремят, открываясь, тормоза, и я захожу внутрь. Уже выключен дневной свет, горит ночное освещение, дающее достаточно света, чтобы за тобой можно было подсматривать. Маленькая четырехместная камера, я вижу свободную верхнюю шконку. Все спят. Мой приход прерывает сон арестантов. Один из них встает и встречает меня. Рыжий накачанный мужчина представляется Олегом. Он показывает мне, где что находится, предлагает чай и ложится спать, бросив: «Завтра поговорим». Я ложусь на кровать и пытаюсь уснуть. В шесть утра подъем, зажигается свет. Надо встать и заправить кровать. Не заправил – получишь взыскание за нарушение распорядка дня. Позже это станет предлогом, чтобы не давать УДО. Большинство приезжает в колонию уже с букетом нарушений из СИЗО, о которых зачастую даже не знает! Вообще, как можно назначать какие-то взыскания неосужденным людям, еще находящимся под следствием?

Все встают, одеваются, заправляют кровати. Можно спать дальше, в одежде. Открывается кормушка – окошко в камере – завтрак подан. Берем хлеб, сахар, кашу. По тюремным меркам здесь очень хорошо кормят. Пьем чай, разговариваем и знакомимся. Молодой парень Андрей из Зеленограда собирается на выезд (то есть в суд), о чем ему сообщили накануне вечером и напомнили утром. У него 105-я статья, убийство мэра Зеленограда. Он уедет в суд и не вернется – суд присяжных оправдает его. Такое случается крайне редко – в стране, где отсутствует презумпция невиновности, суды не оправдывают в принципе. Такое возможно только лишь с присяжными заседателями. Это система. Случись преступление – у вас есть десять подозреваемых, среди которых, например, семь невиновных. В России посадят всех. Не важно, что невиновные будут сидеть. Главное, что виновные наказаны.

Открывается дверь, в камеру заходят надзиратели – проверка. Надо встать. Дежурный по камере делает доклад: «В камере четыре человека. Дежурный такой-то». Офицер забирает заявления, назначает дежурного на следующий день и уходит. «Странный ритуал, – думаю я. – Неужели и так не видно, сколько нас в камере?» Но это именно ритуал, который неукоснительно соблюдается. Отказался от доклада – получишь взыскание. Некоторым арестантам по неписаным тюремным правилам нельзя делать подобный доклад – воры в законе и стремящиеся стать таковыми отказываются от этого. Я никуда не стремлюсь и соблюдаю навязанные правила.

Мы продолжаем пить чай. Мои новые сокамерники рассказывают об этой тюрьме, хотя у меня самого уже начало складываться определенное впечатление. В камере есть телевизор и холодильник. Туалет отгорожен от общего пространства стеной и закрыт занавеской. Я вижу книги и газеты. Олег рассказывает мне о том, что здесь есть спортзал, в который можно попасть, отказавшись от прогулки. Он агитирует меня присоединиться к ним. Если я пойду гулять, они не попадут в спортзал. Я соглашаюсь. Спортзал платный, так же как и дополнительный душ. Пишешь заявление: «Прошу списать с моего лицевого счета такую-то сумму». Зал стоит сто тридцать рублей в день с человека. Душ по шестьдесят. Платит кто-то один. Получается не дешево. Но это великое счастье – выйти из камеры, сменить обстановку. Счастье случается не каждый день. В спортзал ходим два-три раза в неделю. С лицевого счета оплачивается аренда холодильника и телевизора – по тридцать рублей в день. Раз в месяц – тюремный магазин, где есть все необходимое и даже больше…

В камере живут общим – все продукты для всех. В этой камере никто ни в чем не нуждается. Мы знакомимся. Олег из Мурманска. У него статья 105, часть 2, и статья 162, часть 4. Убийства и разбои. Он реальный бандит и знает, за что сидит. Мне он несимпатичен, но мы ладим. Второй сокамерник – Андрей Колегов – фигура посерьезнее. Он из Кургана, организатор и лидер печально известной Курганской преступной группировки. Убийства, бандитизм, организация преступного сообщества. Работали жестко и много. Убивали кого надо и кого не надо. Среди жертв Колегова были воры в законе. В тюрьме это приговор. На тебе ставят так называемый крест. Колегов осужден на двадцать четыре года. Его привезли в Москву из колонии в Коми, где он отбывал свой срок. Привезли для участия в следственных действиях по другим делам. Проверяли его причастность к убийствам Влада Листьева и небезызвестного криминального авторитета Сильвестра. Андрей был последним, кто видел Сильвестра живым. После встречи с ним машина Сильвестра была взорвана на Тверской улице.