Рубеж - Генри Олди

- Интересно, - пробормотал себе под нос приезжий рыцарь, но за ревом довольной толпы его почти никто не услышал.

Спустя некоторое время - площадь уже наполовину опустела, отбыл в свой дворец удовлетворенный наместник, рабочие неторопливо разбирали складной эшафот - рыцарь с оруженосцем оказались у входа в некий подвальчик, дубовая дверь которого вечно была заперта на огромный замок. Однако именно сегодня - случайно ли? - между дверью и проемом обнаружился зазор, и несмазанные петли чуть поскрипывали в такт сквозняку - скрип-скрип… скрип-скрип…

Рыцарь постучал, предъявил свой перстень, сказал нужное слово, извлек нужное количество монеток; молодой плечистый парень, открывший скрипучую дверь, пропустил рыцаря и его спутника вниз по узкой каменной лестнице.

В сырой комнатушке обнаружились скамейка вдоль стены, пара факелов и еще один парень - копия первого, его брат-близнец, бледный, взъерошенный, с угрюмыми болезненными глазами. В тряпках, небрежно брошенных на скамью, лопоухий оруженосец с ужасом узнал заляпанные кровью балахоны палачей.

Рыцарь кивнул и выдал близнецам еще по монетке. Первый принял с благодарностью, второй так и остался сидеть, бездумно разглядывая тусклый кругляшок на ладони.

Зажжен был новый факел.

В дальнем углу, под низкими сводами, на одном столе под рогожей покоились два тела - казавшиеся неимоверно длинными из-за отдельно лежащих голов. Оруженосец обмер.

Рыцарь повелительно кивнул обоим палачам на дверь; первый повиновался через силу, второй равнодушно. Оруженосец охотно ушел бы следом - но взгляд господина не пустил его.

Рыцарь подошел к столу и коротким деловитым движением откинул рогожу, обнажая обе отрубленные головы; юноша и хотел бы отвернуться, а все-таки смотрел, как завороженный.

Первый из казненных был оскален и страшен.

Второй…

Оруженосец замер, не имея возможности вздохнуть. Все внутренности свело одной долгой судорогой.

Второй из взошедших сегодня на эшафот дернул веками, причем между обрубком шеи и обрубком головы по-прежнему оставалось с ладонь окровавленной древесины.

- Вот как, - глухо сказал рыцарь. По-видимому, у него тоже перехватило горло. - Вот где…

Глаза казненного открылись. Во взгляде были боль… и насмешка.

- Пойдешь ко мне на перстень? - хрипло спросил рыцарь.

Веки того, что лежал на столе, снова дрогнули. Опустились.

Рыцарь поднял руку; рука с большим перстнем на указательном пальце ощутимо дрожала - хоть рыцарь и пытался удержать ее неподвижно.

Юноша-оруженосец облился холодным потом.

Красный камень, не имеющий названия, тускло вспыхнул в золотой оправе. Мертвая голова на столе уронила челюсть и сделалась окончательно мертвой, темнолицей, почти черной.

Камень вспыхнул еще раз - и затаился.

Обшитая железом клетка казалась бронированным чудовищем. На боку у нее по-прежнему лежал отблеск костра - но моя тень сместилась, будто костер был солнцем и перемещался по кругу.

- Зачем? - спросил я вслух.

Будто невидимая холодная лапка пощекотала мне горло. Я закашлялся. Забормотал молитву-крепь - с перепугу самую сильную, какую только знал.

Перед глазами у меня все еще стояли красный камень, мертвая голова и бледное лицо чернокнижника-рыцаря.

Зачем? Так легко забрать власть надо мной - и показать сказку, не имеющую к делу никакого отношения?!

- Рио…

В еле различимом голосе не было угрозы. Была печальная констатация.

- Рио… Я не Шакал… я…

Воздух задрожал у меня перед глазами.

Водовороты и всплески. Ощущение полета, ощущение падения; полосы огня, текущие по медленному руслу, спрессованное время в виде редкой блеклой сетки. Нечто невообразимо могущественное, эту сеть прорывающее, пространство, стекающее тяжелыми оплавленными каплями. Сила, встающая навстречу, столкновение, схватка, схлест…

Дрожь по телу. Тишина. Ожидание.

Да что же он делает со мной? Зачем?!

Волна раздражения - чужого. Мною недовольны. Наверное, я недостаточно понятлив.

Звездное небо померкло.

…Одно из существ походило на пригоршню искр, мерцающих угольков, светящееся облачко; другое казалось клубом дыма, постоянно меняющим форму. Существа сцепились не на жизнь, а на смерть, и полем для их схватки был светлый прямоугольник, ограниченный почему-то натянутыми канатами. Время от времени светящееся существо теряло одну из своих искорок - тогда его бесформенный противник на время отвлекался от боя и спешил затоптать огонек, погасить его ударом тяжелого щупальца, мгновенно возникавшего и тут же исчезавшего, потому что клубящееся существо ни мгновения не жило без метаморфозы…

Потом тот, что переливался искорками, ошибся и проиграл. Исход схватки был теперь делом времени; тяжелый темный противник наступал, прижимал искрящегося к канатам, добивал. Рванувшись последним усилием, искрящийся выбросил один из своих угольков далеко-далеко в сторону, за канаты, в пустоту… Там огонек и остался - одинокий, тусклый, потерянный.

Клубящийся противник обернулся - во всяком случае впечатление было такое, что меняющее форму тело резко обернулось назад, туда, куда улетела искорка. Но, вместо того чтобы по обыкновению топтать ее - он с двойным остервенением накинулся на погибающего противника. В какой-то момент я прямо-таки ощутил всесокрушающий удар…

Звезды. Снова звездное небо.

- Ты кто? - спросил я, чувствуя, как противно ворочается во рту мой собственный сухой язык.

- Я проиграл, - печально констатировали из клетки.

- Это не мое дело, - сказал я хрипло и отступил на шаг.

Клетка рывком приблизилась.

Да будь ты проклят, чудовище!

Шибанул в нос запах дыма.

Не так пахнет костер. Не так пахнет очаг. Так пахнет пожарище, розовый мрамор закопчен до черноты, и…

Бригадир Золотая Узда с удовольствием стянул сапог и размотал портянку. Пошевелил пальцами, рассеянно прислушался - во дворе истошно вопила женщина. Деловито распоряжался подбригадок Гудзь - под окнами разгорались колючие кусты, дымился хворост, но спешить покуда было некуда.

Потянувшись невообразимо длинной рукой, бригадир выбрал из кучи душистого барахла шелковый платок с белыми листьями и красными тонконогими птицами. Подбросил - невесомый шелк надолго завис в воздухе, от него исходил непривычный запах, исходил и тут же тонул в благоухании портянки.

И в запахе дыма, потому что дом уже горел.