Забыть и выжить - Фридрих Незнанский

А чтобы он согласился уже наверняка, его надо подготовить, заманить в свои женские силки, разговорить, уболтать, а то и маленько приголубить, ну пообещать чего. И это тоже не исключено, потому что, когда Антон выходил в ближний тамбур покурить, она тут же увязывалась за ним. Охотно брала предложенную сигарету, со значением покачивала головой — дорогие, столичные! — терпеливо ждала огонька и докуривала не раньше, чем он выщелкивал свой бычок, открывая дверь перехода в соседний вагон. И возвращалась вместе с ним, идя впереди и кокетливо покачивая очень даже спелыми своими ягодицами, обтянутыми расчетливо узковатыми, спортивными шароварами с лейблом «адидас». Наивное такое кокетство, действующее на… А, собственно, на что? Вернее, на кого? На «кавказского, гордого человека», да? У которого глаза навыкате и только что не вываливаются из глазниц перезревшими сливами? Или конкретно на него, вот такого, одинокого и, возможно, неприкаянного мужика, едущего вроде и без всякой цели? Женские глаза точнее любого ватерпаса определят то положение, в котором находится интересующий их объект, и легко ответят на вопрос: стоит ли за него браться? И возможно ли, если удастся заарканить, скажем, в хозяйстве его приспособить, не говоря о других, куда более важных, женских нуждах? В общем, старалась женщина, рассказывая про свой город, в котором родилась и живет до сих пор, перебиваясь давно осточертевшей ей «челночной» работой, поставляя товар для местного вещевого рынка. При этом она делала большие глаза, в которых так и плескалась неуемная женская печаль, приглашавшая приезжего к сочувствию.

За окнами давно уже стало темно, и вагон освещался тусклыми лампами. В этом полусвете-полутьме неспешный, немного грустный разговор, в сущности ни о чем и обо всем, как-то невольно сближал их. О чем говорили? Да в принципе ни о чем новом. О необходимости постоянного собственного круговращения, чтобы не просто выжить, а обеспечить себя хотя бы малой прибылью, об опасной, ежедневно напоминающей о себе, близости «горячих точек», о нелегком и совсем не праздничном, как раньше в кино показывали, личном хозяйстве, требующем приложения старательных мужских рук, о детях, которых рождается все меньше, и о многом другом, что и составляет обыкновенную, не столичную, российскую жизнь. Негромко разговаривали и без пошлых намеков. Типичная вагонная беседа — и необязательная, и крайне порой необходимая, чтобы облегчить душу перед человеком, которого больше все равно никогда не увидишь.

И вот, наконец, впереди и с правой стороны небо стало заметно светлеть, там словно разливалась заря. Зоя, вздохнув и пристально глядя на Антона, сказала, что они подъезжают к Новороссийску. До полной остановки оставалось теперь меньше часа.

Плетнев решил перекурить в последний раз и поднялся, закинув свою сумку на плечо — какая там тяжесть! — пара рубашек, смена белья да электробритва, вот и весь багаж. Встала и Зоя, показывая, что тоже хочет сделать затяжку-другую. Они вышли в тамбур и закурили. Она в полутьме, видел Антон, улыбалась чему-то своему, а он поглядывал в окно, не мытое, вероятно, с прошлого века. И вдруг они уставились друг на друга, будто сообразили, что уже не могут просто так, какой-нибудь дежурной фразой закончить навсегда свой долгий вагонный разговор.

Плетнев прямо-таки физически ощутил, как ему на плечи наваливается невидимый груз неясности, недосказанности, который был ему сейчас совершенно не нужен, это — с одной стороны, а с другой — он, пожалуй, не смог бы уже и уйти, не сказав Зое добрых слов, вроде как бы на прощание, на память, что ли.

А может, все-таки предложить ей помощь? Она, похоже, искренний человечек, уж сколько поводов было у нее попросить его помочь, но ведь не просит, видно, не хочет, а потом, балда такая, станет одна мучиться…

И только подумал об этом, как над ними погасла лампа, а следом, спустя какие-то секунды, вмиг исчезло и зарево за окном, и сплошная черная тушь залила все вокруг них. Вагон резко дернулся, словно запнулся, Зою, в буквальном смысле, швырнуло к нему на грудь, и он машинально обхватил ее руками и прижал к себе, а она вскрикнула, дернулась, словно попыталась вырваться из его рук, но испуганно замерла, затаив дыхание. А поезд между тем продолжал двигаться и дергаться, будто никак не мог затормозить, и делал это странными, резкими рывками, сопровождавшимися громкими стуками, скрипом и визгом колес.

— Господи, что это?.. — испуганно прошептала она, прижимаясь еще плотнее.

— Да черт его знает, — пробормотал он. — Ты погляди в окно-то!.. Нигде ни огонька!.. И зарево, смотри, исчезает… Ну прямо конец света…

Зарево, повисшее над недалеким уже городом, сейчас словно рвалось на куски, которые, поочередно отваливаясь от общей массы света, исчезали во тьме. Картина была поистине апокалипсическая, потому что выглядела сверхъестественно, и никто ничего не мог понять.

— Страх-то какой, боже… — снова прошептала она, но собственно страха уже в ее шепоте Антон не услышал.

А вот руки свои, прижатые к его груди, Зоя как-то ловко раздвинула и скользнула ладошками ему под мышки и дальше, за спину, где и вцепилась в лопатки острыми коготками. Ишь кошечка какая, говорит — боится, а себя не забывает.

— Пойдем-ка лучше в вагон… — предложил Антон.

Он, одной рукой по-прежнему прижимая женщину к себе, другой достал из кармана зажигалку и высек огонек. Неподвижный язычок пламени очень странно выглядел в кромешной тьме. Будто огонек лампадки, которую зажигают перед иконами в старых избах. У себя в деревне, у соседских бабок, видел Антон. Хотя что он мог видеть — пил ведь тогда по-черному…

Из вагона донесся шум голосов. Кто-то громко возмущался. Потом закричали женщины. Заголосил ребенок, но постепенно все стало стихать.

— А может, подождем? — уже вовсе без робости спросила она и потерлась носом и подбородком о его грудь. — Мы ж еще много не доехали…

— То-то и оно, а как твои вещи? Без хозяйки-то?

— Да есть там кому присмотреть, — простодушно созналась она, и это удивило Антона: как же это он? Разведчик называется…

— Ну и чего ты надумала? — с усмешкой спросил он, отвлекаясь от мыслей о том, что могло произойти и почему такая темнота кругом? Мелькнуло, правда, соображение, что где-то впереди, возможно, случилась авария. Починят, конечно, но подождать придется. А ему теперь, в общем-то, и разницы никакой, некуда бежать.

— Ты не бойся, Антоша, муж не застукает, нет его у меня, а вот ты мне нравишься, очень даже… Простой ты… Как я сама… Ты ведь, вижу, не торопишься, да? Вот и мне тоже спешить некуда…

— Ну а если я, например, женат? — сам не зная почему, спросил он и поднес огонек зажигалки ближе, осветив ее и свое лицо.

Глаза у Зои загадочно блеснули.

— Будет врать, Антоша, — сказала, как отмахнулась. — Ни кольца у тебя на левой руке, ни наглости в глазах, как у командировочного возле сладенького… Да и непохож ты на женатого мужика.

— Это ж почему? — Он улыбнулся.

— А потому что другой ты, искренний… И жизнь тебя, видать, крепко помяла.

Так его еще никто не определял. А она, решив, вероятно, что сказанного вполне достаточно, поехала ладонями по его телу вниз.

— А если вдруг выйдет кто? — продолжая уже напряженно улыбаться, спросил он.

— А выход, между прочим, с той стороны! — резонно возразила она, и расширенные глаза ее прямо-таки вспыхнули в свете огонька зажигалки. — Да убери ты ее! Убери скорей… — горячо зашептала она, шаря по его напряженным, будто скованным, мышцам живота и тщетно пытаясь ухватиться за них. — Ну ты силен! — прошептала с восторгом.

Это ж надо! И когда успела под рубашку забраться?! Даже под майку!

— А ты — хулига-анка! — Кажется, и он начинал терять самообладание. — Ох и рисковая девочка…

— Уж какая есть… — с придыханием, быстро ответила она, торопливо нащупывая «молнию» на его брюках…

Антона охватило таким неодолимым желанием, что он, уже не отдавая отчета в своих действиях, сунул зажигалку в карман, а затем сграбастал обеими руками ее волосы, запрокинул ей голову и жадно впился в губы совершенно сумасшедшим поцелуем — Зоя глухо охнула, обхватила руками его шею, безвольно повиснув на нем. Его пальцы ринулись вниз, под резинку ее спортивного костюма, и рывком сдернули и шаровары, и все, что под ними было. Женщина резко крутнулась в его руках, изогнулась. Он рывком оторвал ее от пола, после чего их соединение, больше похожее на короткую и яростную борьбу, стало таким мучительно-сладким, тягучим и таким громким, что их же собственные уши спас совсем уже пронзительный визг тормозных колодок, а также грохот и лязг вагонных буферов останавливающегося наконец поезда…

Достаточно долгое время, просто в силу своего характера, Антон Плетнев вынужден был, так уж получилось, обходиться без женщины. Но, оставаясь вполне полноценным мужчиной, правда, старательно «успокоенным добрыми докторами» в психиатрической больнице, влечения к женскому полу не потерял. Дальнейшие события, уже на воле, складывались тоже не в его пользу, так что говорить о каких-то любовных связях, пусть даже ради элементарного сохранения психического и физического здоровья, не приходилось. Он бы, наверное, и теперь не решился воспользоваться минутной, как он думал, слабостью женщины по причине чрезвычайных обстоятельств, в которых оказались оба. Однако нахлынуло некое помутнение, да и Зоя проявила такую поразившую его активность, что все собственные запреты Антона рухнули куда-то, обнажив лишь жаркую жажду обладания этой ставшей вдруг почти родной ему женщиной.