Смерть в темпе «аллегро» - Константин Валерьевич Ивлев

наш профессор издевается над троечником. Тот ничего не знает, а Николай сам рассказывает билет и периодически спрашивает «Так?» Троечник отвечает: «Так…» – и опять профессор вместо него отвечает по билету. Добрался до какого-то пункта и таким же ровным голосом: «Пересдача, так?» – а тот машинально «Так».

Уваров пожал плечами: «Ну, в самодурстве ему не откажешь… Это и я заметил за время нашего знакомства. Нет бы сразу поставил два и выставил за двери».

«Да слушай дальше… Все засмеялись – а потом, как и ты, кстати – возмутились: зачем вы над студентами издеваетесь? Почему такие высокие требования предъявляете? Любой преподаватель ему бы поставил тройку. А иные, может, и «хорошо». Он в ответ: я и к себе такие предъявляю. Они: докажите! Он: хотите меня проэкзаменовать, проверить? «Да, кричат, – хотим!»

Он пару секунд подумал и говорит: пойдемте в библиотеку. А библиотека у консерватории нашей – это тысячи томов, может десятки тысяч. Каких угодно – от восьмитомника с биографиями… как его, черта? – француз какой-то – и сборников лекций до какого-нибудь экземпляра, в средних веках отпечатанного, или авторской рукописи. И вот пришла вся эта толпа в библиотеку, Каменев говорит: прошу, задавайте вопрос. Любой.

Студенты посовещались, открыли несколько томов разных, выписки какие-то сделали, пару раз подбросили монетку – чтобы выбор вопроса был случайным – и говорят: «Николай Константинович, мы готовы» – и называют какую-то фамилию. Там какой-то вообще третьесортный композитор, живший лет триста назад. На всю столицу найдется десяток человек, которые о нем просто слышали. А наш профессор эту биографию из книги чуть ли не наизусть…

– В его слух поверю, вопросов нет, – покачал головой надворный советник и, усиливая голос, возразил. – Но по поводу памяти – извините, Антон Карлович, не поверю: не может человек всю библиотеку знать, чтобы такие споры вести. Я понимаю еще, в общих чертах рассказать биографию – но дословно? Нет, быть такого…

Из кабинета послышался хрустящий звук расколовшегося фарфора, не до конца парламентские выражения – и через секунду из дверей выскочил Каменев: «Что значит “не может быть”? Именно! – именно так все и происходило. Антон Карлович, великодушно извините, я, кажется, чернильницу опрокинул. Два года назад это было… Там на столе какие-то бумаги – их надо спасать? Да, и она сама к тому же вдребезги – я новую… На экзамене по истории музыки!»

– Третья чернильница за год… – прошипел Уваров…

– Нет, ничего серьезного, не волнуйся. Николай, это когда было? Два года назад, говоришь, у тебя племянница училась?

– Да, 24 мая был экзамен. А у Натальи, насколько помню, лирико-колоратурное сопрано от си малой октавы и вплоть до фа-диез третьей. Только переходные ноты большой секундой выше обычного. Она продолжает заниматься? – Филимонов проигнорировал вопрос: «Ты не помнишь, какой они тебе вопрос в библиотеке задали?»

– Разумеется, помню: они спросили, кто такой Гостена.

– И что же вы ответили? – не удержался Уваров. Фамилию он эту прежде не слышал, и хотя в музыке разбирался плохо, этот Гостена явно не был фигурой, равной Моцарту, Бетховену или Верди.

– Ответил, что Джованни Баттиста далла Гостена – это композитор, сочинявший мадригалы. Он родился в Генуе в середине 16 века, а сочинений от него нам остался как минимум один сборник четырехголосных мадригалов. Его издал ин-кватро Анге Гардане – венецианский издатель – в 1582 году. Есть сведения, что смерть композитора была не вполне естественной – но никаких доказательств на этот счет нет.

Филимонов довольно улыбнулся и несколько раз кивнул: я же говорил. Уваров уже с небольшой долей восхищения спросил: «Позвольте, но они же наверняка захотели проверить, откуда вы это знаете?»

– Разумеется. Я отметил, что им стоит обратить внимание на четвёртый том Фетиса. Только, Антон Карлович, он был бельгийцем, а не французом. Это на 63-й странице, вторая колонка посередине. Странно, что у Размадзе в курсе лекций этого нет – Гостена был отнюдь не незначительным композитором в свое время. Спасибо, что подсказали мысль – я ему напишу в Москву, чтобы включил во второе издание.

Сыщики не успели сказать ни слова, а тенор уже исчез за дверью, намереваясь без промедления послать письмо Александру Соломоновичу.

– Как видишь, и с памятью и со слухом у него полный порядок. Вернемся к его свидетельству: кстати, я уверен, что он слушал наш разговор и параллельно еще писал показания, он умеет… – заметил Филимонов и шепотом сказал. – Давай говорить потише на всякий случай и отойдем подальше. Он сказал, что выехал из дому в 7:27, чтобы к восьми быть на даче – о чем заранее договорился. Теперь давай представим, как будут разворачиваться события, если он виновен: он подъезжает к месту убийства – и?.. Что дальше?

Владимир Алексеевич все понял. Никакой критики не выдерживает сценарий, что тенор случайно застал там двух человек, попросил кучера подождать, застрелил эту парочку, вернулся – и сказал «Трогай, голубчик! Вези в Сыскное!» Абсурд, никакой критики не выдерживает.

Другая версия была не менее абсурдной: допустим, что наш подозреваемый и вправду хотел убить этих двоих – правда, совершенно непонятен его мотив. Получается, на извозчике он доехать не мог – иначе все сводится к первой версии. Но и пешком он дойти не мог: путь в одну сторону занял бы от дома не менее получаса. Получается, если он в 7:27 нанял извозчика около дома, то перед этим ему надо было потратить полчаса на дорогу до дома и еще сменить верхнюю одежду. На нем сейчас ни пылинки – пешком так не походишь. Следовательно, совершить убийство он должен был где-то без четверти семь. А это уже противоречит заключению доктора.

– Врач не мог ошибиться? – прокрутив в голове этот сценарий, спросил Филимонов.

– Иван Аронович? – почти возмутился Уваров. – Исключено. Можем дождаться официального экспертного заключения, можем так спросить – но я знаю, что он ответит – он всегда так отвечает: «Спрашивается вопрос, кто бы мине тут стал держать, если бы были ошибки? Я вам заявляю, что их таки нет».

– И еще момент: если мы опросим его жену, горничную и вахтера у дома, они сто процентов подтвердят, что в семь утра он еще спал. Тогда что это значит?

Владимир Алексеевич выдохнул, слегка кивая головой: «Ну… как что? – это значит, что наш профессор говорит правду – и его надо отпускать. Только… Антон Карлович – может мы для порядку хотя бы спросим – знает ли он убитых? Вдруг что интересное? А вот сладить с ним – это будет проблематично: я же его в предвариловку запер».

– Показания мы