Марк Аврелий и конец античного мира - Эрнест Ренан

Во всяком случае, в приложении закона, благожелательство доброго императора стоит выше всякого упрека! Нельзя быть в этом отношении требовательнее Тертуллиана, который был в детстве и юности очевидцем этой пагубной бедственной борьбы. "Пересмотрите ваши летописи,-говорить он римским правителям, - и вы увидите, что государи, преследовавшие нас, принадлежать к числу тех, которых почетно иметь гонителями. Напротив, из числа государей, знакомых с божескими и человеческими законами, назовите хотя одного, который бы преследовал христиан. Мы можем даже назвать одного, который объявил себя их покровителем, мудрого Марка Аврелия. Если он не отменил открыто указов против наших братьев, то он уничтожил их действие строгими наказаниями, установленными против их обвинителей". Поток всеобщего восхваления увлек даже самих христиан. "Великий и добрый" - вот два слова, которыми христианин III века изображает этого крепкого гонителя.

Должно помнить, что римская империя была в десять или двенадцать раз обширнее Франции, и что ответственность императора за приговоры, произносившиеся в провинции, была очень слаба. Должно помнить в особенности, что христианство не просто требовало свободы культов: всем культам, которые сами были терпимы к другим, жилось очень свободно в империи; причина же исключительного положения христианства и, ранее его, иудаизма, заключалась в их нетерпимости. Свобода мысли была абсолютна. От Нерона до Константина ни один мыслитель, ни один ученый не подвергался стеснением, в своей работе.

Законы требовали гонений, но народ был гонителем в еще большей степени. Злонамеренные слухи, распространяемые евреями и разжигаемые озлобленными миссионерами, как бы странствующими приказчиками клеветы, настраивали враждебно самые умеренные и искренние умы. Народ был привержен к своим суевериям и раздражался против тех, которые выступали против них с насмешками. Даже просвещенные люди, как Цельсий и Апулей, полагали, что политический упадок их времени имел причиной распространение неверия в установленную народную религию. Положение христиан можно сравнить с положением протестантского миссионера каком-нибудь глубоко-католическом испанском городе, который бы стал проповедовать против святых, Богоматери и процессий. Наиболее прискорбные эпизоды гонений при Марке Аврелии были вызваны народной ненавистью. При каждой голодовке, при каждом наводнении, при каждой эпидемии раздавался мрачный угрожающий крик: "Христиан льву!" Ни в какое царствование не бывало стольких бедствий; их объясняли гневом богов; удваивали богомолия, обратились к искупительным жертвам. Среди всего этого христиане упорно продолжали держаться презрительным или даже вызывающим образом. На приговоры они часто отвечали судьям оскорблениями. Перед храмом или кумирами, они отдувались как бы от чего-нибудь нечистого или открещивались. Нередко случалось, что христианин останавливался перед статуей Юпитера или Аполлона, вызывал ее, бил по ней палкой и говорил: "Видите, не мстит за себя ваш Бог!" Силен был тогда соблазн схватить богохульника, распять его и ему сказать: "А твой Бог мстит?" Философы эпикурейцы были не менее враждебны грубому суеверию; но их, однако, не преследовали. Ни разу не случалось, чтобы философа принудили совершить жертвоприношение, поклясться императором, носить факелы. Философ не противился бы этим пустым формальностям, и этого было достаточно, чтобы их от него не требовали.

Все пресвитеры, все серьезные люди отговаривали верных произвольно выступать на мученичество. Но нельзя было справиться с фанатизмом, который видел в приговоре высшее торжество и в истязаниях род сладострастия. В Азии жажда смерти была заразительна и вызывала явления, сходные с теми, которые впоследствии проявились в большом размере у африканских цирконцеллионов. Когда проконсул Азии, Арий Антонин, приказал однажды принять суровые миры против нескольких христиан, то в его судилище явилась вся масса христиан города с требованием подвергнуть их участи единоверцев, обреченных на мученичество. Взбешенный Арий Антонин приказал казнить немногих, а остальных прогнал со словами: "Убирайтесь вон, несчастные! Если вам так хочется умереть, у вас есть пропасти, есть веревки".

Когда в большом государстве интересы известной партии в противоречии с благом целого, ненависть неизбежна. Между тем христиане желали в сущности, чтобы все шло, сколько возможно хуже. Они не только не стояли за одно с добрыми гражданами и не старались победить опасности, угрожавшая отечеству, но, напротив, ликовали по их поводу. В своих злорадных предсказаниях относительно империи, монтанисты, вся Фригия доходили до безумия. Казалось, что возвратились времена великого Апокалипсиса 69 года. Такие предвещания были, однако, преступлением, предусматривавшимся законом. Римское общество инстинктивно чувствовало свое ослабление; оно лишь смутно сознавало его причины и не без основания приписывало его христианству. Оно воображало, что возврата к прежним богам возвратить и счастье. Национальные боги создали величие Рима; их считали прогневанными богохульством христиан. Для их умилостивления не всего ли вернее убивать христиан? Конечно, те не стеснялись в издевательствах над бессмыслием жертвоприношений и средств, употреблявшихся для прекращения бедствий. Представьте себе вольнодумца, который бы в Англии публично расхохотался в день покаяния и молитвы, предписанный королевой!

Гнусные клеветы, оскорбительные насмешки были ответом со стороны язычников. Самая отвратительная клевета заключалась в том, что священникам поклоняются гнусными лобзаниями. Положение кающегося во время исповеди могло послужить поводом к этому подлому слуху. Отвратительные карикатуры ходили по рукам, изображались на стенах. Нелепая сказка, по которой евреи будто бы поклонялись ослу, привела к предположение, что и христиане делают то же. Изображали распятого с ослиной головой, принимавшего поклонение растрепанного мальчугана. Были также изображения человека в длинном плаще, с длинными ушами и раздвоенными копытами, державшего с блаженным видом книгу с эпиграфом: Deus christianorum onokoithe. Еврей-отступник, сделавшийся амфитеатрным служителем, изобразил это в Карфагене, в большой раскрашенной карикатуре, в последних годах II века. Мог относиться к христианским верованиям и таинственный петух, с фаллом вместо клюва.

Склонность проповедников к женщинам и детям служила поводом ко множеству шуток. Сравнительно с черствостью язычества, церковь являлась собранием женоподобных. Общее доброе чувство всех ко всем, поддерживаемое ласковостью обращения при встречах (aspasmos) и экзальтированное мученичеством, создавало атмосферу мягкосердечности, очень привлекательную для кротких душ и опасную для некоторых других. Суетливость некоторых усердствующих вокруг церкви женщин, привычка называть друг друга братьями и сестрами, оказание особого почтения епископу, в силу которого перед ним часто становились на колени, неприятно поражали и вызывали нелепые толкования. Серьезный преподаватель, которого ученики покидали ради женской приманки, проникался глубокой ненавистью и полагал, что принесет пользу государству, стараясь отомстить. Дети, действительно, легко поддавались нежным мистическим речам, доходившим до них под покровом тайны, и часто подвергались за это суровым наказаниям со стороны родителей.

Так гонения достигли степени ожесточения до тех пор небывалой. Перестали отличать факт принадлежности к христианству от преступлений, связанных с именем христианина.

Назвать себя христианином значило подписать признание, последствием которого мог быть смертный приговор. Трепет стал обычным состоянием жизни христиан. Доносы стекались отовсюду, в особенности от рабов, от евреев, от мужей-язычников. Полиция, осведомленная о местах и днях собраний, внезапно врывалась в помещения. Допрос обвиняемых доставлял фанатикам случай блеснуть. Протоколы этих допросов сохранялись верующими, как торжественные свидетельства; их выставляли, читали с жадностью; сделали из них особый род литературы, Появление перед судьею стало озабочивать заранее; к нему готовились с известным кокетством. Чтение этих протоколов, где лучшая роль всегда принадлежала обвиняемому, распаляло воображение, вызывало подражателей, внушало ненависть к гражданскому обществу и к порядку вещей, при котором возможно было подобное обращение с лучшими. Ужасные казни римского права применялись во всей их суровости. В качестве низшего (humilior) и даже бесчестного (infame), христианин наказывался крестом, отдачей на растерзание зверям, огнем, прутьями. Смерть иногда заменяли работою в рудниках и ссылкою в Сардинию. Жестокое смягчение участи! В применении пыток судьи проявляли совершенный произвол и иногда настоящую извращенность мысли.

Прискорбнейшее зрелище! И всего мучительнее оно для истинного друга философии. Но что же тут делать? Нельзя быть одним и в то же время другим, противоположным. Марк Аврелий был римлянин. Преследуя христиан, он поступал как римлянин. Спустя шестьдесят лет, другой император, столь же добрый сердцем, но менее просвещенный умом, нежели Марк Аврелий, Александр Север, выполнит, без всякого уважения к римским началам, программу истинного либерализма: он даст полную свободу совести и отменит все законы, ограничивающие свободу союзов. Мы одобряем его вполне. Но Александр Север сделал это потому, что он был сириец, чуждый традиций империализма. В своей попытке он, впрочем, испытал полную неудачу. Все бывшие после него, славнейшие восстановители римского дела возвратятся к началам, установленным и осуществлявшимся Траяном, Антонином, Марком Аврелием. Совершенное спокойствие совести этих великих людей не должно поэтому нас удивлять; очевидно, что Марк, в особенности, в полной чистоте сердца, посвятил в Капитолии храм своей любимой богине - Доброте.