Немного безумия (СИ) - Павел Терентьевич Журба

вам надо поспать! — всегда удивлялся силе этой хрупкой девушки. С рвением быка она ухватила меня за шкирку и с писком подняла к себе на плечо. Да какое плечо — гладкое, белёсое и такое же хрупкое, как она. Мужчины вились за хозяйкой доходного дома толпами, а по вечерам мы с Джими неизменно слушали разного качества серенады. Однажды один поэт написал целую балладу и Маппи(так зовут хозяйку) ему громко хлопала, мило смеясь до ямочек на щеках.

Когда местом заведовал её отец, тут было много хуже: он бил наглых посетителей, запрещал Аристарху вешать чеснок, никогда не убирал в коридорах и пару раз даже выгонял меня за просрочку. Маппи — другое дело, она требует с меня денег месяцами, но и не заикается о том, чтобы выгнать… именно из-за этого я перестал задерживать деньги, потому как стыдно стало хуже некуда.

— Маппи, золотце, я тебя люблю! — я попытался обнять мою кормилицу, но не рассчитал силы и мы чуть не упали на дверь мой квартиры. — Проси, что хочешь! Хочешь платье, будет платье! Хочешь цветов, будут цветы! А если хочешь потанцевать…

— Мистер Браун, я очень хочу спать, а вы меня разбудили. — девушка перебила моё праздничное настроение на корню. — Мне завтра в шесть утра идти за углём и я должна выспаться.

— Ах, этот поганый уголь! Да я его… — меня повалили на кровать, сняли куртку и сапоги, а после плотно прикрыли дверь с другой стороны.

Глава 3

Смутные ощущения нереальности происходящего закрадывались в мою наполненную мелатонином голову, но я никак не мог проснуться…

Сны по своей природе бывают разными: у них нет единой точки отсчёта, каждый раз мозг рисует что-то новое, и, в зависимости от человека и недавно пережитых им эмоций, сны делятся на красочные или мрачные. Мой сон не был похож на другие и отнести его к какому-то определённому типу не представлялось возможным.

Размытые и наложенные друг на друга образы, словно реалистичные изображения, сильно подтёртые ластиком, мирно плыли вокруг, и, как только я делал шаг, пускай и очень маленький, один тут же подлетал ко мне и дополнял картинку под ногами. Чем-то моё путешествие по миру снов было схоже с собиранием пазла, только собирал его не я, а нечто другое, выдуманное моим воображением.

Долго я бродил по улицам, так похожим на город, в котором я жил с совершеннолетия и знал каждый закоулок. При этом знакомых мест я не узнавал: они вышли из моей памяти с билетом в одну сторону и больше и не думали возвращаться.

Когда я ступил ногой на широкий проспект, то целый десяток образов, не меньше, упорхнул из общей массы и воссоздал передо мной картину городской ратуши и площади рядом с ней. Это место я помнил в мельчайших деталях, ведь чтобы забыть его, требовалось нечто большее… просто нечто большее, уж не знаю чего именно. Знакомые бутики на первых этажах домов, старый банк, построенный ещё при дедушке герцога, пыльные прилавки с вечно перезрелыми помидорами, потому что лотки всегда смотрят на солнце, и памятник старому Генри, основателю города с более чем трёхсотлетней историей.

Тогда, у памятника, миловидная девушка вязала букет для дня матери, а один глупый наивный идиот…

— Вы знаете, что букеты следует дарить мне, а не вам? — крепкий молодой человек, вышедший из-за угла в робе плотника, нагло облокотился на старого Генри и без просу достал сигарету.

— А вы знаете, что к девушке не следует подходить с сигаретой в зубах, как бандиту? — юноша неловко засмеялся, а затем открыл рот. Самое неприятное, он просто его открыл и больше ничего не говорил, хотя когда-то на этом месте болтал без умолку. Я знал, что парень должен был сказать даме у памятника что-то несомненно приятное, только вот юнец в этот раз почему-то молчал, вызывая во мне злость.

И тут девушка повернулась ко мне. Её глаза, вполне обычные и неинтересные, в тот миг казались вершиной моих скомканных фантазий. Платье плотно облегало женский силуэт, даже сейчас будоража моё слабое воображение.

Призрак женщины встал и отбросил серый букет цветов. Те исчезли в дымке, будто их кинули в растопленный огонь печи. Всё вокруг было серым, с примесью синего. Только люди светились, как ангелы, и пылали белым праведным светом.

Девушка пошла прочь от площади, невидимой силой потянув меня за собой. Я не хотел бросать памятник старого Генри и потому уцепился за прилавок, но образы, подчиняемые призраку, окружили моё тело и уносили его всё дальше и дальше от перезрелых помидор. С каждым шагом я узнавал улицы всё больше и больше, а призрак с каждой пройденной ступенькой из девушки превращался в женщину… больную. Скукоженную, неприятную, и отчего-то окровавленную.

Когда поток выплюнул меня на брусчатку, я уже чётко видел сорок третий дом сталелитейной улицы. Видел его номер, короткий заборчик, и главное, я видел её…

Последний раз я смотрел на это лицо в больнице, когда оно не подавало признаков жизни и стало белым, как самый белый мел. Заболевшая смертельной болезнью сжала зубы с такой силой, что я чувствовал их натужный скрип. Женщина ухватилась за дверь сорок третьего дома и постучала, попеременно смотря то на меня, то на человека, ставшего в проходе…

* * *

Ещё никогда в городе не звучал такой сильный гром. Я бы даже не назвал это громом, скорее карой небес. От взрыва моя персона повалилась на пол, куда и сблевала. Зная себя лучше кого-либо ещё, я давно убрал с пола всякую ткань, потому как оттирать её каждые выходные (да и что греха таить, каждые будни) было утомительно.

— Твою мать… — вздрагивая от жуткого холода, я доковылял до умывальника и принялся с старанием обчищать своё тельце, а затем добрался и до мытья пола. Половая тряпка давно выцвела и скорее была грязнее, чем сам пол, но другой в квартире не было.

Грязные кастрюли, сковородки, кружки и тарелки в хаотичном порядке валялись по всей кухне, приуроченной к моей спальной комнате. В единственном шкафу торчало дорогое, ни разу не надетое пальто чёрного цвета. Оно мне нравилось и потому я его купил, о чём позже сильно пожалел. Продавец не хотел брать пальто назад, мне некуда его было надевать, а кушать временами уж очень хотелось.

Испив рассола не первой свежести и заполировав это дело полупустой бутылкой пива цвета застоявшейся мочи, я принялся наводить лоск на своём лице: бритва, щётка для зубов