Перипетии. Сборник историй - Татьяна Георгиевна Щербина

К сожалению, я социопат. И принять активное участие в жизни какой-либо, пусть самой чудесной, организации, движения, партии, клуба не в состоянии. Потому и жизнь клуба «Поэзия», членом которого я состояла, прошла мимо меня. Мне только сказали: близится главный день, вечер в ДК «Дукат», ты будешь выступать. Это был дом культуры табачной фабрики «Дукат», а курильщики тех времен делились на куривших явскую «Яву» и дукатский «Пегас». Его я тоже курила, но «Ява» должна была быть явской, а не дукатской, а она далеко не всегда была в продаже. Все, конечно, мечтали об американских сигаретах и с придыханием произносили их волшебные названия – «Салем», «Пэлл-Мэлл», «Мальборо», «Кэмел», «Филип Моррис», но они доставались только тем, кто имел доступ к магазинам «Березка», где все продавалось на запрещенную в СССР иностранную валюту или чеки Внешпосылторга – для советских людей, допущенных к работе за границей. То есть единицам. Запад в советской печати всегда клеймили, но негласный принцип «все лучшее – иностранцам» не позволял представителям «прогрессивного человечества» приближаться к их посольствам, домам, магазинам и гостиницам, где они останавливались. Перестройка стала эти барьеры убирать, так что американские сигареты уже можно было получить в подарок от тех самых нахлынувших иностранцев. Потом курение везде запретили, с этого и пошло, запреты множатся, и теперь я презираю все государства, каждое по-своему. Облако полураспада нависло над Землей, выпадая то там, то сям истребительными осадками. В голову засасываются однокоренные облака: спада, падения, нападения, напастей, припадков, попадалова, впадения в маразм, перепада температур, упадочнического духа, пропадения пропадом.

12 октября 1986 года я проснулась на своем бархатном диване, будто на доске с гвоздями, – головная боль была уже в разгаре и не отступала весь день. «Главный вечер» я пропустить не могла и оказалась перед дилеммой: то ли принять двойную порцию тазепама и выступать в полусне, но с усеченным цунами в голове, то ли не принимать и произносить слова тихо, поскольку звуки голоса становятся внутри головы деревянными молоточками и могут все там расколошматить. Выбрала тазепам.

В ДК «Дукат» пытались прорваться несметные толпы, их отгоняла конная милиция, пускали только по билетам, но народу в зале оказалось все равно больше, чем мест. Зал был огромен, публика наэлектризована, поэты должны были зажечь. Наверное, и зажгли, но я не запомнила ничего. Даже того, что и как читала сама, кто выступал еще, как реагировал зал. «Главное событие» осталось для меня слепым пятном, о котором я знаю только из воспоминаний организатора.

Потом было много выступлений, бум длился года три, а голова болела все реже, по мере превращения советских органов в атавизмы, а затем и ликвидации хвоста и рогов. Вот же что такое, эти лобные пазухи, подумала я в период ликвидации, – это то, из чего росли рога! И они опять выросли – в виде панциря. Потому что пазухи питают рога и – шире – способствуют ороговению всего человеческого. По крайней мере того, что принято называть человеческим. Хвост, правда, не отрос, поскольку не стало вождей, произошедших от обезьян. Нынешние произошли, видимо, от Арахны, бросившей вызов Афине, богине мудрости и собственно головы, и превращенной ею в паука. От пауков у нынешних – умение плести паутину всеми восемью руками, собирать в нее самое вкусное и выедать мозг. Ох, вот же какая еще есть болезнь головы – арахноидит, воспаление паутинной оболочки мозга! Но и это был не мой случай.

Афина избавила меня от головной боли после сотрясения мозга. Это произошло в конце 1990 года, когда нервное напряжение снова стало нарастать. Облако – на сей раз грядущего путча – опять закружилось в голове. И вот однажды я переходила улицу на зеленый свет, когда все машины стояли как вкопанные, один «жигуль» резко выехал на переход и сбил меня. Краем глаза я заметила его и отскочила, потому была только задета, но упала и потеряла сознание. Очнулась в Склифе, там мне предложили полежать у них недели три, но на носу был Новый год, и вообще лежать я могла и дома. И так и лежала на своем бархатном диване. Голова больше не болела, но оторвать ее от подушки я не могла, поскольку она тут же начинала кружиться и меня начинало мутить. Под Новый год стало получше, а сам он запомнился навсегда. Единственным продуктом, который оставался на полках магазинов, был сливовый компот. Так что им мы и чокались. А друг купил поросенка. Мы вместе с ним сходили на рынок и обнаружили у пустующих прилавков двух мужиков. Один стоял с меховой шапкой из енотовидной собаки, другой – с маленьким поросенком. Я купила по дешевке шапку, а друг – за бешеные деньги поросенка, которого мы тут же и зажарили, придя домой. Так что к компоту была закуска.

А потом я уехала и за последующими чередованиями закатов и восходов родины наблюдала издалека. Тазепам еще некоторое время лежал в сумке, как последние несколько лет, но так больше и не пригодился. Диагноз, на котором тогда сошлись врачи и который мне ставили с детства – вегетососудистая дистония, – теперь признан несуществующим, да и тогда казался нелепым. Правильный диагноз – включение облаков высокого напряжения в нейронную сеть без адаптера. Раньше адаптеры были прямо встроены в черепную коробку, но потом повылетали, к сегодняшнему дню – почти у всех. Приходится мастерить их самим из подручных средств. Держусь пока. И хватаюсь за голову каждый день, потому что молнии сверкают и сверкают.

Домовитый приятель умер – в настигшем его, такого основательного, раздрае. Друг жив, уехал, проклял родину и стал веганом. Диван умер – злая тетка, которую я пустила пожить в свое отсутствие, выкинула его на помойку как старого советского урода. Мамины занавески живы, хранятся у меня, аккуратно сложенные. Ее абажуры подсвечивают лампочки продолжающегося научного прогресса, которых она не видела. Мама умерла после долгой болезни головы, в которой росла не обнаруженная медициной опухоль. Я сейчас в том возрасте, когда ее не стало, хотя фактический ее разрыв с жизнью произошел гораздо раньше. Благодаря ей и случившемуся тогда урагану моя жизнь счастливее, чем была ее. И благодаря отцу, у которого адаптер так и оставался встроенным, отчего он прожил очень долгую жизнь. Теперь нет и его. Но еще не все потеряно, раз голова до сих пор на месте.

Глаза

Сызмальства думала, что глаза – главное (и язык подтверждал: береги