Готика - Стивен Волк

Байрон приподнял бокал и посмотрел на меня сквозь призму кроваво-красной жидкости.

— От фантазии, — произнес он шепотом. — И от фактов.

Я почувствовала, как моя шея покрывается гусиной кожей. От какой фантазии и каких фактов? Не прятался ли он в этой фантазии от ужасных фактов, происходивших вокруг него? В Лондоне ходили злые слухи. О его пристрастиях, да о таких, что даже шлюхи говорили о них шепотом. Он был героем будуара. Злые языки поговаривали, что он превзошел Казанову и Дон Жуана. Его непристойности и адюльтер стали легендарными. Похождения, приписываемые ему его доброжелателями были бесконечны. Он был национальным грешником. Он был ужасным козлом отпущения респектабельной Англии, которого она обвиняла во всех явных и тайных грехах. Но где кончались сплетни и начиналась правда? Он уехал на Континент под предлогом расставания с женой. Но что было официальным предлогом? То, что он ненавидел жену, было известно всем. То, что он оскорбил и унизил ее, все подозревали. Но как оскорбил и унизил? Для старой девы поцелуй будет оскорблением. А для человека, чья норма скорее аномальна? Шептали, что это было нечто отвратительное и ненормальное. Но в наше-то время, когда каждый порок и грех, равно как и преступление понимаемы, если не прощаемы, что может быть таким отвратительным, что заставляет человека покидать все, что он любит или не любит, обрекая себя на добровольную ссылку? Какое деяние? Если даже на холодном книжном языке адвокатов оно непроизносимо!

— Как! Скажи правду, Элб! — закричала Клер. Глаза ее заблестели от порочного возбуждения. — Он Сатана! Давай, покажи им свое раздвоенное копыто!

С воем она бросилась под стол, схватила Байрона за искалеченную ногу, обутую в специальный ботинок, и принялась развязывать шнурки. Байрон прежде нас понял, что происходит. Он инстинктивно двинул ногой и попал ей прямо в челюсть. Я вскрикнула и вскочила с места. От удара Клер упала на ковер и ударилась головой о металлические перила. Раздался короткий глухой звук.

Я хотела помочь ей, но Шелли удержал меня, усадив назад на стул. Когда Клер пришла в себя, часто-часто моргая, подле нее уже был Байрон. Он схватил ее за роскошные волосы, намотав их на руку, и привлек ее лицо, обезображенное страхом, к огню камина. Она стонала, плевалась и выкрикивала ругательства, на что он лишь приближал ее к лижущим язычкам пламени еще сильнее. Жара была невыносима, ее брови и ресницы опалились, кожа покраснела. Она пыталась вырваться, но хватка ее мучителя была мертвой.

— Никогда больше не делай этого, сука! Никогда!

— Ты не напугаешь меня! — закричала она, всхлипывая, словно слезы испарялись на ее щеках.

— Разве?

— Нет!

Байрон внезапно оттащил Клер от камина.

— Разве нет?

— Нет!

Байрон улыбнулся и взял ее по-детски плачущее лицо ладонями.

— Разве!

Она тихо опустилась на пол, как будто загипнотизированная его голубыми, почти серебряными глазами. Он приблизился к ней и поцеловал ее. Она пыталась сопротивляться его поцелую, но он крепко прижал ее к себе. У него не было никакого намерения отпускать ее. Это был страх и привязанность, наслаждение и боль, это была его страсть. Она делала попытки ускользнуть от его страстных губ, но в конце концов сдалась. Все ее тело расслабилось, ее тело принадлежало ему.

— Если ты хочешь напугать нас, то сначала ты должен поймать нас! Мэри, побежали!

Она бросилась к двери. Пробегая мимо, Клер схватила меня за запястье. Я поняла, что она задумала, но у меня не было настроения для этого.

— О, нет, — я попыталась сопротивляться.

— О, да! — завопил Шелли, догоняя нас. Мы побежали в просторный коридор.

Плиточный пол создавал гулкое эхо от нашего топота. Мы то скрывались в тени, то вновь выбегали на свет. От сумасшедшей резвости и столь пугающего байроновского пролога к ней я ощущала биение своего сердца. Оно колоколом стучало в моей груди. Я смеялась скорее для того, чтобы успокоить нервы, чем от радости. И мой смех походил на скрипы.

Я посмотрела вокруг в поисках Шелли. Он исчез. Малиновая занавеска колыхалась в распахнутом окне. Хлопнула какая-то дверь. Он опустился вниз.

Испуская душераздирающие загробные крики, Клер кружила по огромному коридору, держа в руках полы своего платья, размахивая ими, как огромная моль крыльями. Она порхала между нимфами и сатирами, забегая за выкрашенные под мрамор колонны, и мгновенно исчезала в длинном темном тоннеле дверных проемов, ведущих вниз. Она была предназначена глубинам, подземельям, темноте. Недрам земли.

А я решила убежать наверх и быстро пробежала мимо портрета нашего хозяина. Неуклюже преодолела еще несколько ступенек следующего лестничного пролета когда вдруг у меня закружилась голова и я оступилась. Я задрожала и стала куда-то проваливаться. Мой мозг разрывал череп, что-то заставляло меня смотреть на холодное бесстрастное лицо, смотрящее на меня на фоне грозового моря. Сияющие глаза не отрываясь следили за мной.

Я вздрогнула и, очнувшись, побежала не оглядываясь. Теперь я хотела спрятаться. Спрятаться там, где бы меня никто никогда не нашел. Спрятаться от него, спрятаться от всего этого.

Укор в его глазах заставил меня почему-то посмотреть вниз на стол. И я была потрясена, увидев, что бокал, который Полидори наполнил опийной настойкой несколько минут назад, был… пуст.

Внезапно он погрузился во тьму.

— Светские забавы? — спросил Полидори неодобрительно.

Байрон, подойдя сзади, прикрыл глаза Полидори ладонями. Его теплое дыхание достигло напудренных щек итальянца.

— Разве страх — это забава?

Байрон говорил шепотом.

— В таком случае прошу меня извинить. Я удаляюсь в свою комнату.

Байрон не позволил ему уйти. Он сильнее прижал ладони к глазам доктора, почти вдавив их в глазницы. Это было совсем не нежное прикосновение. Жестокий акт силы. Детский ритуал, демонстрирующий превосходство.

— Ты будешь забавляться, — сказал Байрон на ухо Полидори. — Пока ты гость в моем доме, ты будешь играть в мои игры…

Нижняя губа доктора Полидори стала мелко дрожать. Он чуть качнул головой, моля о пощаде. Темнота, наступившая вокруг него, стала притуплять другие чувства. Его тошнило, кружилась голова. Кровь стучала в висках. Горькой желчью поднималась к горлу паника.

Хватка Байрона была крепка. Полидори знал, что улыбка на его лице сменилась оскалом презрения.

Он всхлипнул. Его дыхание сбилось и стало учащаться.

В этот момент почти с разочарованием он почувствовал, что Байрон отпустил его. Он отвернулся с выражением негодования, которое Полидори было, увы, хорошо известно. Полидори наклонился вперед за салфеткой и часто-часто моргая, не дал стоявшим в его больших красивых глазах слезам выкатиться. Он слышал, как его господин вышел из комнаты.