Пробуждение - Михаил Герасимов

— Ну а какие здесь орудия? — осторожно спросил я, надеясь услышать в ответ, что орудия двенадцатидюймовые по крайней мере.

Ответ канонира окончательно разбил мои мечты.

— Будете изучать сорокадвухлинейную пушку и сорокавосьмилинейную гаубицу, — хладнокровно пояснил наш учитель, — а также трехдюймовки...

Конечно, ничего героического с такими маленькими орудиями не сделаешь, но приходится покориться. Изучим то, что есть.

Наверно, пушкинский Гринев, въезжая почти полтораста лет назад в Белогорскую крепость, не испытывал такого разочарования, как я в Гродно.

26 февраля

Сегодня во время обеда распространился слух, что нас, новобранцев, отправят в Новогеоргиевскую артиллерию. Взводный подтвердил, что так говорят, но за достоверность не ручался.

27 февраля

Сегодня первый раз ходили в форт на батарею. Все, что говорил наш учитель, оправдалось: батарея стоит в лесу, орудия в окопах, стенки которых сделаны из жердей. Для прислуги неглубокие укрытия. Кругом песок и песок. На нем телефонные провода на небольших колышках. В некоторых местах видны проволочные заграждения, но рассмотреть их не удалось.

Знакомились с сорокадвухлинейной пушкой. Она мне понравилась своим изяществом и простотой. Да и стреляет она, оказывается, не так-то близко — на двенадцать верст. Все мы с большим вниманием слушали объяснения младшего унтер-офицера, или по-артиллерийски — фейерверкера. Это название не давалось многим новобранцам. Наш учитель удовлетворился, когда мы хором ответили: «Февекер». Занятие не было утомительным, младший фейерверкер объяснял сжато и очень толково. Занимались все с большим интересом. В перерывах боролись, возились — энергии у всех много.

28 февраля

Милый «солдатский вестник» не обманул: утром нам объявили, что в три часа отправляемся на погрузку и едем в Новогеоргиевск. Мы здесь уже привыкли, и покидать Гродно никому не хотелось.

Сегодня наблюдали очень интересный случай. Над городом на небольшой высоте появился аэроплан. Когда он пролетал над площадью, где находилась наша казарма, обучавшиеся там «крестики»[20] начали его обстреливать. Поднялась страшная трескотня, и площадь заволокло дымом («крестики» стреляли из берданок). Попали они в аэроплан или нет, но он стал снижаться и сел на площадь. С торжествующими криками «ура» ополченцы бросились к аэроплану. Из него вылез летчик, снял шлем, обнажив лысую голову, и в воздухе прозвучал наикрепчайший русский мат. Оказалось, что ополченцы обстреляли свой, русский аэроплан.

2 марта

Около 8 часов утра проехали Варшаву, или, вернее, мимо Варшавы, так и не повидав этого города, который считается одним из красивейших в Европе.

10 часов утра. Стоим на станции Новогеоргиевск.

Предстал он перед нами в пасмурную погоду, закрытый завесой тумана, серый и неразличимый. Команда: «Выходи из вагонов строиться».

3 марта

Вчера, когда мы маршировали от станции в крепость, но дороге видели форт с кирпичными стенами, массивными воротами и даже широким рвом, наполненным грязной водой. Я ничего не понимаю в фортификации, но читал про оборону Порт-Артура. Там говорилось, что форты сделаны из бетона. Почему же здесь форты кирпичные? По всей вероятности, эти форты построены при царе Горохе. Если они все такие, то едва ли Новогеоргиевск может считаться первоклассной крепостью[21]. Подвели нас к длинному ряду массивных зданий — казарм и заставили долго ждать. В это время нас обозревали старые солдаты, не стесняясь делать свои замечания о нашей внешности.

Нельзя сказать, чтобы Новогеоргиевск принял нас особенно приветливо. После посредственного ужина нас разместили на ночлег в огромной комнате, посреди которой стояло несколько умывальников с массой медных сосков. Пахло прачечной. Видимо, здесь не только умываются, но и стирают белье. Слово «разместили» надо понимать очень условно — просто привели в комнату и гостеприимно сказали: «Размещайтесь». А где и как можно размещаться на мокром полу? Некоторые из наших товарищей пренебрегли этим и расстелили на полу, что у кого нашлось, и скоро уже храпели. А мы с Малышевым устроились спать возле огромной холодной унтермарковской печи, где после долгих поисков нашли более или менее сухое место.

4 марта

Сегодня утром, после супа с чаем, нас снова построили и куда-то повели по вязкой, мокрой от дождя дороге. Шли по щиколотку в грязи, из которой нелегко вытаскивать ноги. Пройдя версты две, я в своем теплом полупальто взмок. Хорошо еще, что наши вещи везли за нами на повозке. Шли мы не более полутора часов, а измучились страшно: и от вязкой грязи, и от раздумий о всевозможных неприятностях, ожидающих нас. Наконец подошли к некоему подобию казармы. Под нее была приспособлена конюшня немецкой фермы, как словоохотливо сообщил наш проводник.

— Почему немецкой? — удивились мы.

— Да здесь их невпроворот. Кругом всей крепости немецкие фермы. Только теперь их выселили, немцев-то, — удовлетворенно закончил он, потом добавил: — Дождемся фургона с вещами и пойдем. А пока отдыхайте.

Но фургона мы не дождались. Примерно через час проводник подал команду строиться.

— Вещи ваши привезут, никуда не денутся.

Теперь мы шли фруктовым садом, увязая в грязи уже не по щиколотку, а почти по колено. Наконец подошли к халупе, вокруг которой валялись части сельскохозяйственных машин и даже вполне сохранившаяся веялка, оставшиеся от прежних хозяев-немцев. Деревья и изгородь были увешаны сохнущими рубахами, кальсонами и портянками.

Внутри халупы полный разгром: платяной шкаф пошел на устройство нар, всюду валялись какие-то обломки. Этот хаос мы должны превратить в свое жилье. Времени не теряли, взялись за дело, и скоро халупа наша была вычищена, вымыта, нары доделаны, сооружены два стола, устроены полки, в разрушенную печь вмазан котел. Вот тут-то мой спутники, возмущавшие меня в часы вынужденного безделья сквернословием, оказались умелыми плотниками, печниками, стекольщиками. А интеллигентам — мне и Грише, не имевшим никаких профессиональных навыков, пришлось довольствоваться подноской воды и мытьем полов, что мы и выполняли, хотя и усердно, но неумело.

5 марта

Ночь спали недурно. Я и Гриша устроились рядом. У него не было одеяла, но нам вполне хватало и моего.

В полночь меня что-то разбудило, как будто свет. И впрямь, небо бороздили лучи прожекторов, гремела отдаленная канонада. Никто, кроме меня, не проснулся. Гриша лежал на правом боку и, подперев щеку рукой, сладко причмокивал во сне. Я смотрел на лучи прожекторов, которые прорезали темное пространство, исчезали и вновь появлялись. Интересно и красиво.

10 марта

Сегодня нам сообщили горестную весть — пал Перемышль[22]. К сожалению, многие из нашего взвода приняли эту весть довольно равнодушно, как будто заранее знали, что так и должно случиться.

Постепенно втягиваемся в занятия. Они не тяжелы. Донимает только бестолковщина с обязательным изучением фамилий разных начальствующих лиц, начиная со взводного. Требовательность в этом деле высокая. Вот и долбишь, что фельдфебель — господин подпрапорщик Федоровский. Ну, этого нужно знать. На второй день после нашего приезда он сделал нам осмотр. Фельдфебель показался мне умным человеком, хотя и окинул всех нас презрительным взглядом, мол, «серые», но ничего не ускользнуло от его внимания. Он мгновенно обнаружил все наши недочеты. Даже то, что мы «образованные», — это слово он произнес с едкой иронией — для него не являлось достоинством. 

Ну а зачем нам знать, что комендант крепости — генерал от кавалерии Бобырь, а главный начальник Варшавского военного округа — генерал-лейтенант граф Баранцев? Или начальник артиллерии — генерал-майор Яковлев? А тем более заведующий южным отделом — полковник Бороздич. Ведь никого из них мы никогда и не увидим. Наш взводный старший фейерверкер Чурсанов Алексей Яковлевич говорил нам, что он здесь с начала войны и никого из начальников, кроме ротного командира штабс-капитана Вакнеца и полуротного штабс-капитана Авальяни, не видел. Да и эти-то были здесь лишь два-три раза.

Организация крепостной артиллерии довольно странная. Артиллерия состоит из рот. В роту входит несколько батарей, иногда до десяти, с орудиями разных калибров. В нашей роте, например, шесть батарей и на довольствии состоит 678 человек. Это написано мелом на специальной черной доске, висящей в кухне. Конечно, при таких условиях командир роты не часто может посетить команду новобранцев.

Наш взводный — славный человек. Он Воронежской губернии, но считает себя казаком. Худощавый, черный, с лицом восточного типа. Этот тридцатишестилетний человек выглядит ленивым. Его любимый разговор — об усадьбе, как он называет свое хозяйство. Какие у него вышни, он так и говорит «вышни», а стоят три копейки ведро, огромные волы, коровы дают молоко в размерах невероятных. Он, конечно, фантазер. Жизнь у него была бы сладкая, если бы не «проклятая баба», которая в самую лучшую минуту жизни, когда, например, лежишь, отдыхая под вишней, кричит тебе и требует принести ведерочек пять воды. Но потом оказывается, что и «проклятая баба» — отличная хозяйка, кормит мужа вкусно, заботится о нем, как будто он «дитё».