Полигон смерти - Андрей Жариков

— Это что за город?

Горячев передернул округлыми плечами и нехотя ответил:

— Это, знаешь ли, я тоже вижу впервые — мираж. Вот мечети в миражах видал. А еще чаще — горы и озера. Но чтоб наш городок отразился так ярко…

Я слышал, что в степях это явление не редкость. Однако больше ни в одной поездке такого отражения нашего жилого городка не встречал. А мнимые горы и озера действительно частенько сбивали с толку. Глядишь, поблескивает водная гладь и берег зеленеет травкой, а подъедешь поближе — ничего этого и в помине нет.

Мне хотелось поговорить с Иваном Алексеевичем, расспросить если не о служебных делах, то хотя бы об особенностях здешних мест, об охоте, которую обещал мне в Москве генерал Чистяков.

— Вы уже привыкли к здешним местам? — спросил я.

— Это… понимаешь ли… Давай в машине помолчим, — обрубил Горячев мое любопытство.

Так всю дорогу и молчали.

Миновали одинокий дом-казарму на «половинке» — так это место называли, видимо, потому, что оно находилось на полпути. В доме дежурили связисты и дорожники. Потом выехали на высоту, и показался тот самый городок с непонятным названием «Ша», куда мы и держали путь. Четыре двухэтажных дома из шлакобетона, складское помещение, одноэтажная столовая, небольшая электростанция, работавшая на дизельном топливе, — вот и весь «Ша»,

Подъехали к одному из домов и вошли в комнату, где стояли четыре солдатские койки, покрытые темно-синими шерстяными одеялами. К единственному окну приставлен стол — ночное «поле битвы» для преферансистов.

— Это жилье нашего отдела, — пояснил Горячев. — На всех коек не хватит, но мы редко бываем здесь все вместе. Когда потребуется, можно еще одну койку у кого-нибудь занять. А у меня место этажом выше.

Руководство на полигоне на особом положении. И столовая отдельно, и жилье у всех хорошее. И в магазинах члены семей начальников отовариваются по спецсписку. Даже на рыбалку руководство может каждый выходной выезжать. А для самого большого начальства, когда оно приезжает из Москвы, самолет в Алма-Ату летает за фруктами.

Я уже привык к мысли, что не отношусь к руководству, поскольку ни одного сотрудника в моем подчинении нет, да и группа моя в отделе самая последняя, пятая.

На пункте «Ша» нужно было облачиться в спецодежду и взять приборчик индивидуального контроля. Но не шибко «специальной» оказалась одежда: тяжелые резиновые сапоги, комбинезон с капюшоном из плотной ткани защитного цвета, резиновые перчатки, респиратор — вот и все. Снятое обмундирование сложили в шкафчик, солдат закрыл его на ключ. Кто-то уже приехал с Опытного поля и раздевался. Меня удивило, что

снятую «спецодежду» он бросил в общую кучу. Солдат потом повесил комбинезон на общий крючок, не проверив, чист ли он в радиоактивном отношении.

Нам выдали индивидуальные контрольные приборы — дозиметры в виде авторучки. Записали фамилии и заставили расписаться.

— Здесь будете получать и дозиметрические приборы ДП-1 или ДП-2, — сказал Иван Алексеевич. — Но вам нужно сначала изучить эти приборы коллективного пользования и обязательно сдать экзамен.

— Кому? — поинтересовался я.

— Вообще-то комиссия должна принимать, но могу и я проэкзаменовать. Порядок, знаешь ли…

Никто не объяснил мне, что повышенные меры предосторожности были вызваны прошлогодним испытанием водородной бомбы. Ее взрывали на вышке (наземный взрыв), и поле в некоторых местах имело сверхдопустимый уровень заражения. Однако многие офицеры этим пренебрегали и не надевали спецкостюмы.

Не теряя времени, мы выехали на «П-2». Через четыре — пять километров миновали КПП, где у нас проверили пропуска. Пропуск у меня был уже постоянный, но чтобы попасть на Опытное поле, необходимо еще числиться в списке, который имелся на КПП.

Проехали еще километров десять, свернули возле огромного бетонного сооружения треугольной формы, похожего на хвост гигантского самолета. Его построили перед испытанием первой водородной бомбы 20 августа 1953 года.

Остановились у края внушительного котлована диаметром около пятидесяти метров и глубиной шесть — семь метров. На дне вода — небольшое озеро, уже заросшее вокруг травой. Спугнули стаю черных жаворонков — прилетали попить пресной водички, других водоемов поблизости нет. Вокруг котлована спекшиеся комья земли, а стены его словно из пепла вперемешку со шлаком.

— Больше не прилетят, — сказал Горячев многозначительно, провожая взглядом птиц. — Не выживут, вон

как тот орел, — и показал на большую птицу, распластавшуюся возле воды. Орел лежал на спине, откинув крылья и выставив когтистые лапы, словно защищался от нападения.

— На этом месте была вон такая металлическая вышка, — Иван Алексеевич указал на высокую башню примерно в двух километрах. — Мы сейчас поедем туда.

На равнинной местности башня казалась гигантской ажурной антенной радиостанции.

— А зачем здесь посыпано шлаком? — некстати спросил я.

Горячев хмыкнул:

— Это, понимаешь ли, земля спеклась после взрыва. Здесь долго быть нельзя, опасно. Держится высокий уровень. Но когда ветра нет, можно без респиратора.

Преодолев около двух километров по бездорожью, местами проезжая словно по черному стеклу (так сплавилась поверхность земли), мы остановились возле бревенчатой землянки с массивной дверью.

— Полузаглубленное складское сооружение, — пояснил начальник отдела. — До башни, на которой будет установлено «изделие», пятьсот метров. Через километр еще одно такое же деревоземляное сооружение. Оно готово. А третье, дальше, только строится. Поедем туда, посмотрим. Тут контроль нужен.

В дороге я спросил:

— А что будет помещено в этих полуподземных хранилищах?

Тут я опять дал маху. Иван Алексеевич повернулся и моргнул одним глазом: молчи!

Оставив машину на едва заметной дороге, мы направились к группе солдат. Все они были темные от загара. Работали в одних трусах. Вручную строили такое же хранилище, какое мы только что смотрели. Солнце вытапливало из бревен смолу, и воздух был пропитан приятным сосновым запахом. Жара — под сорок.

Солдаты повтыкали лопаты в грунт и развесили на них свои гимнастерки и майки. В их тени стоял переносной термос с теплой и соленой водой. Я вспомнил фронтовую заповедь: никогда не пить в жару сырую воду. К этой заповеди я добавил из горького опыта на полигоне: не пить в зной даже минеральную воду. Однажды в поле я выпил бутылку воды, а потом испытал мучительную жажду и помчался в столовую пункта «Ша», где в буфете продавалась минералка. Сразу опорожнил еще две бутылки, через час еще одну, а ночью впервые испытал сердечный приступ.