Человек-тело - Сергей Саканский

— Ну, это так, довольно тупой, трудный текст, что-то вроде Фолкнера…

В ответ со стороны принимающего послышалось понимающее хихиканье. Я оглядел очередь. Один из «писателей» обнажил крупные волосатые руки в наколках. В лице какой-то совсем уж древней старушки угадывались явные черты профессиональной бляди. Я повернулся и вышел. Мое место занял Тюльпанов и сородичи его. Теперь уже подросло новое поколение, которое искренне считает, что эти люди и есть писатели, а то, что они пишут — литература и есть.

Мне было любопытно побеседовать с одним из них, понять и прочувствовать образ моего гробовщика. Бесспорно, что в век информационных технологий литература должна умереть, полностью заменившись на информацию, но трудно представить, что великая литература будет убита сразу: поначалу ее вытеснит суррогат, бессильный и жалкий, с каковым справиться будет гораздо легче. Немаловажное звено в этом процессе и сам убиваемый: ведь нас истребить невозможно, мы будем писать до гроба, писать даже тогда, когда сгинет последний читатель, одинокий помоечный бомж, который часто находит в грудах мусора любимые книги юности.

Я закинул Тюльпанову этот вопрос: насколько для него важна его работа, может ли он не писать, может ли заняться чем-нибудь другим?

На это мой новый приятель ответил:

«О, сколько угодно! Честно говоря, я уже и так давно не пишу, поскольку гонорары сейчас почему-то значительно упали в сравнении с девяностыми».

«Что значит — почему-то? — отвечал я. — Просто количество читателей уменьшилось. Считай — покупателей. А гонорары как раз и складываются из их денег».

«А как же вы живете, Николай? Простите за нескромный вопрос, конечно. Вам же, наверное, приходится содержать семью?»

«Нет у меня никакой семьи. Жену я давно уж выгнал, а денег за аренду родительской квартиры мне одному хватает, даже очень».

«Как это выгнал жену? С женой же — оно веселее».

«А вы-то женаты?»

«Нет, я в разводе. И одиночество меня как раз мучает, мешает работать».

«А мне жена мешала. Причем, делала это намеренно, специально. Поэтому я ее и выгнал».

Я зачем-то врал: не выгнал я ее — она ушла сама, но мне не хотелось выглядеть жалким перед другим мужчиной. Он тут же заинтересовался, почему это жена специально мешала работать писателю, и я пояснил:

«Она сама бросила работать, как только вышла замуж».

«В каком смысле работать? Ваша супруга — тоже писатель?»

Супруга — так он написал. Тюльпанов из тех тусклых людей, которые носят галстуки и называют друг друга по имени-отчеству. Они умеют произносить тосты. Лично я ни одного тоста за всю жизнь толком не сказал: всегда путался и сбивался на бормотание.

«Супруга писала стихи, — отвечал я. — Училась со мной на одном курсе в Литинституте. Также переводила чужие стихи. После замужества все это бросила. Ревновала меня к творчеству. Сяду на кухне работать, так выскочит в дверном проеме в ночной рубашке, словно моль какая-то: не могу заснуть, скоро ли ты придешь? Приходилось все бросать и идти в укойку. Трахать это дежурное тело. Утробный человек».

Тюльпанов долго молчал, переваривая мое откровение, затем высказал гипотезу, что я не любил свою жену, а он свою — любил, поэтому и плохо чувствует себя сейчас.

Я ответил, что, может быть, только одну ее в своей жизни и любил. Но пришлось развестись, поскольку мешала писать. Впрочем, я с нею даже и не разведен официально, но это не имеет значения. Жена прислала уведомление о разводе, но я не уплатил штраф, потом потерял паспорт… В общем, зависло где-то, теперь она в другой стране, и все это не важно.

В ответ Тюльпанов завел дискуссию о том, что каждому писателю свое, что одним любовь помогает, другим мешает и т. д. Дискуссия была мне скучна, так как Тюльпанов не был писателем, а какое значение имеет супруга в творчестве графомана, меня не интересовало.

В какой-то момент я взорвался и метнул в его сторону целую горсть бисера:

«Вот что я вам скажу, дорогой Виталий. Я писатель по рождению, пишу, сколько себя помню. Вы-то, я полагаю, писать начали не так давно. Я же очень хорошо знаю, о чем говорю. Писательство требует тех же самых сил, что и общение. Пережив утреннюю эмоциональную встряску с женой, я уже не мог дойти до стола, хотя, само собой, путь до стола — самый короткий из возможных. Я маялся, мучился, в результате — просто пил. Это продолжалось из месяца в месяц, из года в год. Семейная жизнь убивала меня, медленно и методично. А в дальнейшем, уже оставшись один, я понял, что все мои творческие соки высасывает просто общение с людьми, и начал его все больше ограничивать».

Наша переписка с Тюльпановым продлилась несколько дней, затем как-то сама собой сошла на нет.

Полгода спустя

1

Всё это произошло и написалось зимой, когда Венера светила вечером, следуя за Солнцем, сейчас она выходит утром, предвещая восход, и ее видно не с общественной площадки, где я встретил мою злосчастную любовь, а просто из окна моей спальни.

У меня две комнаты и кухня, следовательно — три окна. Одно выходит на север, два — на восток. Повезло мне с окнами: солнце бывает в моем доме лишь в первой половине дня, а самые жаркие, мучительные часы летних закатов я провожу в прохладе и тени.

Рассказываю всякую ерунду, будто бы эти записи предназначаются для кого-то другого, кроме меня, который и так всё это знает. Хотя, в принципе, почему нет? Может быть, кому-то грядущему будут интересны мысли из моего дневника, и опубликуют его, хотя, скорее всего, после мой смерти эти листы найдут прибежище на свалке, такую временную публикацию для всех желающих, пока не сгорят.

Рассказываю, пишу об этом, потому что никак не решаюсь приступить к самому главному — к тому, что произошло со мной вчера.

Я живу в доме-башне, на четырнадцатом этаже (ну вот, опять!) и это, конечно, главная и единственная причина, почему я уже несколько лет не выхожу на улицу.

Лифт в моем доме часто ломается, а я человек грузный, животастый, и подниматься по лестнице для меня — пытка. Еще большая пытка — ждать, пока починят лифт, ибо я не могу ни минуты сидеть без дела. А дело, в принципе у меня одно — сидеть за столом и писать.

Пишу я сначала от руки, по старой неистребимой привычке, затем набираю текст на компьютер. Эти записки — два предыдущих рассказа и собственно, дневник, так и останутся здесь, на листах. Рассказы, в принципе — тоже дневник, и они не предназначены для публикации. Второй — слишком личный, просто запись событий. Первый — слишком чувственный, жалкий своей стариковской фантазией.

Листаю назад эту синюю тетрадь и вдруг натыкаюсь:

…совершенно не нужны, бессмысленны, не имеют ни продолжения, ни последствий.

Это я говорил о неких событиях, в частности, о приключении с наркоманкой. Я ошибался. Это событие имело последствия, причем, самые немыслимые.

Итак, полгода прошло, и сейчас лето: деревья под моими окнами… Впрочем, вздор. Еще не хватало тут описывать деревья — тополя, чьи верхушки не достигают четырнадцатого этажа, и я вижу их в пирамидальной проекции сверху и т. д. и т. п.

Просто однажды вечером кто-то позвонил в дверь. Я никогда не обращаю внимания на эти звонки: вот так, просто придти и ткнуться может, разве что, только какой-нибудь бродячий торговец или слюнявый евангелист. У Ленки свой ключ, я давно не принимаю гостей, телефон держу выключенным и втыкаю его в розетку, только если возникнет необходимость куда-либо позвонить. Односторонняя связь, будто бы у меня дома висит старый серый автомат за две копейки.

С Ленкой у меня договоренность: она приходит в определенное время. Иногда я могу позвонить и вызвать. Ленка вполне довольна зарплатой, что я выдаю ей ежемесячно: вряд ли какая другая домработница может похвастать столь высоким вознаграждением за свои услуги. Что касается услуг эротических, то это еще вопрос: кто кому их оказывает. Впрочем, иногда мне кажется, что Ленка меня просто любит. Мы никогда не говорили с ней на эту тему, по молчаливому согласию определив ее как одно из табу.

Второе наше табу — любые воспоминания о моей жене. Моя жена, назову ее, наконец, — моя Аннушка, была старшей подругой Ленки и свидетельницей на ее свадьбе. В те, сильно другие времена, у Ленки был муж, некто Вадик, мы дружили семьями, ходили друг к другу в гости (ездили на лифте, бережно держа в руках кастрюли с домашней едой, блюда с пирогами, какую-нибудь курицу в фольге…)

Вадик запил и Ленка его выгнала, моя жена бросила меня, прошли еще какие-то годы, у Ленки менялись любовники, у меня тоже бывали бабы, которых очень трудно было выпихнуть. Однажды она заглянула ко мне, я был как раз на выходе из запоя, она увидела мое плачевное состояние… Слово за слово, родилась идея дать ей работу, потом, как-то само собой, мы стали любовниками.