Прекрасная посланница - Нина Соротокина

Евграф был записан в солдаты еще отроком и начал свою военную карьеру в доме известного генерала, здесь же он самостоятельно выучился грамоте, пристрастился к рисованию и еще забил голову кучей ненужных знаний. Генерал был членом Военной комиссии, которая занималась переустройством и улучшением армии. Чиновники писали циркуляры, штабные писари старательно переписывали их, а художники усовершенствовали военные костюмы, скругляя поля шляп, перенося опознавательные кукарды слева направо, меняя цвета офицерских шарфов, а также внося новые подробности в полковые гербы и штандарты.

За какую-то провинность Евграф был сослан, как говорили тогда, на театр военных действий. Он попал в совершенно новые условия, где носили мятые кафтаны, нечищеные сапоги, забывали пудрить парики и правильно обвязывать косы на затылке. Здесь они не оплетались, как положено по уставу, черной кожей, а заматывались дрянным вервием. А холстинные штиблеты-манжеты, а галстуки – ведь одно название, что белые! Срам, да и только. Но знания-то об идеальной армии остались, их просто так из головы не выметешь. Сейчас сказали бы – хобби. А денщик, хоть и не любил воевать, находил особую красоту в военном строе и выправке.

Обмундирование Матвея Евграф содержал в образцовом порядке, но лишней работы не любил, а потому просьба Крохина как бы повисла в воздухе, не поддержанная толковым ответом.

Крохин ушел глубокой ночью. Матвей тут же завалился спать. Он уже видел сон – все луга какие-то да ручьи с изящно изогнутыми мостками, отдаленно напоминавшие женское бедро, – когда от приятного зрелища оторвал его непонятный звук. Со сна Матвей не сразу сообразил, что стучали не в дверь, а в окно, стучали меленько, настойчиво, и стекло методично позвякивало, как плохо притороченная в повозке посуда.

Матвей всмотрелся в сумрак. Неведомый мужик в круглой с малыми полями шапке знаками просил, чтобы он открыл окно. Но это уж что-то совсем выходящее из ряду! Матвей показал мужику кулак, но тот вскинул руки, как бы показывая, что не вооружен и вообще не имеет плохих намерений, и вдобавок состроил гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. Темно ведь, не разглядишь, скалится он, подобно волку, или полон радушия.

Что делать, пришлось открыть. Вместе с мартовским холодом через окно как-то очень ловко и неслышно перевалилась фигура пришельца, одетого в какую-то дерюгу, словом, очень невзрачного. А по выговору отнюдь не крестьянин. Гость еще вторую ногу до полу не донес, а уже зашептал, поднося палец к губам:

– Тихо, только тихо. Дело секретное. Князь Козловский, я не ошибаюсь?

– Ты кто? – тупо спросил Матвей, пытаясь зажечь свечу.

– Ой, трудно я до вас добирался, – прокряхтел незнакомец, не отвечая на вопрос.

– Да зачем я тебе понадобился?

– Тихо, не кричите. Вот бумага. В ней написано, ваше сиятельство, что вы должны помогать по мере сил подателю сего.

– Я никому ничего не должен, – отчеканил Матвей ледяным тоном, но звук все-таки приглушил. – Извольте, сударь, – он особенно напирал на это обращение, – назвать себя или я вас выставлю вон.

– Зря вы горячитесь. Я агент на службе государства Российского. С вами я знакомства не имел, но с Родионом Андреевичем мы славно послужили Отечеству. Петров моя фамилия.

– А… Так вы тот самый?..

– Тот самый.

Матвей вдруг страшно обиделся: и на судьбу, и на дождь за окном, и на неприступный Данциг, а более всего на этого невзрачного человечка, на котором крестьянская одежда сидит так, словно он ее век носил. Шляпа мокрая, руки от холода красные, как гусиные лапы, а рожа выражает полную невозмутимость и довольство собой.

– К делу тайного сыска я никогда касательства не имел… Я дворянин, поручик, воин, если хотите. А то, что мы с Родькой ездили в Польшу с тайным заданием, еще ни о чем не говорит. Я тогда просто шкуру свою спасал.

– Это понятно, ваше сиятельство. Но ведь жизнь как устроена. Кто хоть раз шкуру свою в ломбард снес, тот непременно еще раз понесет. И становится сей человек как бы вечным должником. Вы не переживайте так. Кто-то ведь должен во время войны нашим информацию поставлять. И смею вас заверить, этим занимаются вполне достойные люди.

Сам того не ведая, Петров перефразировал одного из лучших агентов своего времени – Даниеля Дефо. Автор Робинзона Крузо сказал: «Шпионаж и сбор информации – это душа государственных дел!»

Но Матвею не хотелось вникать во все эти тонкости. Он с грустью смотрел на пламя свечи и думал – что потребует у него этот невзрачный человечек? Может быть, надо будет сейчас вместе с ним выйти в ночь и бежать куда-нибудь по темной дороге, а то и ползти ужом по грязи, высматривая из-за кочки продвижения за вражескими редутами. Но Петров повздыхал для приличия, а потом не выдержал:

– У вас пожрать чего-нибудь нет? Горяченького… Я последний раз утром ел.

Сговорились они все, что ли? Матвей заглянул в котелки. Фасоль выскребли до дна. Но щи были еще теплыми. Краюха хлеба не то чтоб очень велика, но на перекус хватит.

– Мне, конечно, с Родионом Андреевичем было бы сподручнее, – разглагольствовал Петров, ловко орудуя ложкой. – Надежный человек, но нет его.

Поел, вздохнул и перешел к деловой части разговора.

– Шамбер в Данциге.

– Так он жив? – не удержался от восклицания Матвей.

– А что ему сделается. Эта порода живучая. Хромает только. Палка у него знатная – металлическая с набалдашником, покрытым зеленой кожей. Он чуть из-за этой палки не попался, но обошлось.

– Слушайте, Петров, говорите толком. Я ничего не понимаю. Что обошлось?

– Я их сиятельством приставлен к оному Шамберу, как нитка к иголке. Моя задача следить за его поступками и передвижениями и доносить куда следует. А Варшаве Шамбер лечился от ран и жил в особняке под охраной. А с палкой вот какая штука приключилась. Шамбера привезли в Данциг тайно с крестьянским обозом. В город трудно попасть, а выйти из города еще труднее. Пускают только попов, нищих и женщин. А хромого Шамбера разве что нищим можно было нарядить. Но отказались от этой затеи. Уж очень он заметен.

– Да вы-то откуда знаете, что поляки хотели и почему отказались?

Петров поднял палец:

– Потому что внимателен и слушать умею. Я хороший агент. Так вот. Шамбер в сене сидел. Русская охрана обоз осмотрела и пропустила. Палка эта с набалдашником из сена торчала, но солдат, по счастью, ее не заметил. Сам я прошел в Данциг без помех, поскольку назвался местным жителем. Крестьянское сословие в город пока пропускают. Теперь я буду в Петербург доклады писать, а вы при мне как бы связной. Ясна задача?

«Не слабо, – прошептал Матвей и мысленно повторил по-французски, – па феблема!»