Законы Батера Брэда - Александр Мирошниченко

Ругай все подряд. Это говорит о твоем утонченном вкусе.

Третье правило критики

Не аргументируй свою критику. Иначе может завязаться дискуссия. Отсутствие аргументов – это отсутствие оппонентов.

Первое правило аргументации

Универсальный аргумент при отсутствии других доводов: «А ты, вообще, кто такой?»

Второе правило аргументации

В любой момент дискуссии безотносительно темы спросить: «Ну, а дважды два – четыре? Вот, а что же ты тогда споришь?»

Третье правило аргументации

Любой довод звучит убедительнее, если его предварить словами: «Еще древние говорили…».

Четвертое правило аргументации

Самые серьезные доводы против чего-либо приводит обычно тот, кто это что-либо никогда не пробовал.

Правило определения правды

Ложь чаще всего эмоциональна. Воздействуя на эмоции, она усыпляет разум. Эмоции искажают даже правду. Эмоциональная правда – это не ложь, но и не совсем правда.

Странный пассажир

Часть первая, почти авиационная

«Взлетный курс 180, выход правым, на Приморское».

«А можно левым?»

«Тогда взлетный 179, выход левым».

Это я немного поторговался с диспетчером. Очень уж не хотелось тратить лишние три-четыре минуты. Да и не лишние они вовсе, если учесть, что сегодня еще три раза нужно будет смотаться сюда из Одессы. Взлетный режим, и после короткого разбега отрываемся от травы аэродрома МВЛ Киллия. МВЛ означает местные – не путать с международными – воздушные линии. Сейчас левым доворотом – и вдоль Дуная в сторону моря. Конечно, левым разворотом здесь тесновато будет. Дунай, а вместе с ним и государственная граница СССР подходят почти вплотную к аэродрому. Поэтому режим двигателя максимальный. Даже на слух ощущается, как мотору тяжело. А когда мотор на самолете всего один, то и кожей ощущаешь все его проблемы. И нет лучшей мелодии, чем этот 110-децибельный привычный рев мотора. И нет лучшей опоры, чем этот звук, который скорее не слышишь, а чувствуешь. Пятьдесят метров – убираю закрылки в три приема. «Сейчас тебе станет полегче», – это я мотору. Рука ложится на сектор газа, и смотрю на бортовые часы. Еще есть время. Секундная стрелка только касается отметки 12, заканчивая свой третий круг и третью минуту нашего полета… И в это момент звук мотора проваливается.

Исчезает.

Оглушает тишина.

Обостренно понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас, «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.

«Господи! Что же делать?» – с тяжелым выдохом вырывается из груди.

«Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета. Взлетел бы, как положено. Выход правым. Дольше на три минуты, но справа вон поля дороги, выбирай не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь что делать будешь?»

Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо – пограничные столбы и рисовые чеки. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям руководства по летной эксплуатации самолета Ан-2, не вернуться. Что-что, а это я точно знаю. Не раз проверялось на тренировках. Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его еще при посадке пассажиров в самолет. Странность его заключалась в том, что голос, как у диктора телевидения, никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили, что он очень хорошо осведомлен о неприятной ситуации, в которой мы оказались. Оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все: это экипаж, я и мой второй пилот Валера Лапин, а также двенадцать (полная загрузка!) пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2, еще именуемого в народе «кукурузником». Спокойствие пассажира успокоило и меня. Я уже четко знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно, это следующее мгновение, все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо его, этот мотор, чувствуешь. Понимаешь, что это единственная точка опоры в среде необитания, что зовется небо. И поэтому точно знаешь, что в следующее мгновение, после того как этой точки опоры не станет, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя позволит превратить неминуемое падение в полет. Пусть это будет очень похоже на падение, но это все-таки будет полет, со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры, это означает, что следующее мгновение еще не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.

«Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя», – попытался я строго сказать странному пассажиру.

«А тебе говорили, что при взлете с аэродрома местных воздушных линий Киллия с южным курсом нужно выход выполнять правым разворотом. И что?»

Тут он попал с самую точку. Конечно, формально, согласно инструкции по производству полетов на этом аэродроме, после взлета с курсом менее 180 (а 179 хоть и всего на один градус, но меньше 180 градусов) я мог выполнить левый разворот. Но сам я, увидев это у другого пилота, назвал бы это мальчишеством. И на тебе, на те же грабли! Для меня, опытнейшего командира с налетом более пяти тысяч часов, тридцати двух лет отроду, это непростительно. Я это понимал и даже поморщился, настолько явно представил последствия, если реально наступить на грабли. Здесь же все может быть куда более неприятным. Оправдываться было бесполезно. Если я не мог оправдаться перед собой, то все другие оправдания уже лишние.

И все же интересный собеседник, однако.

«А вы кто будете?»

«Тебе важнее знать не кто я, а зачем я здесь».

Молчу.

«У тебя есть вопросы. Я могу ответить на любой твой вопрос»

«Сколько мне летать на Ан-2? Разве для этого я оканчивал летное училище? Неужели я не способен на большее?» – спросил я, как будто все время готовился к этой встрече с единственной целью узнать, сколько еще мне бороздить нижнее воздушное пространство на самом большом в мире биплане с одним мотором.

«О, Создатель! Разве для этого мне стоило веками совершенствоваться, постигать основы мироздания? Я не могу не только осуждать, но даже подвергать сомнению Твои деяния. Но не ошибся ли Ты, посылая меня сюда только для того, чтобы ответить на вопросы о летной карьере сего человека. Правильно ли я Тебя понял? Неужели на сей планете не осталось того, кто хочет познать Истину? Люди отрекаются от мирских благ в поисках Знаний, морят себя голодом, изнуряют учебой, чтобы познать мир, а я должен этому разгильдяю от авиации рассказывать о его карьерном росте. Да был бы он еще такого роста достоин. Ответь мне, Господи!» – на многих языках и наречиях с применением допустимых и не очень оборотов и сравнений запричитал мой странный пассажир. На то он и был странным, что я его понял. Понял и возмутился:

«Конечно, предсказать конец света через 652 года или нашествие саранчи на Северный полюс в 22 веке – это просто! Это мы мигом! Кто ж проверит? А вот ответить на конкретный вопрос обычно ниже нашего достоинства. Мы выше этого. И потом, это же проверить можно! Вот тут мы пас!»

Мой не менее эмоциональный монолог зацепил моего визави и вверг в уныние, как любого мастера ввергает в уныние работа подмастерья.

«Пятнадцать лет».

«Еще пятнадцать лет?! Да столько не живут!»

«Пятнадцать лет всего. Нормальный срок. Тем более ты еще этот аппарат не освоил в совершенстве. В противном случае не вытворял бы такие вещи, как сейчас».

Опять он прав. Значит до назначенного срока еще два года. Конечно, это целая вечность, когда ты еще молод, но уже налетался «до велосипеда», то есть разницы между ездой на велосипеде и полетом на самолете не ощущаешь. «Садиться будем левым колесом с полметра левее вон той вот лужи». Это очень хорошо, если с этим уровнем соседствует строгая самодисциплина.

«Если ты почувствовал, что освоил данный летательный аппарат в совершенстве, ты обязан прекратить летать на нем в качестве пилота, иначе сам убьешься и людей угробишь. Самолет позволяет обращение только на вы», – это мне говорил отец, когда я только начал осваивать азы профессии. Сейчас осознание того, что отец прав, было последней преградой от того стиля полетов, который заканчивается печально. Всегда.

Но, с другой стороны, замолчавший двигатель и дальнейшая задача только не потерять скорость с неясными перспективами приземления вне аэродрома говорили, что предсказание полетать еще два года вообще, пусть даже на этом самолете в частности, не такой уж и плохой вариант. В такой ситуации впору гадать не про то, сколько летать, а сколько жить осталось.