Любовники старой девы - Клари Ботонд

Всё верно! Таким был в детстве его дом, дом его матери! Он смотрел и узнавал. Вспоминались все эти живые подробности, детали. И всё было именно таким! Но то, что в детстве казалось ему просторным и высоким, теперь виделось узким и тесным.

Дверь, как всегда, была распахнута. Он уже стоял на пороге. В пустой горнице он увидел свою мать! Это была она! Вот её привычно склоненная голова. Он был удивлен и тронут — какая она еще молодая, но уже увядшая, исхудалая.

В этот миг он позабыл обо всем! Осталось только одно стремление — подбежать к ней, обрадовать ее, броситься на колени, взять ее худые родные добрые руки в свои сильные пальцы.

Радостной добротой блеснул ее взгляд! Вскинулись руки в широких пестрых рукавах — обнять сына!

Вот ее руки, материнские руки, уже касаются его плеч. Он быстро склоняется, преклоняет колени. Мать вскрикивает.

Ее крик звучит всё громче. Это уже неимоверно, неприятно громкий крик. В этом крике слышится что-то резкое, каркающее, визгливое.

Всё это заняло какую-то долю секунды.

Тонкие материнские руки покрываются отвратительной грубой темной чешуей, вместо нежных пальцев — кривые когти. С ревом раскрывается огромная пасть. Мерзкая морда вытянута в длину. Над склонившимся чернобородым человеком взметнулось жирное туловище гигантского ящера. Ящер удерживается на двух коротких толстых задних лапах — это выглядит пародийно-человечески. Странное, парадоксальное сходство с человеком делает ящера совершенно чудовищным и отвратным.

Теперь Жигмонтом движет лишь инстинкт, самый сильный из инстинктов — инстинкт самосохранения. Мгновенно распрямившись, Жигмонт отпрыгивает. Вот он уже на порядочном расстоянии от разъяренного чудовища. Выхватить меч — дело одной секунды.

Но гигантское темное существо не успевает двинуться. Оно медленно тает в воздухе. Вот исчезла ревущая пасть. Вновь окружает Жигмонта тишина. Исчезают передние когтистые лапы, растворяется в воздухе туловище, исчезли задние лапы.

Жигмонт в полном одиночестве стоит на пустыре. Ни следа родного дома! Реальный пустырь, заросший сорными травами. Возможно, так теперь выглядит то место, где некогда был дом его матери. Возможно, именно так!

От внезапно пережитого он не утратил способности думать! Кажется, неведомый чародей преследует вполне определенную цель: ему нужно, чтобы Жигмонт отвечал на все его каверзы искренними чувствами! Страх, радость, любовь, гнев! Неужели все эти чувства излучают нечто материальное, нечто, питающее его способность творить чудеса? Жигмонт ощущает, что произошло новое превращение. Вокруг него пустырь, поросший сорняками, и знойный воздух словно бы рвутся, как холст с нарисованным пейзажем. В прорехи уже видна яркость, свежесть. Еще минута — и Жигмонт вновь на опушке леса. Цветут цветы, перелетают бабочки, журчит ручей.

Но львиной шкуры уже нет здесь. Вместо нее Жигмонт видит маленький ковер из своей сумки. Ковер расстелен у ручья. Как это расценить? Дружественный жест? Волшебник признаёт его равным себе? Или новое испытание? Как поступить? Жигмонт задумывается. В конце концов он выбирает самое простое решение: он поступит так, как ему хочется! И Жигмонт делает отрицательный жест головой и поводит рукой — нет, нет! Зачем среди всех этих наваждений появляется нечто дорогое и важное для его души? Такую игру он не приемлет! Маленький ковер исчез.

Надо продолжить путь!

На этот раз протяженная светлая опушка темного леса довольно быстро сменяется кирпичным коридором. Жигмонт идет уверенно. Вскоре он видит прямо перед собой новую дверь.

Последняя дверь!

Золотая!

ГЛАВА 10

Эта дверь не отполирована, как предыдущие, но вся покрыта изящной чеканкой, тонкими переплетенными извилистыми линиями сложного узора.

Жигмонт вставляет ключ в замочную скважину.

Дверь отворяется с легким музыкальным звуком.

На этот раз Жигмонт оказывается в опочивальне. Ковры на стенах, мягкие подушки на полу, аромат женских притираний и настоек. Низкий круглый стол уставлен блюдами — фрукты, сладости. В золотом кувшине — вино.

Дверь тихо закрылась. Жигмонту приходит на ум, что это самое приятное из его нынешних волшебных приключений. Он смешливо улыбается.

Полог из легкой светлой ткани раскинут над роскошным ложем.

Только теперь Жигмонт заметил, что в этой комнате он не один.

Неподалеку от стола сидит хрупкая девочка. На вид ей не дашь больше пятнадцати лет. Теплый жгут каштановых волос, стянутый на затылке красной лентой, рассыпается по плечам. Тоненькие руки обнажены. Девочка одета в сорочку, почти прозрачную. Нежные маленькие груди напоминают пугливых округлых птиц.

Жигмонт тотчас вспоминает одно из самых удивительных своих похождений. Это она!

Девочка вскочила. Раскинув руки, она очаровательным жестом прижала к груди ладони. Затем вдруг опустила руки, прижалась к стене, глядя с испугом на нежданного гостя. Теперь он видит нежность живота и мягкие очертания бедер. Стебельки тонких ног венчает округлый темный потаенный живой цветок.

«Что бы там ни было! — смутно проносится в мозгу. — А такого наслаждения я не упущу!»

Жигмонт давно знает женщин. Они не имеют власти над ним. Иметь дело с женщиной — для него все равно что выпить хорошего вина, вкусно поесть. Но зачастую женщина слаще вина, сытнее самой доброй еды. Жигмонт никогда не был женат. И всего лишь раз в своей жизни брал девственницу. Да, единственный раз, наспех, второпях. И много раз после того единственного раза он в дорогих и дешевых притонах требовал, чтобы ему привели девственницу. Он обещал заплатить. Сводни угодливо спешили угодить гостю. Но всё кончалось скандалами и побоями. Девственность оказывалась мнимой — старушечьи блудливые пальцы изготовляли ее красными нитками. А память о том единственном наслаждении прочно угнездилась в сознании.

— Кто вы? — проговорила девочка нежным голосом.

Да, кажется, так оно и было, тогда, давно. Память о наслаждении вытеснила воспоминания о подробностях.

— Не бойся! — отвечал он машинально.

Он удивительно легко овладевал языками. Свободно объяснялся на всех итальянских диалектах; знал и тот язык, на котором говорила девочка, отвечал ей на ее родном языке, даже находил в этом языке некую близость к своему родному языку.

Но разве имели значение слова, если оба они уже были охвачены взаимным тяготением, бурно сметающим все на свете различия. Так было тогда, давно, так было и теперь!

Он поднял ее на руки, упиваясь легкостью ее полудетского тела, впивая нежный аромат ее волос. Розовые бутоны приоткрывшихся губ манили к бесчисленным поцелуям, но он не давал себе воли. Эти мучительные, до содроганий, до боли, ощущения, когда оттягиваешь блаженство. О! в этом таится бездна удовольствия! Перейдя за грань мальчишества, обретя мужскую зрелость, он перестал быть нетерпеливым, осознал сладость нарочитого промедления.